Повесть временных лет сообщает о родовых группировках у восточных славян в VIII–IX вв. и называет их термином «род»: «Полем [полянам] же жившемъ особе и володеющемъ роды своими, иже и до сее братье бяху поляне, и живяху кождо съ своимъ родомъ и на своихъ местехъ, владеюще кождо родомъ своимъ» (ПВЛ, I, с. 12). Эта социальная организация у восточных славян упоминается летописью и в других рассказах о событиях VIII–IX вв., в частности об усобице «родов» у словен новгородских, «роде князя Вятка», «роде» Кия и его братьев, плативших дань хазарам, и т. п. Однако анализ этого термина показывает, что за ним скрывается не хозяйственная, производственная единица, а общественная форма, связанная родством и браком и выполняющая в основном административные функции (Щапов Я.Н., 1972, с. 181–186). Таким образом, это были общественные единицы, выполняющие те же функции, что и соседские (территориальные) общины.
Сельская община постепенно становилась основной социальной организацией восточнославянского общества. Она объединяла людей не на основе родственных отношений, а по территориально-хозяйственному принципу, хотя в ее состав, очевидно, входили прежде всего близкие родственники.
Значительную роль в жизни и деятельности членов территориальной общины играет развивающаяся частная собственность на землю, орудия производства и бытовой инвентарь и продукты потребления. Развитие частной собственности, естественно, способствовало возникновению экономического неравенства.
Долгое время в общине сохраняется еще коллективная собственность на землю. На первых порах пахотная земля подвергалась периодическим переделам, а со временем была поделена навсегда. В общинном пользовании остались сенокосы, луга и лесные угодья.
Возникновение экономического неравенства на материалах исследованных археологами поселений выявить невозможно. Кажется, нет отчетливых следов имущественной дифференциации славянского общества и в могильных памятниках VI–VIII вв. Однако это обусловлено прежде всего славянским погребальным ритуалом (у славян-язычников не принято было класть в могилу вещевой инвентарь), а не отсутствием неравенства в славянском обществе.
Византийские авторы вполне определенно говорят о рабах в составе славянского общества. Об этом пишут Маврикий, Менандр, Прокопий и другие. В VI–IX вв. рабство у славян имело источником преимущественно захват пленных и носило патриархальный характер. Прокопий Кесарийский, в частности, сообщает, что сначала славяне уничтожали жителей в земле врагов, а «теперь же они… стали некоторых из попадавшихся им брать в плен, и поэтому все уходили домой, уводя с собой многие десятки тысяч пленных» (Прокопий из Кесарии, с. 366). В то же время «находящихся у них в плену они не держат в рабстве, как прочие племена, в течение неограниченного времени, — пишет Маврикий, — но ограничивая (срок рабства) определенным временем, предлагают им на выбор: желают ли они за известный выкуп возвратиться восвояси или остаться там (где они находятся) на положении свободных и друзей» (Мишулин А.В., 1941, с. 253).
Сведения о применении рабов немногочисленны. Очевидно, в земледельческом труде у восточных славян рабы не использовались. В основном это были слуги, иногда рабыни-наложницы.
Таким образом, рабовладельческой формации у восточных славян не было. В эпоху разложения первобытно-общинного строя существовал лишь рабовладельческий уклад, не ставший основой экономической жизни общества, но способствовавший выделению и усилению знати.
О том, что какая-то часть славянского населения выделилась в экономическом отношении из остальной массы, ярко свидетельствуют клады, сосредоточенные преимущественно в южных районах восточнославянского ареала. Эти клады оставлены не рядовыми членами общества, они принадлежали знати.
Возникновению экономического неравенства в славянском обществе способствовали и развитие межплеменного обмена, и торговые связи с кочевыми соседями, Византией и Хазарией, и военные столкновения.
Славянам VI–IX вв. была известна социальная категория племенной знати. Так, у хорутанских славян выделялся знатный род, возглавляемый в середине VIII в. Борутом. Из этого рода выбирали князя, которого утверждало после установления государственной власти вече, а до этого, очевидно, — племенное собрание.
Византийские источники VI–VII вв. неоднократно называют славянских племенных вождей-предводителей (лат. rex). Из описаний походов славян на Византию известны и некоторые имена таких вождей — Ардагаст, Мусокий, Пирагаст. Маврикий сообщает, что обычно у славян было по нескольку таких предводителей и между ними иногда не было согласия.
К более раннему времени относится известно готского историка Иордана о знати в антском обществе — о князе Боже с сыновьями и семьюдесятью старейшинами, стоявшими во главе антов (Иордан, с. 115).
О племенной знати в славянском обществе, кроме кладов, косвенно свидетельствуют и другие археологические материалы. Так, городище Хотомель — один из ранних укрепленных пунктов на Волыни — выделяется среди синхронных рядовых поселений находками предметов вооружения и серебряных украшений. Очевидно, здесь наряду с рядовыми жителями жили воины, участвовавшие в военных подходах. А основано оно было, судя по названию, происходящему от типично славянского двучленного антропонима, племенным князем, возможно предводителем дружины. По-видимому, предводителем одной из группировок кривичей основан был на рубеже VII и VIII вв. и Изборск, названный его именем.
Основным элементом военной организации славян VI–VIII вв. было ополчение. В случае нападения неприятеля всякий мужчина, способный носить оружие, становился воином и участвовал в сражениях. Очевидно, с таким всеобщим ополчением столкнулись солдаты византийского императора Маврикия, воевавшие со славянами за Дунаем. Маврикий сетовал на «непобедимое мужество» и «несметное множество» славян.
Однако в дальних военных походах принимали участие скорее всего лишь те, у кого было оружие. Характеризуя славянское войско, Маврикий пишет: «Каждый вооружен двумя небольшими копьями, некоторые имеют также щиты, прочные, но трудно переносимые (с места на место). Они пользуются также деревянными луками и небольшими стрелами, намоченными особым для стрел ядом, сильно действующим». И далее: «Сражаться со своими врагами они любят в местах, поросших густым лесом, в теснинах, на обрывах; с выгодой для себя пользуются (засадами), внезапными атаками, хитростями, и днем и ночью изобретая много (разнообразных) способов. Опытны они также и в переправе через реки, превосходя в этом отношении всех людей» (Мишулин А.В., 1941, с. 253, 254). Автор первой половины VI в. Иоанн Эфесский относительно славян заметил: «Они научились вести войну лучше, чем римляне» (Мишулин А.В., 1941, с. 252).
Вряд ли в VI–VIII вв. были славянские дружины, находившиеся постоянно под кровлей своего военачальника и получавшие от него полное содержание. Очевидно, в племенную эпоху дружины набирались для одного военного похода или набега и расформировывались по завершению задуманных действий. Только сравнительно небольшое число дружинников находилось при племенном князе постоянно.
Рассматриваемая эпоха была периодом, когда рост производительных сил позволял содержать и обеспечивать оружием и конями за счет общинных средств все больше и больше воинов-дружинников. Воины, испытавшие сладость вольготной жизни и сражений, не стремились возвратиться к тяжелому труду земледельца и скотовода, что было выгодно и формирующейся знати. Постепенно в племенном славянском обществе группируются постоянные дружины, усиливается дружинно-княжеское сословие.
Верховная власть у славян VI–VIII вв. принадлежала племенным собраниям. Прокопий Кесарийский сообщает: «Эти племена, славяне и анты, не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве (демократии), и поэтому у них счастье и несчастье в жизни считается делом общим» (Прокопий из Кесарии, с. 297). Значительной властью в собрании обладала, конечно, племенная знать, причем роль ее постепенно увеличивалась. Это была так называемая эпоха военной демократии.
