— Ты как мама, заливаешь свое одиночество спиртным, — вырвалось у Виктории. — Мне жаль тебя, отец, жаль, что ты так и не научился любить. Ты не человек, ты просто машина, тебе чужды чувства, тебе незнакома любовь.

— Замолчи, Виктория, — Рамона стала спускаться с лестницы. — Не смей так разговаривать с отцом.

— Я так не могу. Я не буду так жить, как вы все в этом доме, — продолжала она, — ты ничего не сможешь сделать, я уйду. Если надо, уволюсь из твоей компании. Это ведь все твое. Ты часто это повторяешь, — Виктория всхлипывала, но твердость в голосе, подтверждала ее решимость бороться за свое право быть счастливой, — забирай, мне ничего от тебя не нужно. Мне жаль тебя, ты не знаешь, что такое любить. Вы с мамой просто калечите судьбы друг друга.

Роберто допил до дна второй бокал виски, сожалея, что оно его не брало. Он подошел к дочери, взял ее за руку.

— Идем, не бойся, — холодно и отрешенно проговорил он.

— Роберто, не надо, — попыталась остановить его Рамона, но отступила перед ним, не сумев посмотреть в его глаза.

Роберто подвел дочь к двери своего кабинета и остановился.

— Что, отец, — она всхлипнула, — что ты хочешь мне еще показать? Что ты не показал мне за все эти годы? Я видела только холод в этих стенах, что хочется бежать прочь отсюда и никогда не возвращаться. Ты думаешь, что только деньги могут дать счастье и покой? Ты ошибаешься. Нужно участие и забота. Тепло, а здесь такая стужа, что невозможно находиться.

— Холод говоришь, пожалуй, я с тобой соглашусь, — Роберто оперся рукой о дверь, взялся за ручку, надо открыть кабинет. Всего один шаг и он покажет дочери, что такое любовь, и что она делает с людьми.

— Отпусти меня, не держи, я взрослая, я хочу жить. Ты не сможешь мне запретить любить. Я хочу этого, хочу все познать, — Виктория кричала ему в лицо. Роберто же просто улыбался, понимая дочь, видя ее наивность и веру в хорошее. — Я раньше не понимала. Сейчас же все изменилось. Если ты не в состоянии признать, что твоя жизнь фарс, у тебя есть только твоя работа, больше ничего. Твоя жизнь пуста. Ты меняешь женщин как перчатки, твоя жена пьет, от отчаяния и беспомощности. Так что есть у тебя в жизни? Скажи мне отец? Ты желаешь мне такую же жизнь, чтобы я через несколько лет начала пить, ища надежду на дне бокала? Или ты мне желаешь следовать твоему примеру — менять мужчин?

Роберто замахнулся, чтобы дать пощечину.

— Ты уже дошел до того, чтобы поднять на меня руку? — Виктория не верила своим глазам.

— Роберто. Остановись, прекратите этот скандал. Успокойтесь, — Рамона пыталась вмешаться, но ни сын, ни внучка не слышали ее.

— И что же ты хочешь, Виктория? — Роберто опустил руку. — Я никогда не поднимал руку на женщину.

— Однако сейчас ты практически это сделал. Я хочу любить, хочу наполнить свою жизнь эмоциями и чувствами. Не хочу страдать и переживать, как вы с мамой.

— Любить, — он рассмеялся.

— Роберто, не делай этого, — Рамона пыталась его вразумить. — Ты потом пожалеешь.

— Да, любить, я хочу любить. Ты не умеешь и не знаешь, что это такое. Ты не знаешь и никогда не узнаешь, — Виктория вырвала свою руку из его и повернулась, чтобы пойти, но Роберто перехватил ее, повернул к себе, посмотрел в глаза. — Мне жаль тебя, отец.

— Ты хочешь узнать, что такое любовь? — спросил он ее холодно, его глаза были полны пустоты и безразличия к происходящему. — Ты в этом уверена?

Виктории стало страшно. Что-то не так, сейчас произойдет что-то ужасное, но отступать она не могла.

— Что ты можешь мне показать, отец? — она бросала ему вызов.

— Именно это мне в тебе и нравится, ты никогда не отступаешь от своей цели, поверь, я пытался тебя уберечь. Я очень тебя люблю, о да, ты же говоришь, что я этого не умею. Возможно, — он сжал ее плечи, — я люблю тебя не так, извини, скорее всего, я не так проявляю свою любовь отца, как бы тебе хотелось, но откуда ты знаешь, как это должно быть? Откуда ты можешь знать?

— Я видела, — слезы уже не бежали из глаз Виктории. — Я знаю.

— Можно спросить где?

— У Даниэля дома, — выкрикнула она ему в лицо. — В его семье любовь, уют, забота, понимание, у нас же нет ничего, просто жалкое подобие.

— О да, его семья, — Роберто принял вызов, кивнул головой. Если его что-то и останавливало до этого момента, то сейчас нет. То, что так боготворила Виктория в Кристине, разрушило его жизнь, пусть смотрит. Он повернулся к двери и распахнул ее.

— Нет, Роберто, — закричала Рамона. — Не надо.

— Заходи и смотри, — Роберто приглашал дочь войти внутрь.

Виктория ужаснулась от увиденного, от хаоса и беспорядка, творившегося в кабинете. Все было разрушено.

— Я не понимаю тебя, — она сжала руки на груди.

Роберто обошел дочь сзади и взглянул с ее стороны.

— Вот это любовь, все что ты видишь — это любовь, вот, что она творит с людьми, — Роберто наклонил голову к самому уху дочери и шептал, — вот это самая ее главная сторона, вот это то, о чем умалчивают, расписывая любовь, это восхитительное чувство, так ты мне говорила. Заходи, смотри, наслаждайся, — он подтолкнул дочь в кабинет и захлопнул дверь перед матерью, покачав головой, чтобы та даже не смела вмешиваться.

— Я не понимаю, — Виктория растерянно смотрела на отца.

— Вот это любовь. Вот, что она делает с людьми. Та, что пожирает тебя изнутри в сознании, без обезболивающего, на живую, изо дня на день. Это такое сладостное чувство, что хочется лезть на стену, крича от боли, но кричать то не получается, потому что воздуха не хватает, не чем дышать оказывается, — Роберто говорил это, наклонившись к уху дочери, у которой слезы текли по щекам, — это такое радостное чувство, которое не дает покоя ни ночью, ни днем, изъедая твою душу и посыпая солью открытые раны. Любить, о избавь, больше я не хочу любить, не желаю.

— Папа, папочка, прости меня, — Виктория повернулась и обняла отца, но Роберто отстранил ее, держа на расстоянии и не позволяя обнять себя.

— Такое полное чувство, пронизываемое холодом до костей, хочется согреться, а не получается, хочется обнять, а рядом пустота, никто не может дать тебе это тепло, потому что все было просто иллюзией, обманом, фарсом. Вот истинная сторона любви, а не поцелуи в темноте, вздохи в укромном месте. Это когда на самом восхитительном моменте полета исчезают крылья. И ты падаешь вниз, на скалы, но не можешь разбиться, потому что все еще падешь, устремляешься, и нет этому падению конца и края, так как ты находишься в вакууме, один на один с самим собой.

— Папа, папочка, я не знала, я не знала, что ты…, — Виктория заплакала.

— Ты можешь плакать, можешь кричать, но поверь мне, легче тебе от этого не станет. Когда ты познаешь любовь, слезы не помогут, ничто не поможет, ничто не излечит твою боль и не избавит от одиночества, если ты познал любовь, искупался в ней, — Роберто повернулся и вышел из кабинета.

— Папа, не уходи, пожалуйста, не оставляй меня, прости, — Виктория начала плакать навзрыд.

— Нигде не будет места, всегда гонимый самим собой в поисках утраченного и осознавая, что все тщетно. Нельзя забыть, нельзя удалить из своего сознания, — Роберто шел к двери, пытаясь покинуть эти стены. Слишком горько, слишком больно. — Говоришь, что хочешь всего этого — пожалуйста, я не буду больше мешать. Ты превратила меня в монстра, робота, так вот именно любовь меня и сделала таким, хочешь сама стать такой, иди вперед. Дерзай. Я лишь хотел тебя уберечь от всего этого. Прости меня, если я не так любил тебя, как ты этого бы хотела, — Роберто вышел из дому.

Виктория опустилась на колени в кабинете, стук входной двери, позволил ей зарыдать, не сдерживаясь.

Рамона ничего не могла сказать, в шоке осматривая то, что осталось от кабинета ее сына.

Палома поставила бокал, в котором было еще вино и пошла наверх.

Все разрушено. Их души истерзаны, искалечены. Жизнь загублена.

Медсестра пыталась увести Августу, но та вырывалась и повторяла всего одно лишь два слова «грех», «кара». — Алехандро, ты можешь мне объяснить, что у вас тут происходит? — спросил Херардо. — Зачем ты забрал Августу из больницы, если она не до конца прошла курс лечения?