— Не настолько же они глупы, чтобы никого не взять в заложники, — шептал Арнил. — Почему же они не делают этого?

— Не успели догадаться о подобной вероятности, — усмехнулся Хельс. — Или они вовсе обделались от страха…

— Так чего же мы ждём? — рявкнул Кицвилан. — Прикрой меня, Арнил.

И, не слыша увещеваний Авдия Верреса, сильванец вместе с карнеоласским принцем и Гаральдом кинулся в плохо освещённую пещеру.

Поднялся невообразимый шум. Пленники заверещали, когда первая стрела, пущенная Арнилом, угодила одному из коцитцев в глаз. Помещение, холодное и необъятное, было наполнено удушающим зловонием. И всюду к могучей стене тяжёлыми цепями и кандалами на ногах прикованы люди. Кто-то был оборван и без обуви, кто-то ещё не успел расстаться с целостностью костюма. Здесь были и женщины, и дети, немного мужчин и стариков. Они то рвались вперёд, будто пытаясь помочь неведомым освободителям, то жались к стенам, потерянно наблюдая за сражением. Некоторые были ранены или покалечены столь сильно, что даже не пытались встать с камней, продолжая лежать, скрючившись в своих каменных углублениях и уткнувшись к стене.

— Акме! — позвал Гаральд, отражая выпад обезумевшего от гнева коцитца, надеясь, что девушка отзовётся на его крики; от боли и горя перед глазами стало темно.

И вновь потекли кровавые реки, и в вихре стонов, под гром поражения погибали одни люди, в то время как другим даровалась долгожданная свобода.

Пятеро путников быстро смяли сопротивление четырнадцати дикарей. Их небольшие, но коренастые тела устлали людские коридоры, по иронии судьбы поливая своей кровью свои же пещеры и задабривая своих богов своими же смертями.

— Почему их так мало? — изумлённо, не веря глазам, бормотал Кицвилан.

— Большинство их отправилось на празднества в Кур[1],— ответил пожилой мужчина, лицо которого терялось во тьме. — Там они несколько раз в год совершают массовые жертвоприношения. Этот праздник для них очень важен.

— Кур?.. — непонимающе переспросил Арнил.

— Небольшой горный массив с лесом, похож на Коцит, располагается к юго-востоку от Эрешкигаль, — пробормотал Авдий Веррес.

— Неужто одного Коцита оказалось им мало, если они обосновались ещё и там?.. — с отвращением в голосе произнёс Руфин.

— Вы пришли, чтобы освободить нас? — послышался слабый детский голос.

В свете факелов скользнул маленький хрупкий силуэт ребёнка, и сердца даже таких невозмутимых и много повидавших мужчин, как Авдий Веррес и Хельс, дрогнули, ибо даже в неверном свете они хорошо рассмотрели детское лицо. Ставшее от изуверств, нечеловеческим покрытое глубокими шрамами, оно было лишено выражения. Одна из рук повисла под неестественным углом, будто недоразвитая. Босыми голыми ножками стоял он на ледяных камнях и постоянно покашливал — сухо, грубовато, с таким свистом, будто лёгкие были покрыты мелкой сеточкой.

Казалось, на женщинах коцитцы выместили всю всепоглощающую силу своей злобы и ненависти. Каждая из них, — а здесь их было около пяти десятков, — была изуродована и покалечена… То постриженные налысо, с искромсанной на голове кожей, то с выжженными или выколотыми глазами. Губы некоторых рваным лоскутом висели на их бледных лицах. Тела, покрытые страшными ранами, будто рвали дикие звери.

— Да, мы пришли, чтобы освободить вас, — наконец вымолвил Арнил, глотая слёзы, не в силах оторваться от того ужаса, которое открылось перед ним.

Отчаянный вопль «Акме!» тотчас застрял в горле Гаральда, едва он узрел всех этих несчастных женщин. Звериная натура дикарей из Коцита не миновала ни одну из них. Женщины всех возрастов были прикованы к стенам: от девушек-подростков до женщин преклонных лет.

Гаральд схватил со стены зажжённый факел и на негнущихся ногах кинулся туда, куда не проникал свет, но где тоже томились люди. Двоим мужчинам потребовалась вся сила их мужества и вся любовь их, чтобы заглядывать в эти давно потерявшие человечность лица, чтобы среди них найти одно — столь любимое и дорогое.

— Кого вы ищете? — спросил всё тот же старик, когда Авдий Веррес перерубил ржавую цепь и освободил его. Из ран на лице старого мужчины заметны лишь мелкие шрамы и сломанный нос. Правая рука — без нескольких пальцев.

— Акме Рин, они забрали её вчера, — ответил Хельс, освобождая остальных. — Роста невысокого, телосложения хрупкого… черноволосая, — ему пришлось откашляться, чтобы продолжить, ибо многие из женщин здесь были лишены волос, — черноглазая…

— Сюда никого не завозили более месяца, — сказала одна из женщин, волосы и глаза которой были целы, но рот был порван настолько, что багровые порезы будто являлись продолжением зловещей улыбки.

Арнил и Гаральд оглянулись в оцепенении. Лицо первого приобрело землистый оттенок, а факел второго дрожал так, будто вот-вот готов был вывалиться и поджечь разлитую по камням кровь.

— Но все их следы вели именно сюда! — воскликнул Кицвилан, недоверчиво воззрившись на людей. — Она оставляла нам знаки!..

Гаральд выхватил из рук Авдия кусочки ярко-красной ткани, схватил одного из трясущихся коцитцев, ударом ноги опрокинул его на колени, показал ему лоскутки и прорычал:

— Где она?!..

Коцитец что-то жалобно залопотал на незнакомом языке, трясясь от ужаса.

— Он не понимает… — пробормотал Кицвилан.

— Сейчас поймёт!.. — Гаральд Алистер прижал к каменному полу руку коцитца, занёс над ней топор Хельса и свирепо выкрикнул: — Где она?!

— Кур! Кур! Кур! — заверещал пленник.

Гаральд мертвенно побледнел.

— Когда празднество? — выдохнул он.

— Завтра ночью, — отозвались пленные.

— Едва ли успеете вы доехать до Кура даже до послезавтрашнего полудня, — со страшным равнодушием обронила женщина, пожав плечами. — По обыкновению своему они всех убивают за одну ночь. А если близится рассвет, начинают торопиться, будто боятся лишать жизни при солнечном свете…

— Господь Всемогущий! — выдохнул Арнил, запустив скрючившиеся от горя пальцы в кудри золотых волос. — Они обвели нас вокруг пальца! Они спутали следы!

Гаральд забыл обо всём. В голове его осталась одна мысль: «Добраться до Кура». Улыбка Акме, её образ с наброшенным на голову ослепительно-белым палантином, всесильная лазурь глаз её во взрыве самозабвенной ярости, нежность прикосновений и низкая мелодичность голоса — всё это стало запретной чертой, которую он не имел право переступить, не вызволив её из этого чистилища. Всё его существо превратилось в один лишь стон бешенства и горя…

С рыком раненого зверя он стрелой кинулся вон из пещеры к своему коню.

— Гаральд! — воскликнул Авдий Веррес.

— Освобождайте их и догоняйте! — проорал он на ходу.

Арнил и Кицвилан побежали за ним, а Авдий и Хельс поторопились освободить всех из кандалов.

Несчастных покалеченных людей освободили. Все они нуждались в помощи, физической и моральной, но время не позволяло мужчинам задерживаться. Авдий написал сопроводительное письмо властям Мернхольда, подписавшись главой карнеоласской миссии, и отдал его самого крепкому из бывших пленников.

В глазах бывших пленников стояли то слёзы горячей благодарности, то безысходность и пустота. Обездоленные, искалеченные, изуродованные, они наконец были освобождены, но многим было некуда идти. Ими завладел страх, ибо боялись они показаться на глаза людям, которым посчастливилось избежать столь страшного пленения. Насмотревшиеся ужасов и поседевшие от злоключений, они были не в силах вернуться к той жизни, которой жили ранее. Страшились они позора, вечной жалости и отвращениях родных и близких.

Гаральд, Арнил и Руфин уже давно унеслись вперёд, обнажив мечи и свои души.

Кто-то из бывших пленников изъявил желание сопровождать отряд, ибо жажда мести поглотила их, но Авдий и Хельс решительно отказались.

— Как зовут вас, чтобы знали мы имена своих спасителей? — выкрикивали из толпы.

— Авдий Веррес, Гаральд Алистер, Руфин Кицвилан, Арнил Вальдеборг и Хельс, — ответил капитан Личной Гвардии карнеоласского государя.