— Позвольте освежить? Чем желаете, «Шипр» или «В полет»?

— Сначала ноги ему «освежите», — попросил Рогов и тут же спохватился: — Погодите, погодите! Что ж мы делаем. Петя, у тебя глаза молодые — сосчитай, сколько примерно комаров на дециметре шкуры. Ноги посмотри, бока, спину, морду. Никифор Данилыч, будь добр — повяжи хору на рога веревочку, чтоб знать, какой обработан.

После этих приготовлений Иван Павлович нетерпеливо и азартно приказал: «Освежай!» Присел на корточки смотрел, как под струей от пульверизатора съеживались и осыпались комары. Опрысканного оленя отвели к кустам и привязали. Рогов поминутно бегал туда смотреть.

— Не садятся, черти! — радовался он на весь овраг.

— Э, Палыч, маленько ночь обожди! Ночь теплый нонче — комара много. Лекарств не поможет, гляди! — поддразнивал Зосима, придерживая нового хора.

— Не каркай. Тоже мне ворон нашелся, — ворчал Рогов. А сам радовался, как удачно и хорошо все складывается. И время для наблюдений остается. Тут пришла ему мысль поехать на опрысканных оленях в соседнее стадо, километров за двадцать, посмотреть, как быки поведут себя в работе. Но это попозже, денька через два-три...

Проснулся Иван Павлович раньше всех. Собрался было к ручью умыться, да свернул к овражку, где оставили вчера оленей. Так и пошел с полотенцем через плечо.

Утро влажное, парное, низкие облака неподвижны, готовы брызнуть мелким дождем, сырая дымка закрыла округу, задернула горы. Комары, неистовствовавшие всю ночь, стали еще злей и прилипчивей. Теплая погода ярила их, доводя до исступления. Ад кромешный. Лучше нет для проверки вчерашнего опыта.

Рогов быстро шел по едва заметной тропке среди травы и березок. Вот и овраг. Спина хора, привязанного арканом, виднелась за кустами.

Чертово волненье... Подхватило, даже сердце зашлось. В грудь точно комар впился — остро и тонко прокололась боль. Ну, чего волноваться? Если б сам препарат придумал — было б понятно. А тут всего-навсего проверка чужого труда. Не удачный — будут доделывать, удачный — очень хорошо... Но волнение не умеришь словами. Да еще эта боль в сердце некстати.

Иван Павлович положил полотенце на кочку, растер под пиджаком левый бок. Глупейшая нерешительность — стоять рядом и гадать, когда надо просто подойти и посмотреть.

Держась ладонью за грудь, он шагнул к оленю. Хор отпрянул к кустам.

— Ты куда... не бойся... не надо бояться... не на... — бормотал Рогов. Он почти вплотную подошел к оленю и внимательно его осмотрел.

Сразу отлегло. И сердцу стало легче. Ни на морде, ни на ногах комаров не было. Подлетали, но не садились. Только на спине копошились. Верно, плохо опрыскали.

Что ж, вполне хорошо. Теперь и волноваться незачем — все ясно. Сердце еще покалывает. Успокоится. Сейчас умыться холодной водой, почаевать, и пройдет.

Над чумом уже тянулся дымок.

Марфа Ивановна и Катя подвязывали полог. Никифор Данилович нагнулся над рукомойником у входа.

— Не садятся, — сказал Рогов вместо «доброго утра».

Вести этой больше удивились, чем обрадовались. Такое отношение огорчило Ивана Павловича, хотя удивление тут было вполне уместно. Он понимал и все же огорчился. Стоило волноваться, хвататься за сердце... Он ждал радости, а получилось, точно фокус показал. Ну и ладно. Сначала все кажется фокусом, а потом привыкают. Радуются редко. Наверное, это старомодно — волноваться, радоваться... Опять нюни, эмоции. Надо трезвей ценить жизнь и работу. Трезвым легче.

— Сегодня осмотр больных, — буднично сказал Рогов Никифору Даниловичу. — Давай всех с копыткой, у кого что еще не в порядке — всех отловим и полечим. Непривитой молодняк — на прививки.

Приготовления невелики — сдвинули несколько нарт, разложили коробочки ампул, баночки с присыпками, инструменты. Вот и все. В деловых мелочах Рогов немного забылся и успокоился, он уже теплей смотрел на ветеринаров и на пастухов, которые со связками арканов, перекинутых через плечо, отправлялись к стаду.

Начинался ёр[23]. Эта работа больше походила на состязание, кто ловчей бросит аркан, скорей поймает нужного оленя. Женщины и ребятишки вышли из чумов посмотреть, да и ветеринары не упускали случая полюбоваться. Потом будет не до этого, а пока можно.

Иван Павлович вовсе забыл о дурном настроении. Работа сегодня большая, и день начался с удачи. А ёр — просто загляденье. Все должно быть хорошо. Он присел на край нарты, положил руки на колени и, ссутулившись, смотрел, как пастухи бросают арканы.

Красивей всех ёртовал Данила. Он — словно один мускул — так ладны его движения. И выбирал он самых трудных, быстрых оленей. Вон хор с обломанным рогом, почуяв, что прицеливаются, бросился в сторону, погнал в тундру. Данила побежал вслед, раскручивая над головой связку аркана. Бежал ровно, легко; не бежит — летит, уцепившись за аркан, даже движения ног не заметны. Вся его литая из одного мускула фигура с протянутой к небу рукой виделась разом, не дробясь на мелочи, только аркан черной баранкой крутился над головой. Данила бежал быстрее оленя, выбирая нужный момент. О том, что этот момент наступил, все узнали, когда баранка отделилась от руки Данилы и, утоньшаясь, полетела. Казалось, баранка растаяла в воздухе — от нее осталась одна тонкая петля, которая плавно опустилась на оленьи рога и захлестнула их у самого корня.

Олень встал на дыбы, от него к Даниле, мгновенно вросшему в землю кряжисто расставленными ногами, протянулась звонкая струна аркана.

— Ай, молодец! — выдохнул Рогов, с удовольствием ощущая спокойную радость, наполняющую грудь. Сейчас начнется привычная работа, которой нужны руки, нужно внимание и которая не будит будоражащего волнения, как давеча при испытаниях.

— Молодец, молодец! — обрадованно повторил отец Наташи, оглядел окружающих и восторженно выкрикнул: — Харош пишет-читает, харош аркан бросает, харош весь!

— Кругом хорош! — засмеялся Рогов.

— Кру́гом, кру́гом харош! Ой, харош Данила! — затараторил старик, еще раз перебирая все лестное о зяте.

Наташа опустила край шали на глаза.

Данила вел оленя. Хор суетливо перебирал ногами стараясь вырваться, но согнутая в локте рука пастуха даже не дрогнула, а пружинистая фигура не покачнулась. Данила был сильней и ловчей оленя — это все видели.

И Наташа видела из-под опущенной шали. Она-то лучше других знала его силу и неутомимость во всем: в ёртовании, в езде по тундре и в любви. От этой силы сейчас у нее стыдно и сладко болели ноги и спина.

Рогов и Василий Матвеич осмотрели оленя.

— Пилить рога — совсем изломаны.

Хора повалили, привязали куском аркана к тяжелым нартам.

— Держи голову, — кивнул Пете Василий Матвеич и провел у корня рога ножовкой. Простой ножовкой — такой пилят доски... Густо засочилась кровь, карминовые капли покатились по оленьей морде в траву. Хор дрожал, подернутые синевой глаза налились слезами. Отпиленный кусок рога упал на землю. Обрывком бечевки Петя перетянул корень, чтоб не слишком текла кровь. Отпилили второй рог. Оленя оставили привязанным у нарт — привыкнуть к боли, иначе сбежит в тундру. На фоне зелени кровоточащие спилы как две звездочки. Хор тяжело дышал и вздрагивал. Петя гладил его по сине, вытирал с морды кровь пучком мха. Но особенно жалобиться некогда, тут не один этот хор, всех не нажалеешься. Работать надо, а не жалеть.

Едва Данила отошел, Зосима привел непривитого теленка, повалил, лег на него. Иван Павлович наполнил шприц, показал Пете, как колоть вакцину. Следующего теленка Петя колол сам. Привитым пастухи ставили метку — надрезали ухо и отпускали.

Потом присыпали язвы у копыт, опять пилили рога, осматривали, нет ли куколок овода... Оленей вели одного за другим — успевай поворачиваться. Ожидающих очереди валили на землю и ложились на них, чтоб не сбежали и не брыкались. После лечения отпускали, и они очумело бежали к стаду.