В полянском ареале, как отмечалось, уже в X в. широко применялся обряд трупоположения в подкурганных ямах. Причины столь раннего распространения ингумации до сих пор неясны. Исследователи предполагают, что распространение трупоположений в подкурганных ямах обусловлено христианизацией восточнославянского населения (Соловьева Г.Ф., 1962, с. 52). Однако среди вещевых инвентарей ранних погребений нет материалов, подтверждающих эту мысль. Даже в Киевском некрополе предметы, свидетельствующие о распространении христианской религии в X в., не найдены, в связи с чем М.К. Каргер утверждает, что массовое распространение христианской религии в Киевском Поднепровье в X в. невероятно (Каргер М.К., 1958, с. 202, 203). И.П. Русанова высказала догадку, что причиной появления захоронений в подкурганных ямах явилось стремление отразить при сооружении могил идею жилища. Она связывает такие курганы с жилищами с углубленным полом (Русанова И.П., 1966а, с. 26). Однако полуземляночные жилые постройки как в более раннее время, так и в эпоху рассматриваемых курганов были распространены на обширной территории Южной Руси, в частности и там, где сооружались курганы с трупоположениями на горизонте.

Длительность биритуализма в могильниках Среднего Поднепровья, в том числе в Киевском и Черниговском некрополях, пытались объяснить многие исследователи. Большинство из них склонны были видеть в этом отражение разноплеменности погребенных — полян и северян или полян и древлян. Однако такому объяснению противоречат курганные материалы собственно древлянского и собственно северянского ареалов.

Б.А. Рыбаков, анализируя материалы Черниговских курганов, попытался объяснить сосуществование насыпей с сожжением и насыпей с трупоположением в срубных гробницах «возможностью племенных скрещений» (Рыбаков Б.А., 1949а, с. 52). Курганы с сожжением он отнес к славянам, а курганы со срубными гробницами — к славянизированным потомкам местных кочевых племен, и «в IX–X вв. по своей культуре не отличавшихся от остального населения Чернигова, но сохранивших особый обряд погребения…» (Рыбаков Б.А., 1949а, с. 53). Далеким прототипом срубных гробниц Среднего Поднепровья, по мнению Б.А. Рыбакова, были скифские курганы с захоронениями в обширном срубе под насыпью (Рыбаков Б.А., 1948, с. 40, 117).

М.К. Каргер, разбирая материалы Киевского некрополя, не согласился с точкой зрения Б.А. Рыбакова. Но он все же полагал, что причины сосуществования обрядов трупоположения в срубной гробнице и трупосожжения лежат в «неоднородности этнографического состава населения крупнейших древнерусских городов, каковыми были Киев и Чернигов в IX-Х вв.» (Каргер М.К., 1958, с. 30).

Однако подобная биритуальность — сосуществование курганных трупосожжений с трупоположениями в подкурганных ямах — характерна не только для городских кладбищ Киева и Чернигова, но и для всей полянской земли. Выше отмечалось, что срубы или рамы из брусьев в подкурганных ямах с трупоположениями встречаются на всей полянской территории. Следовательно, нужно признать, что все Киевское Поднепровье в IX–X вв. было неоднородно в этническом отношении.

В этой связи предположение Б.А. Рыбакова представляется наиболее убедительным. Конечно, речь может идти только о восприятии полянским погребальным обрядом элементов похоронного ритуала среднеднепровского населения, непосредственно предшествующего славянам.

Славянское население Киевщины, происходящее от славян — носителей культуры пражско-корчакского типа, хоронило умерших по обряду трупосожжения в курганных насыпях. Когда на рубеже X и XI вв. на смену кремации пришел обряд трупоположения, это население стало хоронить умерших в основании курганных насыпей.

Славянский обряд ранних трупоположений в подкурганных грунтовых ямах (IX–X вв.), по-видимому, восходит к ингумациям черняховской культуры. Правда, как отмечалось выше, носители культуры пражско-пеньковского типа хоронили умерших по обряду трупосожжения. Однако как раз на той территории, где предположительно локализуются русы VI–VII вв. и где иранский этнический компонент мог быть более значительным, известны отдельные захоронения по обряду ингумации, которые можно рассматривать в качестве связующего звена между черняховским обрядом трупоположения и подкурганными ямными погребениями IX–X вв.

Таковы трупоположение, открытое в 1896 г. у с. Балаклея Чигиринского р-на Черкасской обл., при котором находились фибулы, браслеты и другие вещи мартыновского типа (Бобринский А.А., 1894, с. 29, 148, 149, табл. I, 3); впускное захоронение с зооморфной фибулой в кургане у с. Поставмуки Лохвицкого р-на Полтавской обл. (Авенариус Н.П., 1896, с. 184, рис. 53); два трупоположения с пальчатыми фибулами, обнаруженные у с. Буда и хут. Березовка в Ахтырском р-не Сумской обл. (Данилевич В.Е., 1905, с. 428, рис. 56).

Более определенно в пользу такого решения вопроса свидетельствуют материалы палеоантропологии. Славянские черепа, происходящие из среднеднепровских курганов X–XII вв. с ямными трупоположениями, принадлежат к мезодо-лихокранному узколицему антропологическому типу. Черняховские племена Среднего Поднепровья, как и скифы того же региона, по антропологическому строению относятся к тому же типу, свидетельствуя о преемственности населения (Седов В.В., 1974б, с. 16–31). Поэтому можно полагать, что обряд трупоположения в грунтовых ямах в славянских курганах IX–X вв. восходит своими корнями к черняховскому и далее к скифо-сарматскому ритуалу. Таково же, по-видимому, происхождение ранних подкурганных грунтовых трупоположений и в земле волынян.

Иранский этнический компонент в составе среднеднепровских славян проявляется и на основе иных материалов. В.И. Абаев и А. Калмыков убедительно показали, что восточнославянские языческие божества Хорс и Симаргл имеют скифо-сарматское происхождение (Kalmykow А., 1925, р. 68–71; Абаев В.И., 1965, с. 115–117). В.И. Абаев считает, что украинский Вий этимологически и семантически связан с иранским богом ветра, войны, мести и смерти (Абаев В.И., 1960, с. 5–7). Скифо-сарматское наследие прослеживается в древнерусском искусстве, фольклоре и ремесле (Kalmykow А., 1925, р. 68–71; Рыбаков Б.А., 1948, с. 99–117). Многочисленные иранизмы ощутимы и в части славянских языков (Абаев В.И., 1964а, с. 115–121; 1964б, с. 90–99; 1966, с. 1–20; Трубачев О.Н., 1967, с. 37–44).

Начальная летопись отводит дреговичам пространство между Припятью и Западной Двиной: «… седоша межю Припетью и Двиною и нарекошася дреговичи» (ПВЛ, I, с. 11). Этноним племени производен от «дрегва» (белорусск. — трясина в болоте; смоленское диалектное — болото, зыбун, трясина; украинск. «дряговина» — болото; литовск. «drëgnas» — сырой, влажный; Фасмер М., 1964, с. 536–537). Дреговичи — обитатели сырой, болотистой местности. Область дреговичей — Припятское Полесье — характеризуется сильной заболоченностью. В русских летописях дреговичи упоминаются до середины XII в. (ПВЛ, I, с. 13, 200; ПСРЛ, II, с. 330). Названы они и в сочинении византийца Константина Порфирогенета (Константин Багрянородный, Сочинения «о фемах…», с. 75). Из письменных сообщений видно, что дреговичи были отдельным племенем, жившим самобытно, имевшим собственную территорию и, до вхождения в состав Киевской Руси, — свою политическую организацию, свое «княжение».

В XIX — начале XX в. историки древней Руси пытались очертить ареал дреговичей на основе политических границ Туровской земли (Завитневич В.З., 1886, с. 576–578; Довнар-Запольский М.В., 1891, с. 57; Грушевский А.С., 1901, с. 16). Однако, хотя основным ядром населения Туровской земли и были дреговичи, границы этой земли в XII в. уже во многих местах значительно расходились с племенными. Вполне определенно дреговичскими летописи называют Случеск и Клеческ (под 1116 и 1149 гг.). Дреговичским городом был также Туров. Хотя в летописях об этом не говорится прямо, но анализ летописных данных позволяет считать, что этот город не только был расположен в земле дреговичей, но и являлся их племенным центром (Насонов А.Н., 1951а, с. 150; Рыбаков Б.А., 1960, с. 24, 25). Других географических пунктов для определения границ расселения дреговичей в письменных документах нет.