Сведения письменных источников о таврах значительно пополнены археологическими материалами, однако единственные достоверно связанные с таврами мегалитические памятники — могильники из каменных ящиков — датируются не позднее V в. до н. э. Поистине загадочным остается полное отсутствие археологических источников, которые датировались бы позднее V в. до н. э. В письменных же источниках термин «тавры» существует до эпохи средневековья. После рубежа н. э. появляются новые термины — «тавро-скифы» и «скифо-тавры», которые отражают сложные этнические и культурно-исторические явления, происходившие на территории Крыма, однако в источнике IV в. до н. э. о войне боспорского царя Евмела с варварами (в том числе с таврами) мы находим прямое свидетельство о наличии этих племен в прибрежном Крыму при том, что археологических данных не имеется. Не исключено, что основание Херсонеса в V в. до н. э. сказалось на исторических судьбах прибрежных пиратских племен, не оставивших нам памятников позднее V в. до н. э. По свидетельству Плиния мы знаем о пиратских гаванях тавров на берегу, тавров упоминает Страбон, а у Аммиана Марцеллина говорится о трех племенах тавров, что любопытно при сопоставлении с результатами изучения таврских могильников, позволивших наметить три территориальные группы, возможно, соответствовавшие трем племенам, упоминаемым Аммианом Марцеллином. Эти свидетельства достаточно достоверны для вывода о том, что и в послегеродотово время юго-западный Крым и особенно его прибрежная часть остается областью обитания тавров.

Некоторые источники римского и средневекового времени называют одновременно тавров и тавро-скифов. Так, по Плинию, скифы занимали степной Крым, тавры жили вдоль Южного берега, а между ними, в предгорном и горном Крыму, — скифо-тавры. Даже у Прокопия раздельно упоминаются тавры и тавро-скифы.

Вопрос о происхождении тавров до сих пор не решен. Ф. Брун, М. Эберт, С.А. Жебелев рассматривали тавров как потомков киммерийцев (Брун Ф., 1868, с. 235–256; Ebert М., 1921; Жебелев С.А., 1953, с. 256). М.И. Артамонов высказал мнение о фракийском происхождении тавров (1953, с. 178, 179). П.Н. Шульц, находя сходство таврской культуры с синхронными на Северном Кавказе, отмечал и значительное влияние фракийцев (1959, с. 238, 272). А.М. Лесков высказал предположение о приходе тавров в Крым с территории Северного Кавказа (1965, с. 159). Оба последних исследователя, как мы видели, связывали с таврами и носителей кизил-кобинской культуры, воспринимая их как ранний этап развития таврских племен. Существует взгляд на тавров как на аборигенное население Крыма (Стржелецкий С.Ф., 1962; Щепинский А.А., 1957б, 1977). Х.И. Крис допускает возможность появления тавров на берегах Понта из районов восточного Средиземноморья. При этом она исходит из принадлежности тавров к антропологическому типу восточносредиземноморского варианта европеоидной расы и из сходства образа жизни тавров со средиземноморскими пиратами. Другие предположения она считает маловероятными. Отметим, однако, что из-за недостатка источников каждая из перечисленных гипотез пока не имеет достаточного количества серьезных оснований.

В отличие от всех остальных памятников раннего железного века Северного Причерноморья памятники Молдавии тождественны Карпато-Дунайским и Балкано-Дунайским, определенно принадлежавшим фракийским племенам. Лучше всего они известны на территории лесостепи, где присутствие племен фракийской этнической принадлежности устанавливается с XI в. до н. э. Для IV–III вв. до н. э. фракийские памятники зарегистрированы в степи на правобережье нижнего Днестра и Днестровского лимана, а также в двух местах на левобережье нижнего Днестра (Мелюкова А.И., 1979).

Как было сказано выше, вплоть до середины VI в. до н. э. в лесостепи Днестровско-Прутского междуречья продолжали обитать племена, оставившие памятники Шолданештской группы фракийского гальштата. Вторая половина VI–V вв. и начало IV в. до н. э. до сих пор очень слабо представлены археологическим материалом. Поселений VI–V вв. до н. э. в Днестровско-Прутском междуречье неизвестно. К концу VI — началу V в. до н. э. относится пока только единственное погребение, случайно открытое в с. Пыржолтены. Оно бескурганное, совершено в яме с дерево-глинобитным перекрытием, над которым был разведен костер (табл. 26, 1). Сожжение покойного произведено на стороне. Урна с кальцинированными костями была накрыта миской. Погребение сопровождали: полный набор наступательного вооружения, в который входило 37 бронзовых наконечников стрел, железные меч-акинак и наконечник копья; предметы конского убора — железные удила с псалиями, бронзовая лунница и кольцо, железный культовый нож (табл. 27, 1-14). Может быть, к украшениям конской узды относятся обломки небольших изделий из кости в зверином стиле (Лапушнян В.Л., 1979, рис. 3–4). Кроме того, в могиле находился набор керамики, состоящий из четырех лепных и двух гончарных сосудов (табл. 27, 15–20). Если обряд погребения и керамика типично фракийские, то весь металлический инвентарь и украшения из кости относятся к числу вещей, характерных для скифской культуры. Видимо, контакты со скифами обитателей лесостепной Молдавии в конце VI — начале V в. до н. э. были более тесными, чем ранее. Скорее всего этому способствовало проникновение в молдавскую лесостепь какой-то части кочевников из степи в VI в. до н. э., о чем позволяет говорить впускное погребение скифского воина — в одном из курганов эпохи бронзы у с. Старые Куконешты. Оно совершено в катакомбе I типа по обряду, характерному для кочевников-скифов степного Северного Причерноморья (Дергачев В.А., 1979, с. 239–241).

Признаки сильного скифского воздействия наблюдаются и на материалах, полученных при раскопках могильника конца V — начала IV в. до н. э. у с. Данчены, недалеко от Кишинева. Здесь было исследовано более 40 погребений, большинство которых совершено по обряду трупосожжения (27). Значительное число трупоположений (15) исследователи склонны объяснять скифским влиянием (Лапушнян В.Л., 1979, с. 50–60).

Особенностью описываемого могильника, как и близкого к нему могильника у с. Слободзея в Прутско-Сиретском междуречье в Румынии (Buzdugan C., 1968), являются большие размеры могильных ям, предназначенных для захоронения остатков трупосожжения. В таких ямах могли помещаться как одиночные, так и коллективные погребения (от двух до четырех человек). В могильнике у с. Данчены преобладали безурновые погребения, тогда как в Слабодзее — урновые. В Данченском могильнике открыты две могилы, сделанные по образцу скифских степных погребальных сооружений, представлявших собой подражания катакомбам I типа (табл. 26, 2; погребения 93 и 308). Погребения в могильнике оказались сильно разграбленными, но в ряде могил, главным образом таких, которые содержали трупоположения, сохранились бронзовые и костяные наконечники стрел скифских типов V — начала IV в. до н. э. (табл. 27, 24–29), железные наконечники копий (табл. 27, 34), лепная и гончарная посуда (табл. 27, 21–23, 30, 43). Керамика имеет полные аналогии во фракийском мире и по своему происхождению связана с более ранней посудой культуры фракийского гальштата.

Несколько случайных находок железных акинаков VI–V вв. до н. э. в лесостепи Молдавии дополняют наши сведения о скифских элементах в культуре фракийских племен этой территории.

Существенным моментом для характеристики взаимодействий скифов с фракийцами в начале V в. до н. э. является то обстоятельство, что погребение скифского воина у с. Суручены было совершено поблизости от фракийского могильника у с. Данчены. Оно находилось в разрушенном кургане и представляло собой трупоположение, сопровождавшееся набором стрел и мечом-акинаком (табл. 27, 33; Сергеев Г.П., 1961, с. 18, рис. 3).