Иван Андреевич тоже улыбнулся, но продолжал настаивать:

— Нет, фельдмаршала я брал лично. Не один, конечно, а с сопровождавшими меня офицерами и солдатами, но все-таки был при этом и я.

Иван Андреевич, улыбаясь, сказал мне:

— Конечно, Владимир Васильевич, я своего языка брал не так, как вы, и привез его даже на машине. Но все-таки, хотя мне довелось взять только одного языка, но зато довольно крупного…

По свидетельству начальника генерального штаба Цейтцлера (а также судя по стенограмме совещания в «Волчьем логове» 1 февраля 1943 года), когда пришло известие о том, что Паулюс попал в плен, Гитлер устроил настоящую истерику. Главной причиной его возмущения было то, что Паулюс не застрелился. Кстати, Паулюс на пути от Харькова до Сталинграда получил три звания: генерала танковых войск, 1 декабря 1942 года генерал-полковника, а 30 января 1943 года Гитлер присвоил ему звание генерал-фельдмаршала. Гитлер полагал, что этим он просто обяжет Паулюса застрелиться, ибо генерал-фельдмаршалы не должны сдаваться в плен. И вот — на тебе! — на второй день после присвоения такого высокого звания свежеиспеченный генерал-фельдмаршал сам сдается в плен. Гитлер кричал:

Гитлер заявил, что в эту войну никто больше не получит звания фельдмаршала. Это звание будут получать только после окончания войны.

Однако вернемся к тем дням, когда на Кавказ прибыл Ласкин.

Я продолжаю его расспрашивать о встрече с Петровым.

— Поскольку я прибыл из-под Курска, — говорит Иван Андреевич, — куда в мае сорок третьего года вышла наша Седьмая гвардейская армия, я стал рассказывать Петрову, как оформлялась та самая Курская дуга, на которой позднее произошла всем нам известная битва. Выслушав меня, Петров сказал: «Ну а теперь возьмемся за наш фронт. У вас там Курская дуга, а у нас “Голубая линия”. Она перерезает Таманский полуостров от моря и до моря. Видимо, и “Голубым” назвали этот мощный укрепленный рубеж обороны потому, что его фланги упираются в голубые моря — Черное и Азовское и на большей его части в систему обороны включены плавни, озера и лиманы, тоже все голубые. Слыхали об этой линии?» — «Слышал, но о сути ее знаю мало», — ответил я. «Неужели? Она очень мочалит нам мозги». Петров пригласил меня к карте, развернутой на столе, стал знакомить с положением дел на фронте и с оборонительным рубежом «Голубая линия». «Силы врага, засевшего на этом рубеже, как и на всем Таманском полуострове, очень большие, — продолжал Иван Ефимович. — Фронту противостоит Семнадцатая немецкая армия под командованием генерал-полковника Руоффа. Совсем недавно войска нашего фронта проводили наступательную операцию с целью разгрома таманской группировки гитлеровцев. Но прорвать “Голубую линию” нам не удалось. Наступление развития не получило и было нами остановлено. Приезжал к нам маршал Жуков, провел разбор операции, поругал, конечно, и убыл в Москву.

Я думал, он чем-нибудь поможет, но через день-два после его убытия из состава фронта было взято в резерв Ставки несколько артиллерийских, зенитно-артиллерийских и танковых частей и соединений.

И, несмотря на такое серьезное ослабление нашего фронта в огневых и ударных силах, мы получили приказ Ставки подготовить и провести новую наступательную операцию с той же целью — разгромить армию и очистить Таманский полуостров. Подготовка этой операции уже заканчивается. Поскольку вы еще не знаете ни противника, ни “Голубой линии”, ни местности, а здесь она особо сложная, то беритесь за изучение всего этого. Совсем недавно я сам был начальником штаба этого фронта и могу сказать, что коллектив, составляющий штаб и управление фронта, — хорошо подготовленные люди. Они быстро введут вас в курс дела».

Ну что ж, принял меня командующий хорошо, — рассказывал дальше Иван Андреевич, — а как станет относиться в будущем, зависит во многом от меня самого. Уж я-то его знаю: за хорошую работу станет уважать, не будешь справляться со своими обязанностями — ни приятельские отношения, ни старое знакомство не помогут. Бывает в нашей службе, и особенно на фронте, что судьба офицера и генерала зависит не от них самих, а часто определяется всякого рода обстоятельствами, работой их подчиненных, порой даже настроением начальника. Но Иван Ефимович не из таких — глаз у него наметан, он быстро и точно распознает, кто есть кто, с ним надо всегда говорить только о деле и по-деловому… Затем я представился членам Военного совета фронта. Генерал Александр Яковлевич Фоминых легко сходился с людьми, я не был в этом смысле исключением, и очень скоро у нас сложились хорошие товарищеские отношения. Генерал Владимир Антонович Баюков обладал совсем другим характером. Мне не импонировало в нем то, что он почти постоянно был мрачен, не понимал юмора… Дня через два-три, посчитав, что хорошо разобрался с положением дел в войсках фронта, я направился к командующему с тем, чтобы доложить, как понимаю обстановку, и высказать впечатление о штабе фронта. Но этого мне сделать не удалось. Петров сказал: «Знаю, Иван Андреевич, разобрались в обстановке. Но вы уяснили ее через штаб. Теперь вам надо выехать в армии, побывать в войсках, изучить глубже дело на месте и, кстати, познакомиться с командующими и начальниками штабов армий. Тогда у вас легче пойдет работа». Это был стиль Петрова — как можно чаще бывать в войсках, советоваться с подчиненными, учить их и учиться у них. Так он работал в Севастополе да и раньше.

Вскоре генерал Петров вызвал Ласкина и сказал:

— Наступление начнем двадцать шестого мая. Если позволит погода и если подует небольшой ветерок в сторону немцев, то летчики-штурмовики поставят дымовую завесу, она должна ослепить противника, закрыть ему глаза на время, необходимое пехоте, чтобы ворваться на немецкие передовые позиции. Указания на этот счет командующий Четвертой воздушной армией Вершинин и его летчики получили от меня. С рассвета двадцать шестого мая выедем на НП Гречко. Там же будет командарм воздушной армией Вершинин. Заберем с собой и командующего артиллерией фронта Аркадия Кузьмича Сивкова.

По решению Петрова главный удар наносился силами 37-й и 56-й армий по центру оборонительного рубежа «Голубой линии». Правее, в направлении на Темрюк, должна была наступать 9-я армия, левее, на Новороссийск, — 18-я. 4-я воздушная армия должна была поддерживать наступление нанесением ударов противнику на аэродромах и в воздушных боях над полем боя, а также надежно прикрывать наши наземные войска с воздуха. Учитывая мощность обороны врага, продолжительность артподготовки была назначена в полтора часа.

Еще затемно Петров прибыл на наблюдательный пункт 56-й армии, где его встретили командующий этой армией генерал Гречко и командующий 4-й воздушной генерал Вершинин. Гречко был сдержан и немногословен, а Вершинин, по натуре более общительный, пытался даже шутить. Петров по телефону заслушал доклады командующих 37-й армией генерал-лейтенанта К.А. Коротеева, 9-й армией генерал- лейтенанта П.М. Козлова и 18-й армией генерал-лейтенанта К.Н. Леселидзе о готовности к действиям.

Ровно в 5 часов началась артиллерийская подготовка. Вскоре в небе показалась и наша авиация. Крупные группы бомбардировщиков бомбили цели в глубине обороны противника на направлении главного удара. В конце артподготовки, проверив, дует ли хотя бы слабый ветерок в сторону гитлеровцев, Иван Ефимович сказал Вершинину:

— Константин Андреевич, давайте приказ на вылет штурмовиков для постановки дымовой завесы.

Через несколько минут низко над землей вдоль переднего края пронеслись около 20 Илов и вылили смесь. Над окопами противника повисла белая стена дыма. Смещаясь в глубину обороны, завеса закрыла траншеи и ослепила гитлеровцев. Наши войска пошли вперед. Петров напряженно вглядывался в дымовую завесу, но, как и другие, не мог рассмотреть, что там, за ней, происходит. Как выяснилось позднее, часть гитлеровцев отошла из первой траншеи, те, кто остался, были уничтожены нашими бойцами. Ветер был слабый, он не понес дымовую завесу дальше, в глубину, как рассчитывал Петров. Наши передовые подразделения, попав в полосу дыма, тоже оказались слепыми, и продвижение их почти остановилось.