Инфильтрация сарматского населения в города и сельские поселения Боспора, особенно в его азиатской части, могла происходить отдельными семьями, небольшими группами, в некоторых случаях не исключено передвижение и оседание целых племен. Пример последней ситуации дает история Танаиса, когда, судя по анализу ономастического материала, в третьей четверти II в. н. э. в население города и окрестностей единовременно влилась значительная ираноязычная группа, по всей вероятности, аланская (Шелов Д.Б., 1974а, с. 90–92). В данном случае переселение, вероятно, носило мирный характер. Но бывало и прямое вторжение сарматов на территорию античных государств. Так, гибель ряда боспорских крепостей Таманского полуострова во II в. н. э. связана, по-видимому, с сарматской военной экспансией (Шелов Д.Б., 1978, с. 84). Выходцы из местных варварских племен входили во все слои населения античных государств и занимали нередко весьма видное социальное положение.

Одним из наиболее глубоких проявлений сарматизации античного общества явилось утверждение на Боспоре царской династии Асандра-Аспурга иранского, скорее всего сарматского происхождения (Ростовцев М.И., 1914; Блаватский В.Д., 1964а, с. 143; Десятчиков Ю.М., 1974, и др.). В пользу данного предположения говорит и одно из имен боспорских царей — Савромат, являющееся сарматским племенным наименованием. В этой связи заслуживает внимания гипотеза Я. Харматты. Он предполагает, что в местной херсонесской хронике, возникшей не позже V в. н. э., имя Савромат было общим для боспорских царей (Харматта Я., 1967, с. 205, 206). Утверждение местной варварской династии на Боспоре явилось, несомненно, следствием сарматизации, но одновременно и катализатором, который активизировал и ускорил этот процесс.

Немаловажным доказательством сарматского происхождения боспорской династии первых веков нашей эры служит наличие у ее представителей именных тамгообразных знаков (известных в литературе как сарматские), равнозначных, видимо, имени царя вместе с его титулом. Такое истолкование, выдвинутое впервые В.В. Латышевым (1892) и поддержанное рядом исследователей, основывалось на встречаемости этих знаков совместно с греческой надписью не частного, а общественного характера или на знаках, нанесенных на специально для него сделанную плиту, вмонтированную, например, в крепостную стену Танаиса. Большинство таких плит найдено на Кубани и в Танаисе, т. е. на окраинах Боспорского царства, где процент местного населения, в том числе сарматского, был особенно велик и где боспорские цари всячески стремились подчеркнуть местный характер правящей династии (Соломоник Э.И., 1959; Блаватский В.Д., 1964а; Шелов Д.Б., 1966). Помимо специально изготовленных плит, сарматские тамгообразные знаки встречаются на грубо обработанных плитах, вторично использованных предметах (архитектурных деталях, скульптуре, греческих надгробиях), на стенах пещер и склепов. Они отличаются массовостью нанесенных на них разнообразных знаков, в том числе и царских, а также отсутствием греческих надписей. В противоположность первым, сосредоточенным преимущественно на Боспоре, они встречаются на территории всего Северного Причерноморья и, как считает Э.И. Соломоник, были распространены среди широких масс населения и носили коллективный характер (Соломоник Э.И., 1959, с. 28). Наиболее значительной группой памятников с сарматскими знаками являются также всевозможные бытовые вещи — зеркала (табл. 80, 42, 44–47), котлы, керамика, украшения, предметы уздечных наборов и т. д. Большинство знаков наносилось при изготовлении предметов, но изредка они процарапывались на готовом изделии, обычно на керамике.

Можно думать, что знаки, процарапанные на готовых предметах, могли быть знаками собственности или определяли общественное положение владельца вещи.

Восточное происхождение тамг Северного Причерноморья общепризнанно. Появление их должно восходить к племенам древних кочевых скотоводов, у которых клеймение скота практиковалось издавна. «Метки» служили знаком собственности, ограждая исключительное право владения на этот скот. В последние годы стали известны новые материалы и новые исследования, подтверждающие связь знаков с древними скотоводческими кочевыми племенами, оставившими наскальные изображения (множество знаков, подобных северопричерноморским, обнаружено в горах Монгольского Алтая — Гоби-алайский аймак) и давшими начало кочевым династиям Хорезма и Согда. На монетах этих династов не позднее II–I вв. до н. э. вместо монограммы, а иногда наряду с ней, возникает изображение тамг (Вайнберг Б.И., Новгородова Э.А., 1976, с. 69 и сл.). Можно думать, что какая-то часть восточно-туркестанских и среднеазиатских кочевников влилась в сарматские орды и передала им традиции изображения некоторых знаков. Сарматы же донесли эти тамги-знаки до Северного Причерноморья, среди населения которого они получили широкое признание. Однако, несмотря на активно шедший процесс сарматизации, заметный во всех сферах жизни северопричерноморских колоний, государственным по-прежнему оставался греческий язык, заимствованный, по-видимому, и верхушкой местного населения. Об этом можно судить по надгробным стелам и эпиграфическим памятникам.

Краткий очерк эволюции сарматской археологической культуры и их более чем тысячелетней истории показал, сколь велика была роль этого кочевого массива ираноязычных племен в древней истории Евразии.

После гуннского нашествия какая-то часть сарматов влилась в состав раннесредневековых кочевников, занявших степи Евразии, часть ушла с ними далеко на Запад. Осколки южноуральских сарматских племен передвинулись на север в лесостепные, а возможно, и в южные лесные районы, занятые местным финно-угорским населением, и в качестве одного из этнических компонентов, вероятно, очень незначительного, приняли участие в формировании населения раннесредневековых культур этих районов (Матвеева Г.И., 1969).

Предкавказские аланские племена откочевали в предгорные и горные районы, создав там совместно с аборигенами знаменитую Аланию, просуществовавшую вплоть до XII в. Какая-то доля алан обосновалась в Подонье, где оставила так называемую салтово-маяцкую культуру. Некоторые уцелевшие европейские сарматы осели среди жителей северопричерноморских колоний, другие, видимо, были ассимилированы полиэтничными Черняховскими племенами, вместе с которыми могли принять очень ограниченное участие в этногенезе древних славян.

Северный Кавказ вошел в историю скифов прежде всего, как путь в Переднюю Азию (Геродот, IV, 12). Маршруты скифских походов через Кавказ в страны Переднего Востока, их направленность и характер взаимоотношений скифов с местными племенами наиболее полно отражены в исследованиях Е.И. Крупнова и В.Б. Виноградова (Крупнов Е.И., 1954б, с. 186–194; 1960, с. 54–75; Виноградов В.Б., 1964; 1972, с. 11–17). По мнению Е.И. Крупнова, скифы прошли четырьмя маршрутами: по Меото-Колхидской дороге, через Мамисонский перевал, через Дарьяльский и Дербентский проходы, причем последний он считал основным. Археологическим подтверждением этих путей, по мнению исследователя, являются находки здесь вещей скифского типа. Пребывание скифов на Северном Кавказе, во всяком случае в период их походов, ученый считал вполне реальным фактом.

Поддержав полностью Е.И. Крупнова в вопросе о четырех путях скифского вторжения, В.Б. Виноградов обосновал целесообразность выбора Дербентского прохода в качестве пути для первого похода скифов, совершенного ими в VII в. до н. э., а также менее интенсивное и более позднее использование остальных перевалов. Развивая осторожное высказывание Е.И. Крупнова о возможном участии местных северокавказских племен в скифских походах, В.Б. Виноградов полагает, что это было многоплеменное движение, центром которого являлись скифы Причерноморья, а к ним по мере их продвижения присоединялись вооруженные отряды из жителей лесостепи, савроматов и кавказцев. Последнее положение об участии в походах скифов кобанского населения Северного Кавказа требует более основательной аргументации. В настоящее время оно выглядит малоубедительным и не подкрепленным археологическими источниками.