В южной и особенно в юго-западной Руси известен целый ряд городищ с многорядной системой рвов и валов. Их система еще не разгадана, но, несомненно, она была рассчитана на повышение обороноспособности крепостных сооружений. Во второй половине XII в. русскими войсками, очевидно, употреблялся самострел, ставший в XIII в. распространенным ручным метательным оружием. Упоминание арбалета Никоновской летописью относится к 1159 г.[51]. Это оружие мы видим на миниатюре Радзивилловской летописи, иллюстрирующей событие более раннего времени — 1152 г., хотя текст к рисунку о нем молчит[52]. В 1176 г. из самострелов и луков стреляли враждовавшие русские полки[53]. Нет нужды говорить о том, какое значение имел арбалет в крепостной войне.
К этому же периоду относится первое более или менее достоверное упоминание пороков в борьбе княжеств за города, сохраненное в «Истории» В. Н. Татищева. Возможно, что излишний скептицизм к сообщениям старого историка был причиной того, что эти факты были забыты и не использованы. Однако уже давно отмечено, что при передаче летописных текстов В. Н. Татищев отличался редкой добросовестностью; свои замечания и данные иностранных источников он помещал в примечаниях[54].
Согласно «Истории» В. Н. Татищева время появления пороков можно отодвинуть на полстолетие раньше по сравнению с общепризнанной датой — началом XIII в. В 1146 г. Всеволод Ольгович, осадив галицкий Звенигород и «видя, что градские крепко обороняются и отдаться не хотят, учинил приуготовление к добыванию его, чтоб приступя рвы завалить, и стены зажечь, или пороками разбить, и велел всем войскам приступя добывать. Они же биша пороки чрезь весь день и до вечера, и на трех местах град зажигали». Штурм, однако, был отбит. Все событие сопровождается такими подробностями, которые, пожалуй, исключают вымысел: «Тогда погода была тяжкая, овогда дождь, иногда снег, и войска шли с великим трудом, пременяя сани и телеги…»[55]. Боевые действия длились 3 дня. Ипатьевская летопись передает почти аналогичное сообщение, но не упоминает пороков[56], поэтому нельзя свести приведенный рассказ к одному первоисточнику.
Еще более показательно второе сообщение. В 1152 г. во время осады Новгорода-Северского «все подступя ко граду стали биться. Устроя же ворох[57], с которого во град стреляли и камение бросали, так же пороки приставя, тотчас стену выломили и острог взяли». Вскоре борьба окончилась миром[58]. Указано число приступа — 11 февраля, приводятся и другие даты, что напоминает дневник очевидца. Детали рассказа в Ипатьевской летописи отличаются от приведенных, поэтому и здесь налицо разные первоисточники события. В приведенных свидетельствах пороки выступают как орудия штурма, орудия разрушения стен. Эти свидетельства для XI–XII вв. являются древнейшими в Европе об оружии такого рода.
В Ипатьевской летописи упоминание о метательных устройствах относится к 1184 г. В этом году «пошел бяше оканьный и безбожный и треклятый Кончак со множеством половец на Русь, похупся (похваляясь) яко пленити хотя грады русские и пожещи огнем: бяше бо обрел мужа такового басурменина (т. е. мусульманина), иже стреляше живым огнем, бяху же у них луци тузи самострелнии одва 50 муж можашеть напрящи»[59]. Необычность употребления такого оружия кочевниками, призвавшими для этого какого-то мусульманского мастера, привлекла внимание к этому событию русских источников. Об этом эпизоде сообщает и В. Н. Татищев: «Хан Кончак имел мужа, умеющего стрелять огнем и зажигать грады, у коего были самострельные туги так велики, что едва 8 человек могли натянуть, и укреплены были на возу великом. Сим он мог бросать каменья в середину града в подъем человеку и для метания огня имел особый малейший, но вельми хитро сделанный»[60].
Из этого следует, что половцы пытались применить для осады русских городов гигантские луки-самострелы, сила натяжения которых равнялась совместным усилиям многих людей (вероятнее, восьми, чем 50 человек). Осадные самострелы для подвижности были укреплены на повозках и могли метать как камни весом «в подъем человеку», так и «живой огонь». Для последнего употребляли какую-то «вельми хитро» сделанную конструкцию. Военным новшеством для половцев, очевидно, был не только «живой» или греческий огонь, представлявший собой зажигательную смесь[61], но и сами машины, заимствованные из восточных стран. Кстати сказать, это свидетельство — одно из первых о появлении восточных крепостных самострелов в Европе[62].
Затея кончилась плачевно для половцев. Один из передовых русских отрядов в полевом бою разбил Кончака и «оного басурманина яша, у него бяшет живой огонь, то и того ко Святославу (имеется в виду киевский князь Святослав Всеволодович) приведоша со устроенным (огнем)»[63] Досталось русским так и не использованное «устроение басурманина» — метательные машины, оказавшиеся беспомощными в условиях полевого боя.
Принято считать, что захват русскими восточного мастера и его военных машин остался без последствий[64]. Однако есть основание утверждать, что события 1184 г. не прошли бесследно. Для этого обратимся к «Слову о полку Игореве», описывающему поход русских войск в 1185 г. на половцев. Создатель «Слова» поэт-дружинник, отлично осведомленный в тонкостях военного дела, знал, в частности, о действии «живого» или греческого огня; в произведении в поэтической форме сравнивается его действие с горем, которое несут по русской земле ее враги: «Кликну Карна и Жля поскочи по русской земли, смагу людем мычючи в пламене розе»[65]. В другом месте автор «Слова» в обращении к Всеволоду суздальскому, в образе которого воплощены мощь и сила русского богатыря, говорит: «Ты бо можеши посуху живыми шереширы стреляти, удалыми сыны Глебовы». Выражение «по суху… стреляти» есть антитеза. Всеволод в предыдущих словах описывается как князь могущественный на воде: «Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Дон шеломом выльяти, а на сухом ты можешь» «стрелять живыми шереширы»[66]. По мнению Г. Мелиоранского, слово «шерешир» — искаженная форма персидского слова «тир-и-черх» — стрела или снаряд черха. Черхом назывались громадные самострелы, употреблявшиеся на востоке для стрельбы взрывчато-зажигательными стрелами и снарядами гораздо раньше XII в.[67]. Слово «шерешир» выводили также из греческого «сарисса» или новогреческого «сарисари» (копье)[68]. В данном случае не имеет большого значения, примем ли мы тот или другой перевод. В обоих вариантах перевода слово «шерешир» сопровождается термином «живой». Важно, что действие «живого» или греческого огня неотделимо от приспособлений для его метания, будь то ручные огнеметы — сифоны[69] («размыкивая пламень в огненном роге») либо самострелы, метавшие сосуды или копья с огнем (шереширы). Те и другие были, очевидно, известны как автору «Слова», так и русским дружинникам. В этом нельзя не видеть живой связи «Слова о полку Игореве» с событиями 1184 г. Сообщение о шереширах, которые мог метать Всеволод, напоминает о захвате (кстати сказать, — одним из рязанских Глебовичей, Владимиром, вассальным Всеволоду) «басурманина», с его «устроением»[70].