Карл VII и его министры не теряли времени и быстро демонтировали структуры английской власти в Париже. Произошла почти полная смена гражданских чиновников. Были заменены королевский прево и все офицеры Шатле, кроме одного. Сменились и чиновники муниципалитета: купеческий прево и четыре эшевена. В каждом случае пришедшие на смену офицеры были парижскими сторонниками герцога Бургундского. Париж уже несколько поколений был городом бургиньонов, и на данный момент ему суждено было оставаться таковым. Чиновники короля Валуа относились к государственной службе и судебной системе с нескрываемой враждебностью. В их глазах они были порождением Иоанна Бесстрашного, изгнавшего в 1418 г. поколение арманьяков и заменившего их заезжими бургиньонами. Пятьдесят девять нотариусов, которые вели рутинные дела канцелярии в Париже, были уволены, и только те, кто был назначен до бургиньонского переворота, были восстановлены в должности. 15 мая 1436 г. король приказал закрыть все государственные учреждения в Париже: Парламент, судебные канцелярии королевского двора, Счетную палату, Казначейство, администрацию монетных дворов и архивов. Их помещения были опечатаны, а персонал разогнан. В декабре, после семимесячного перерыва, соответствующие учреждения в Бурже и Пуатье, единственные, которые Карл VII считал законными, были переведены в Париж под фанфары труб на углах улиц[687].

Несмотря на столь резкое утверждения официальной доктрины, преемственность между старым и новым режимом все же была. Когда Парламент был сформирован заново, половина его членов либо ранее заседала в англо-бургундском Парламенте, либо была выдвиженцами герцога Бургундского. В Счетной палате произошла скорее чистка, но только два из десяти бывших членов Совета были восстановлены в должности и продолжали работать вместе с людьми, прибывшими из Буржа. Самые большие перемены произошли на самом верху. Карл VII никогда не любил Париж. Он хорошо помнил беспорядки и резню времен гражданской войны, в которых погибли многие его друзья и посетил свою столицу только в ноябре 1437 года, более чем через полтора года после ее взятия, и пробыл в ней всего три недели. "Казалось, что король приехал только посмотреть на это место", — писал язвительный парижский хронист, которому новый режим показался немногим лучше старого. В дальнейшем визиты Карла VII в столицу были редкими, краткими и формальными. Он появлялся там "как турист", но продолжал жить в основном в долине Луары, как и большинство его преемников до конца XVI века. Это означало, что канцлер, королевский Совет и политические органы монархии, следовавшие за королем, в Париж не возвращались. Не вернулись и принцы и дворяне, чьи многолюдные дворы были центром парижской жизни до начала гражданских войн и чье покровительство поддерживало бизнес многих поколений ремесленников и банкиров. Их особняки в столице обезлюдели, оставив пустоту в самом центре городской жизни[688].

Шестнадцатилетняя английская оккупация Парижа неизбежно оставила следы, которые невозможно было стереть в одночасье. Несколько человек из числа коренных французских служащих ланкастерского правительства, оставшихся в городе, оказывали тайное сопротивление новым хозяевам. В марте 1437 г. три чиновника были обезглавлены, а один герольд был отправлен в ублиет[689] за передачу англичанам информации о планах захвата укрепленных мест в Иль-де-Франс. Другой человек, бывший адвокат в Парламенте, покинул город, чтобы вести собственную партизанскую войну против удерживаемых французами городов в Иль-де-Франс, пока его тоже не схватили и не казнили. Таких "пятых колонн", как они, было, наверное, немного.

Еще одним важным наследием английской эпохи стало ланкастерское урегулирование имущественных отношений. Очень многие парижане имели имущество, право собственности на которое прямо или косвенно зависело от пожалований, конфискаций или судебных решений времен английской оккупации. Был издан ордонанс, повторяющий суть Компьенского эдикта. Он отменял все конфискации, произведенные с 1418 г., и предлагал бывшим владельцам или их наследникам возобновить владение. Все имущество, оставленное англичанами или принадлежавшее их сторонникам, предписывалось конфисковать. Информаторы по этим делам получали вознаграждение в виде четверти конфискованного.

В результате возведения юридической стены между Парижем и территориями, все еще находившимися под английской оккупацией, были прерваны социальные и деловые связи. Жак Бернардини, парижский торговец из Лукки, вел прибыльные дела с англичанами и последовал за ними в Руан. Его жене удалось уехать из Парижа воссоединиться с мужем, и за это преступление все ее имущество в столице было конфисковано. Ее долг как подданной короля, заявил вновь созданный Парламент, превалирует над ее долгом как супруги. Тот факт, что у нее было четверо детей, стал отягчающим обстоятельством, поскольку, по мнению судей, увеличивать численность вражеского населения — это измена. Судьба другой парижанки, Жанетты Ролан, оказалась еще более суровой. Она была помолвлена с герольдом-ирландцем сэра Джона Толбота. Женщина заявила, что до тех пор, пока она жива, у нее не будет другого мужа, кроме него. Парламент не позволил ей уехать к нему в Руан, постановив заключить ее под стражу на неопределенный срок в доме ее родителей[690].

Те парижане, а их было, вероятно, большинство, которые ожидали, что возвращение Валуа восстановит хоть какую-то безопасность, были разочарованы. К моменту вступления Ришмона в Париж французы вернули себе все крепости в непосредственной близости от города, за исключением Сен-Жермен-ан-Ле, который был продан им месяц спустя. Однако англичане все еще сохраняли кольцо крепостей с гарнизонами на речных путях, ведущих к Парижу. Из этих мест они могли вести дистанционную осаду столицы, как это делали французы в течение многих лет до 1436 года. Англичане перекрыли долину Марны у Мо, а французы перекрыли ее у Ланьи и блокировали движение по Уазе в Крее, а французы перекрыли его в Компьене или Пон-Сен-Максанс. Сена была блокирована английскими гарнизонами выше по течению от столицы у Монтеро и ниже по течению у Манта; Луэн — у Монтаржи и Немура. Дороги из Амьена были перекрыты у Орвиля, дороги из Босе — у Шевреза. Потребовалось более пяти лет, чтобы выбить английские гарнизоны из этих мест, а до этого они регулярно совершали вылазки к стенам Парижа, убивая, насилуя, похищая и грабя на глазах у стражников, охранявших ворота. "Эй вы, что там с вашим королем, — кричали англичане, — он что, спрятался?" Не лучше вели себя и французские гарнизоны региона, нерегулярно получавшие жалованье или вообще не получавшие его. Коннетабль Артур де Ришмон сделал Париж своей штаб-квартирой и обложил его жителей непосильными налогами. Нищета и административный коллапс снижали доходность этих налогов, и большую часть времени Ришмон не мог платить своим войскам и поддерживать дисциплину. Гарнизоны Венсена, Пон-де-Шарантона и Сен-Клу жили за счет грабежей. Из каждой пригородной деревни они забирали по восемь-десять бочек вина в качестве pâtis, а по ночам совершали грабительские набеги на столицу. О французском капитане Корбея говорили, что он забирает pâtis со всего Иль-де-Франс.

Годы, последовавшие за возвращением Парижа, оказались самыми тяжелыми на памяти жителей. Население продолжало сокращаться, арендная плата и заработки падали. Опустошение сельской местности в сочетании с чередой неурожаев привело к резкому росту цен на продовольствие. В 1438 году цены на зерно достигли самого высокого уровня за все столетие. Вино и мясо исчезли с рынков. Голод и холод, а затем серьезная эпидемия оспы убивали тысячи людей на улицах и в домах. С июня по декабрь того же года в главном парижском госпитале Отель-Дье умерло 5.000 человек, а в целом по городу — 45.000 человек[691].