Перед артиллерией ставились задачи: более точным огнем подавлять огневые средства противника, создавая условия для наступления наших войск.
Полковые пушки Петров потребовал выдвинуть непосредственно в боевые порядки пехоты, чтобы прямой наводкой уничтожать огневые точки в домах, дзотах, на позициях и отражать удары танков. Бомбардировочной и штурмовой авиации командующий приказал: взламывать оборону, подавлять артиллерию, расчищать путь наступающей пехоте и не допускать подхода резервов противника к Новороссийску.
Вдруг выяснилось, что судьба десантного отряда полковника Потапова неизвестна, сам же командир 255-й морской бригады оказался почему-то на Малой земле. Петров приказал немедленно вызвать Потапова. Здесь нам представляется возможность увидеть, как Иван Ефимович относился даже к старым боевым товарищам, если они допускали оплошность. И опять, чтобы рассказ шел от лица очевидца, я предоставляю слово Ласкину, который присутствовал при этом разговоре:
— Командующий фронтом приказал вызвать Потапова на КП фронта для разговора на Военном совете. Потапов, конечно, знал, что вызывается не для получения ордена или медали, а на крутой разговор. Поэтому вначале зашел ко мне как боевому другу по Севастополю в надежде получить мою поддержку. Прошло всего несколько дней, как мы виделись с ним в Геленджике в дни подготовки десанта, но как он изменился! Обветренное лицо сделалось каменно-бледным, щеки ввалились, глаза воспаленные. Чувствовалось, что он давно не спал. По тому, как он смотрел, я понял, что на сердце у него тяжело. Вдвоем мы вошли в столовую Военного совета. Столовая служила и залом заседаний. Вместе с Петровым здесь сидели члены Военного совета: генерал-майор Баюков и первый секретарь Краснодарского крайкома Селезнев. У Петрова глаза за стеклами пенсне были непривычно твердыми. Я знал: если Петров так на кого-нибудь смотрел, значит, он был в высшей степени раздражен. Это плохой признак! Разговор с Потаповым сразу же начался строгий. Петров и Баюков сердито, с пристрастием выясняли, почему он оставил бригаду и оказался на плацдарме Мысхако. Вот что негромко и коротко докладывал Потапов: «В ходе высадки на берег бригада попала под сильный огонь и понесла значительные потери. Сразу же было потоплено семь катеров, погибло много людей. С большим трудом высадились на берег я и штаб. В первых же схватках с гитлеровцами на берегу была разбита радиостанция штаба бригады. Я лишился связи. С утра противник стал нас атаковать. Посылаемые в батальоны мои связные и офицеры не могли пробраться сквозь сильный вражеский огонь, многие не возвратились. В таких условиях организовать управление бригадой мне не удалось. Батальоны действовали разобщенно. Я знал, что отдельные наши группы вышли на улицы Губернского и Лейтенанта Шмидта, но помочь им, образовать сплошной фронт я не мог, приходилось все время отбиваться — на наш НП наступали большие силы врага. Потом гитлеровцы стали бить из орудий прямой наводкой, на нас пошли танки. Отбивались гранатами. Перед вечером был убит и начальник штаба бригады Хлябич. Со мной оставалась совсем небольшая группа людей. В такой обстановке я не мог рассчитывать, что смогу выйти к своим батальонам. А противник нас все теснил. За нами море, и мы остались без боеприпасов. Возможности продолжать бой не было. Поэтому я принял решение — с находившимися при мне бойцами пробиться вдоль побережья на плацдарм». Все слушали Потапова с большим напряжением. Баюков резко осуждал Потапова за то, что он оторвался от своих батальонов, и высказывался за серьезное наказание, вплоть до разжалования в рядовые. Селезнев выразил несогласие с таким строгим наказанием. Командующий фронтом Петров заключил так: «Вначале мы намеревались за совершенный проступок наказать вас очень серьезно. Но вы прошли через все опасности в Севастополе. Бригада под вашим командованием стойко и храбро воевала на плацдарме Мысхако. Вы и в этом десанте бились с врагом до последних сил. Мы обязаны это учесть. Но управлять бригадой вы не смогли. Мало того, вы совершили проступок на поле брани — оставили батальоны без управления. Вы должны были пробиваться не в сторону плацдарма, а к своим батальонам, и намного раньше, до безвыходной обстановки. Военсовет вынесет свое решение. А сейчас поезжайте в распоряжение командующего флотом и отдохните».
Военный совет фронта вынес решение об освобождении полковника Потапова от должности командира бригады.
Настала вторая ночь наступления.
В 2.30, когда суда были на подходе к берегу, по противнику опять ударила наша артиллерия, а с неба посыпались бомбы ночных бомбардировщиков.
Около 3 часов ночи по требованию командиров отрядов артиллерия перенесла огонь в глубину. На всех участках началась высадка десантов. Проходила она по-разному.
290-й полк подполковника И.В. Пискарева захватил пристань Каботажную и стал продвигаться вперед. А на правом фланге к месту, где воевал полк догнавшего свою часть подполковника Каданчика, шел 1337-й полк Бульбуляна. Но к этому часу обстановка здесь серьезно осложнилась. После тяжелого боя противнику удалось занять весь берег, и полк Каданчика оказался в окружении. А так как у Каданчика была разбита полковая радиостанция, то ни командарм Леселидзе, ни Петров не знали истинного положения дел на этом участке. Следующему сюда десанту, с которым шел и командир 318-й дивизии полковник В.А. Вруцкий, предстояла нелегкая задача: высадиться на берег, занятый противником, соединиться с окруженным полком и развивать наступление. При подходе десанта к берегу противник встретил его сильным артиллерийским минометным огнем. Некоторые суда рванулись вперед, другие, уклоняясь от огня, выходили к берегу на широком фронте. Многим десантникам пришлось бросаться в воду. Но все же они достигли берега, сразу вступили в тяжелый бой и сквозь шквальный огонь пошли вперед. Всю ночь кипел жаркий бой. На отдельных направлениях наши продвинулись вперед, но соединиться с окруженным полком не удалось.
Настало утро, артиллерийский обстрел велся по фронту и в глубину вражеской обороны. С аэродромов поднимались и летели на врага одна за другой группы самолетов. Ударил мощный залп «катюш», и земля вздрогнула. По плану этот залп был сигналом «вперед» для полков 18-й армии, охватывавших город с востока и с запада. Пехота пошла вперед. Восточная группа 18-й армии в течение дня вклинилась в оборону всего на глубину одного километра. Западная, наступавшая с плацдарма Мысхако, отвоевала первые траншеи противника.
А в городе и прибрежной полосе Цемесской бухты противник предпринимал отчаянные усилия, чтобы сбросить десант в море. В районе вокзала держалась рота старшего лейтенанта Райкунова. В районе клуба моряков часть батальона возглавлял комбат Ботылев. Обе эти группы находились в окружении врага и вели тяжелые бои с превосходящими силами. За ночь и два дня боев каждая из групп отразила около 20 атак гитлеровцев.
Наконец поступили доклады: 1337-й полк Бульбуляна соединился с полком Каданчика, и вместе в упорном бою они отвоевали заводы «Пролетарий» и «Красный двигатель». Поступило и второе радостное донесение: 142-й и 327-й батальоны соединились с разобщенными подразделениями своей бригады и образовали сплошной фронт.
Даже из коротких эпизодов, приводимых мной, читатели видят — главная трудность операции легла на плечи моряков и пехотинцев, которые высаживались десантом. Там каждый был героем. Можно много еще рассказать (и уже немало написано) о доблести и мужестве этих замечательных бойцов. Но я не могу расширять повествование, памятуя о главном своем намерении — рассказать о жизни И.Е. Петрова. Да простят мне это многие не упомянутые здесь герои и даже целые подразделения и части.
Генерал Петров, хотя и не летели в него пули и осколки, тоже был активнейшим участником этого сражения, и от его искусства зависел исход битвы — победа или поражение. Никак нельзя было допустить, чтобы жертвы, приносимые нашими бойцами и командирами, оказались напрасными.
Как же проявилось искусство Петрова на этой стадии операции?
