Предметы вооружения и конского снаряжения в памятниках кизил-кобинской культуры найдены в небольшом количестве: с поселения Уч-Баш происходят четыре костяных наконечника стрел со скрытой втулкой — два с листовидным пером и ромбическим сечением, два с пирамидальным пером и квадратным сечением (табл. 10, 34–37). По аналогии с экземплярами из чернолесских городищ и из кургана Малая Цымбалка они могут быть датированы VIII–VII вв. до н. э. или IX–VIII в. до н. э. по новой хронологии А.И. Тереножкина (1976, с. 208).

Наиболее ранний комплекс бронзовых наконечников стрел происходит из поселения у пещеры Кизил-Коба (табл. 10, 29–33). Два из них — двухлопастные с ромбовидной головкой, остальные четыре — с листовидной. Весь набор относится к середине — второй половине VII в. до н. э. (Ильинская В.А., 1973 г., 13 сл.). Остальные немногочисленные находки бронзовых наконечников стрел из поселений и могильников кизил-кобинской культуры — двухлопастные и трехлопастные с короткой втулкой датируются VI–V вв. до н. э.

На поселении Уч-Баш найден обломок рогового трехдырчатого псалия (табл. 10, 40), аналогично псалию из верхнего слоя Субботовского городища, т. е. относящийся к тому же времени, что и наконечники стрел. Обломок другого трехдырчатого рогового псалия найден на Симферопольском поселении (табл. 10, 38). По аналогиям с находками из скифских комплексов он датируется VI в. до н. э.

Разностороннее и широкое применение кремня и камня является отличительной чертой кизил-кобинской культуры на первом этапе ее развития. На поселении Ашлама открыта кремневая мастерская, где наряду с огромными нуклеусами, отщепами, крупными скребками найдены миниатюрные карандашевидные нуклеусы и миниатюрные ножевидные пластины, наряду с массивными концевыми скребками — двусторонне обработанные орудия со струйчатой ретушью и тонким линзовидным сечением. Характерной находкой являются кремневые треугольные ножи-серпы и кремневые вкладыши серпов (табл. 10, 27). Высокий уровень развития кремневой техники и большой ассортимент орудий из кремня характерны для поселений конца бронзового века, бедных металлом. Это выделяет кизил-кобинскую культуру из одновременных ей культур Северного Причерноморья. Памятники соседних территорий, синхронные кизил-кобинским, не дают такого ассортимента кремневых орудий.

На поселениях первого этапа часто встречаются массивные полированные проушные топоры, точильные камни, обломки зернотерок, куранты, орудия из кости, что также характерно для поселений, бедных металлом.

Изделий из бронзы на поселениях кизил-кобинской культуры почти не найдено, за исключением трех обломков бронзовых пластин на Балаклавском и восьмеркообразной бляшки на Инкерманском поселениях. Бедны бронзой и погребения.

Довольно редки в погребениях бусы из стекла. В могильнике Чуюнча найдены три бусины веретенообразной формы из розового камня. Перечисленные находки из погребений, в которых основным сопровождающим инвентарем была керамика, являют резкий контраст таврским синхронным могильникам прибрежного и горного Крыма, которые, несмотря на их разграбления, начавшиеся еще в древности, содержали большое количество предметов вооружения и конского убора, а также многочисленные украшения из бронзы.

Расположение поселений и могильников кизил-кобинской культуры в предгорных районах Крыма, где природные условия были благоприятны для развития и земледелия, и скотоводства, определили земледельческо-скотоводческий характер хозяйства населения. В засушливое время года перекочевывали на сочные пастбища яйлы. Об оседлом образе жизни, свойственном земледельцам, говорят многочисленные поселения и остатки жилых и хозяйственных сооружений, в том числе зерновые ямы. Размеры ям резко увеличиваются на втором этапе кизил-кобинской культуры, когда земледелие становится более интенсивным благодаря применению железных орудий труда. Хотя последние не найдены, о наличии их говорят крышки зерновых ям из мергеля со следами обработки поверхности железным орудием. Следует отметить, что среди костного материала (крупного и мелкого рогатого скота) ни разу не встречены кости рыб даже в приморском Инкерманском поселении. Раковины мидий, найденные здесь в большом числе, свидетельствуют лишь о прибрежном промысле. Незначительный антропологический материал из предгорных могильников кизил-кобинской культуры крайне фрагментарен и недостаточен для заключения об этнической принадлежности ее носителей. Не позволяют этого сделать археологические и письменные источники.

До недавнего времени в литературе довольно часто можно было встретить идентификацию терминов «кизил-кобинский», «таврский», «киммерийский», а также мнение об автохтонности кизил-кобинской культуры. Значительный хронологический интервал между временем появления поселений указанной культуры и кеми-кобинской (III — начало II тысячелетия до н. э.), на основе которой, по мнению А.А. Щепинского (1966, с. 81), кизил-кобинская культура сформировалась, и различия в погребальном обряде не дают оснований для вывода об ее автохтонности. Вместе с тем пока невозможно определить, откуда именно кизил-кобинская культура и ее носители появились на территории предгорного Крыма. Точки зрения П.Н. Шульца (1959, с. 261, 262) о кавказских и фракийских компонентах в ее формировании и А.М. Лескова (1965, с. 146) о приходе создателей кизил-кобинской культуры с Кавказа не имеют достаточно твердых оснований, хотя и могут существовать в качестве предположений. Уязвимым представляется и мнение П.Н. Шульца (1959, с. 258, 259) о принадлежности кизил-кобинских поселений осевшим киммерийцам, поскольку киммерийские памятники, известные сейчас в степи Северного Причерноморья, в целом существенно отличаются от кизил-кобинских.

Предположительное мнение Г.А. Бонч-Осмоловского о принадлежности кизил-кобинских поселений таврам, высказанное им в самом начале исследовании этих памятников, долго оставалось традиционным, и до последнего времени некоторые исследователи склонны рассматривать кизил-кобинскую культуру как ранний этап таврской (Шульц П.Н., 1959, с. 230, 237; Лесков А.М., 1965; Щепинский А.А., 1966, с. 130, Колотухин В.А., 1985, с. 34–45). Однако из описания тавров у Геродота и исторической традиции, сохранившей упоминание о таврах-пиратах на протяжении нескольких столетий, следует, что район их обитания неразрывно связан с морем. Расположение кизил-кобинских поселений в предгорном районе, вдали от моря, не соответствует образу жизни тавров, а отсутствие костей рыб в прибрежном Инкерманском поселении лишь убеждает в том, что основатели кизил-кобинских поселений моря не знали. К этому следует прибавить, что определенно таврские памятники археологии в прибрежной части горного Крыма, подробная характеристика которых будет дана ниже, резко отличаются от кизил-кобинских.

Итак, в начале железного века на рассматриваемой территории сложились две культурно-хозяйственные области. Одна в лесостепи, где обитали оседлые земледельческие племена, и вторая в степи, где жили только кочевники-скотоводы, киммерийцы и, вероятно, древнейшие скифы. Группа оседлых племен — носителей кизил-кобинской культуры-существовала в VIII–VI вв. до н. э. в предгорном Крыму. Киммерийцы и древнейшие скифы, видимо, были родственны по происхождению и этнической принадлежности, относились по языку к восточноиранской языковой группе и имели сходные элементы культуры.

Сравнительная малочисленность погребений ранних кочевников предскифской поры, почти полное отсутствие курганных могильников этого времени при значительном размахе археологических исследований в последние 20 лет создают впечатление о малочисленности кочевого населения в степи Северного Причерноморья. Однако причина этого, видимо, кроется в чем-то другом, ибо в соседней лесостепи сильно чувствуется угроза кочевников с юга, что вряд ли совместимо со слабой заселенностью степи.