— Марфа Ивановна, Наташа! Да уберите вы своих сорванцов! Это яд, яд! Понятно? Нельзя тут быть никому! — в сердцах кричал Рогов, не переставая мешать.

Собственная раздражительность совсем его взвинтила. Захотелось, чтоб никто не смотрел. Захотелось уйти в чум и лечь за пологом. Но он не дал себе разойтись, он заставил себя перечислить в уме все приготовления и проверить, что сделано. Оказалось, все получается, как надо.

На тандере, в самом центре стада, Василий Матвеич уже воткнул в землю хорей с привязанным к нему шлангом. И олени были поспокойней, чем днем. Они медленно кружили, отфыркиваясь от овода. Лишь иногда срывались в галоп.

Второй шланг, тоже привязанный к хорею, Василий Матвеич держал в руках, примериваясь, как станет опрыскивать оленей, до которых не достанет первый шланг.

— Ну, как дела? — нетерпеливо спросил Рогов, заканчивая мешанье.

— У меня готово, — крикнул Василий Матвеич.

— У нас тоже, — выпрямился Валентин Семеныч, осматривавший насос и подключавший шланги.

— Как же готово! А халат, перчатки, маска? — бросил Рогов Василию Матвеичу. — Ты что, дорогой, шутки, что ли, шутишь?

— Да и так ничего...

— Нет, нет, одевайся, иначе не начнем!

Василий Матвеич положил хорей и нехотя пошел к нартам, где лежали его доспехи.

Пастухи стояли поодаль и наблюдали за приготовлениями. На их лицах и любопытство, и недоверие. Больно уж невиданное дело затеял Иван Павлович. Слыхом не слыхано, чтоб комара извести.

— На Чукотке давно опрыскивают стада — прекрасные результаты! — возбужденно говорил Рогов, подойдя к пастухам.

— Чукотка-то далеко. То комар другой. Наш другой, злой сильно комар, — сказал отец Наташи и поскреб в ершистой бородке.

— Вот и надо попробовать! Что ж вашего комара бояться. Сейчас дадим ему бой. Василий Матвеич только халат вот застегнет, и маску я ему повяжу...

Рогов почувствовал, что успокаивается. Так и должно быть. Когда дело начинается, всегда спокойней. Даже в пот ударило. Куда это годится? Как курсистка перед экзаменом. Но теперь спокойней, спокойней. Все обойдется.

— Начали! Качай, Валентин Семеныч! — махнул Рогов, порылся в кармане, выбросил пустую пачку и попросил у Никифора Данилыча папироску.

Закуривая, он отмечал про себя, как дрогнули шланги, как из форсунок выплыли облачка распыленного раствора и медленно потянулись над тандером. Рогов знал — сейчас олени могут испугаться, поэтому заранее послал двух пастухов, чтоб удержать стадо, если оно метнется в сторону.

Олени остановились, прислушиваясь, настороженно вытянули морды. Шипение форсунок напоминало им жужжание овода. В середине стада, около хорея, воткнутого в землю, — пустой круг — испуганные олени отошли, заподозрив недоброе. От Василия Матвеича, который медленно помахивал хореем со шлангом на конце, они шарахались, как от роя оводов.

Бедняги... Запуганы своим врагом. Ни волки, ни медведи не жучат их сильней этой твари. С оводом никакого хищника не сравнить, даже комар и тот добрей. И ведь не очень заметный вроде бы зверь, этот овод. Бывает, даже не садится на оленя и не жалит — повертится у морды и улетит. Вот его-то больше всех и боится стадо. Не из простого любопытства вертится он. Здесь самое его коварство. Пролетая возле оленьих ноздрей, овод, не садясь, с воздуха, с лёта впрыскивает в ноздрю заряд личинок. Тут уж фыркай не фыркай — личинки останутся. Приклеиваются они как-то внутри. Останутся, созреют, и начнется пытка. Из ноздрей они расползутся по всему телу — измучают, измотают. В конце концов изнутри влезут под кожу, пропорют ее и только тогда превратятся в коконы. Так и выглядывают коконы из-под шерсти, и олень вынашивает их, пока не вылетят оттуда молодые оводы. А на шкуре остаются дырки. Рогов насчитал на одной шкуре тысячу дырок!

Как тут не бояться звука, похожего на гуд оводиных крыльев. На памяти Ивана Павловича случалось, когда измученное стадо бросалось прочь, едва зашипят форсунки. Но сегодня все удачно — олени быстро поняли, что звук другой, и перестали сторониться шлангов.

Наблюдая за ними, Рогов сам успокоился. Папироска погасла, не заметил. Так и стоял, отдыхая, радуясь, что олени быстро привыкли. Чуть погодя, они даже улеглись около хорея со шлангом. Значит, комар и оводы там пропали. Потом и все стадо легло отдыхать. Невиданное событие: в комариный день отдыхать!

Пастухи загомонили по-своему.

Иван Павлович бросил погасшую папироску, вытер платком вспотевший лоб.

— Замечаете, и здесь комаров меньше.

— Меньше. Заметно меньше, — подтвердил Валентин Семеныч. Его-то комары донимали сильнее всех, поэтому уж если он признал — значит, и вправду из затеи получается толк.

Петя, сменивший его у насоса, ничего не сказал. Качать было трудно и разбираться в комарах некогда.

Иван Павлович, прохаживаясь неподалеку, снял шляпу, немного позже расстегнул пиджак и тоже снял, положил на мох. Потом закатал рукава ковбойки, пошел к стаду; осматривал оленей, поглаживал по спокойным мордам, трогал рога, проверял, не сядет ли комар на голую руку. Не садился, совсем не стало комаров.

— Тут вовсе нет! — крикнул он пастухам и стащил рубашку вместе с майкой. — Видите: вовсе нет, не кусают!

В голосе его и во всей поджарой, подвижной фигуре было столько радости и торжества, что пастухи и ветеринары одобрительно замахали руками, засмеялись.

— Здеся нет! Харош твой лекарств! — крикнул Зосима и развязал платок.

Рогов ходил по тандеру в одних брюках, осматривал плечи, грудь, руки. Комары не садились. Он и брюки снял бы, если б не возиться с сапогами да портянками. Предстояло еще одно дело, и время терять не хотелось...

Со стороны Рогов чем-то напоминал факира, показавшего удивительный фокус и наслаждавшегося впечатлением зрителей. Да это и вправду было невиданно — оголившийся человек в жаркий вечер, в разгар комариного лета, когда без ватника или суконного гуся и нос нельзя в тундре показывать.

Однако Иван Павлович не позволил себе долго упиваться победой. До конца убедившись, что комара нет, он оделся и начал готовить испытание другого препарата. Дело это было по исполнению попроще, поэтому Рогов и отложил его напоследок, но значило оно во всей нынешней поездке несравненно больше, чем только совершенное, мелкое и в общем верняковое чудо.

— Ой, ой, один лекарств мало, разом другой нада! — удивился Зосима. — Этот лекарств харош! Хватит, отдыхай, чай пить пойдем!

— Некогда чаи распивать. Времени мало, Зосима. А насчет «лекарства» что ж тебе сказать?.. То, что мы сейчас пробовали, уничтожает комаров над стадом, часа через два они опять налетят из тундры. Но я привез еще препарат — он отпугивает комаров. Им надо опрыскивать каждого оленя. Полагают, что после опрыскивания насекомые побоятся садиться на животных сутки и больше. Понимаешь, что это значит? Сутки, а то и двое-трое олени смогут спокойно кормиться в самую комариную пору!

— Ям-ям![22] — зашумели пастухи.

Иван Павлович застегнул пиджак, надел шляпу. Вот сейчас и начнется главное. Потом, если по-настоящему ставить опыт, надо испытать препарат на Ямале. Это рядом, можно вскоре туда выбраться. За Ямалом, конечно, север Якутии. Видимо, не раньше будущего года. И Чукотка.

Рогов совсем размечтался. После удачного опыта все показалось близким и осуществимым. И чувствовал он себя по-молодому тревожно, изначально как-то, словно жизнь только открывалась впервые.

Никифор Данилыч, Зосима и Кузя повели ветеринаров от чумов за озеро, в овражек. Еще днем туда специально для испытания отогнали оленей.

С каждым шагом комарье набрасывалось все гуще, и чудеса, свершенные Роговым на тандере, вспоминались уже как сон. Здесь, в низине, комары вились туманом, и олени были покрыты серым шевелящимся пухом.

Расположились в горловине оврага. Иван Павлович достал из рюкзака фляжку, отлил в склянку прозрачную жидкость, пристроил грушу, как в парикмахерской. Вот и все приготовления. Зосима и Кузя привели испуганного хора, держали за рога, не пускали убежать. Валентин Семеныч взял у Рогова склянку, подошел к оленю.