Многолетними исследованиями в Киеве установлено, что древнейшее городище на Старокиевской горе (городок Кия) возникло в конце, V — начале VI в. (Рыбаков Б.А., 1980, с. 31–47). Это укрепленное поселение стало, по-видимому, племенным и культовым центром полян. В IX–X вв. оно делается детинцем, в котором находились княжеский двор, городская площадь, а также жилищные и хозяйственные постройки горожан Киева. В ближайших окрестностях — на Замковой горе, Детинке, Лысой горе и в других местах — в это время возникают посады.
Обстоятельную картину перерастания одного из восточнославянских племенных центров в раннесредневековый город VIII–IX вв. дали раскопки в Изборске. Около середины X в. на Изборском городище выделяются две части — детинец и окольный город. В детинце, защищенном бревенчатой стеной по периметру, имелась городская (вечевая) площадь, а вокруг нее довольно свободно располагались дома севернорусского облика. Следы ремесленной деятельности здесь не обнаружены. Окольный город имел земляные укрепления и уличную застройку. Жилища того же типа, что и в детинце, располагались здесь очень тесно. Судя по вещевым находкам, в них жили и работали преимущественно ремесленники. Таким образом, Изборск стал типичным раннефеодальным городом с характерной для древнерусских городов социально-топографической структурой: княжеско-дружинный детинец и примыкающий к нему ремесленно-торговый посад (окольный город). Наличие посада — важный элемент, указывающий на городской характер поселения.
Полоцк, судя по материалам, которыми ныне располагает археология, также сложился на основе племенного центра, расположенного в зоне скопления кривичских поселений. Полоцкий детинец, где княжил Рогволод, вырос из племенного городища, вокруг которого концентрировались ремесленно-земледельческие поселения, трансформировавшиеся в X в. в городской посад. Позднее, около рубежа X и XI вв., по-видимому, в связи с возрастающим значением водного пути по Западной Двине, детинец был перенесен на другое место — в устье Полоты.
Такими же, насколько можно представить по фрагментарным материалам, были условия возникновения Ростова, Белоозера и Мурома. Они выросли из племенных центров мери, веси и муромы, располагавшихся в регионах сосредоточения населения.
Об условиях возникновения Любеча данных нет. Археологически изучить городок IX–X вв., занимавший одну из возвышенностей Днепра, трудно, так как его культурные напластования были потревожены в результате строительной деятельности в XI–XII вв. и позднее, в XVII–XVIII вв.
Как уже отмечалось, в VIII–IX вв. на восточнославянской территории возникают и неукрепленные поселения протогородского типа, стоящие на магистральных водных путях. Таковы Ладога, Гнездово и Тимеревское селище. Это были ремесленно-торговые поселения. Археологические материалы фиксируют в составе их населения и дружинный элемент. В отличие от большинства племенных центров, они имели смешанный этнический состав населения. Из них только Ладога постепенно эволюционировала в раннефеодальный город. Взаимосвязи Гнездова и Смоленска дискуссионны. Тимеревское поселение прекратило существование в XI в., когда поблизости в результате деятельности киевских князей был основан город Ярославль.
Таким образом, древнейшие города на Руси выросли в основном из племенных центров славян или финно-угорского населения, территории которого вошли в состав древнерусского государства. В племенных центрах-протогородах наблюдается развитие ремесла и торговли. Как правило, они располагались в зонах концентрации земледельческого населения. Среди городов, названных в летописях уже, в первой половине X в., большинство имело такое же происхождение.
Общественный строй восточного славянства накануне сложения древнерусского государства может быть реконструирован на основе кратких известий византийских авторов, а также археологических материалов.
Многие исследователи (П.Н. Третьяков, В.В. Мавродин и другие) пытались использовать для определения уровня общественных отношений у восточных славян размеры и типы жилых и общественных сооружений. Крупные дома в нижних горизонтах культурных напластований в Старой Ладоге или связанная переходами, как это одно время представлялось, система жилищ на роменско-боршевских поселениях рассматривались как признак существования у восточных славян патриархальной семейной общины. Однако сами по себе размеры жилищ не могут определять характер обитавших в них семей, к тому же предположение о связанных между собой роменских жилищах оказалось ошибочным, а староладожские большие, дома отражают этнографические, а не социальные особенности их обитателей.
Для определения основной социальной организации восточного славянства более надежным признаком являются особенности погребальных сооружений. Так, представляется несомненным, что сооружение таких коллективных погребальных насыпей, как сопки в Приильменье и длинные курганы в кривичском ареале, отражает общественное строение племен, оставивших эти усыпальницы. Они могли принадлежать только большой патриархальной семье — крупному брачно-родственному коллективу, ведшему в сложных условиях лесной зоны Восточной Европы (освоение новых земель, очистка от леса пахотных участков и т. п.) общее хозяйство.
В VI–VII вв. и в южных районах восточнославянского расселения сохранились еще такие крупные патриархальные семейные коллективы. Об этом говорят и курганы с большим числом захоронений, и гнездовой характер расположения поселений. Исследователь славянских древностей в Молдавии И.А. Рафалович полагает, что на существование патриархальных общин у славян середины и третьей четверти I тысячелетия н. э. указывают и малые размеры поселений, и их планировка, и единичность производственных комплексов (Рафалович И.А., 1972, с. 229–231).
В целом третью четверть I тысячелетия н. э. нужно считать переходным этапом от семейной общины к территориальной.
И.И. Ляпушкин, обобщая результаты исследований памятников роменской культуры, пришел к заключению, что в жилищах на этих поселениях жило по четыре-шесть человек, т. е. малая семья. Бытовой и хозяйственный инвентарь и запасы продовольствия, обнаруженные в этих жилищах, свидетельствуют о том, что этот небольшой коллектив вел индивидуальную хозяйственную деятельность. Следы коллективного хозяйствования, что могло бы говорить о существовании патриархальной общины, среди материалов роменской культуры не наблюдаются (Ляпушкин И.И., 1958а, с. 224–226).
Если обратиться к материалам других восточнославянских поселений, синхронных роменским, то нигде каких-либо следов большой патриархальной общины мы уже не обнаружим. Исследование жилищ и находок в них как в южной, так и в северной частях восточнославянской территории свидетельствует о том, что главной социальной организацией славян была малая семья и территориальная община.
Материалы могильников подтверждают этот тезис. В VIII–IX вв. на смену коллективным погребальным усыпальницам всюду приходят небольшие по размерам курганы с индивидуальными (семейными) захоронениями.
Трудно ответить на вопрос, когда и как происходил у славян распад большесемейной общины. Возникновение в VI–VII вв. таких поселений, как городища Зимно, Пастырское, или ремесленных центров, подобных Григоровскому, показывает, что патриархальная семья в ряде мест восточнославянского ареала начала распадаться уже в третьей четверти I тысячелетия н. э.
Однако погребальные памятники неоспоримо свидетельствуют о переживании большесемейной общины в восточнославянской среде вплоть до VIII–IX вв. Очевидно, нужно допустить, что накануне формирования классового общества у восточных славян сложилось несколько форм общественных организаций. Наряду с малыми семьями, входившими в территориальную общину, в ряде мест существовали большие семейные коллективы, ведущие хозяйственную деятельность общими усилиями. В северной полосе Восточной Европы распад таких коллективов был задержан условиями жизни, связанными с переселениями, необходимостью осваивать лес под пашню и т. п.
