– Дедовщина…, – вдруг высказался Филатов.

– Что?.. – с удивлением переспросил полковник.

– Тов… Извините, господин полковник, – осёкся, но, вовремя исправился «поручик». – У нас это называлось «дедовщиной». Когда старшие, мягко говоря, пытаются морально воздействовать на молодых.

Командир посмотрел с крайним удивлением, но Филатов продолжил:

– Как я понимаю, в 4-ой роте военные с фронтовым прошлым. В запасном батальоне некоторые уже не в первый раз между фронтом и ранениями. Многие из них после наступательных боёв владимиро-волынского направления. Поправьте, если я не прав. Прошедшие через эту мясорубку должны быть на равных с юнцами и шестинедельными новобранцами?

– Ну, вот Вам с этим и разбираться.

Тут он представил Филатова, и зачитал приказ о назначении на самый ответственный, как он считал на этот момент, участок.

– Рекомендован моим давним другом Матвеем Фёдоровым.

После чего, обратившись к Сергею, спросил:

– Как там старый вояка?

– Бравый офицер полон сил, – ответил Филатов.

– Наконец, у вас будет фронтовой командир, который наладит дисциплину, -вновь подойдя к молодому офицеру, ответил полковник. – Прапорщик Емельянов, отчего же ты никогда в глаза не смотришь?

– А в Уставе на этот счёт ничего не сказано, – дерзко, но спокойно ответил тот. – Разве я скверно служу? Или плохо воевал?

Рядом находился ещё один офицер совсем ещё юного возраста, лет 25-ти, с румянцем на щеках и ясными большими серыми глазами. Полковник представил его, как штабс-капитана Ивана Степановича Лашкевича.

В кабинет постучали, и вошёл пожилой офицер, по виду не ниже генеральского чина. Младшие чины тут же отдали честь. Виленский распорядился:

– Ну, всё, больше не задерживаю. Располагайтесь, знакомьтесь с составом. Емельянов всё покажет, познакомит с другими офицерами.

Идя по коридору вместе с молодым прапорщиком невысокого роста, Сергея вновь посетило уже знакомое ему чувство, что откуда то ему так знакомо лицо и этого молодого офицера.

Комната, в которой пришлось расположиться, оказалась на двоих с этим же младшим офицером. Кровати стояли у разных стен. Только сейчас Филатов заметил на груди офицера серебряный Георгиевский Крест.

– Тебя как звать то, прапорщик?

– Борис, – коротко ответил тот.

– А меня Сергей, – протянул руку Филатов, продолжая смотреть в его глаза. – За что награда?

– За боевые заслуги, – вновь коротко ответил прапорщик.

Потом добавил:

– Я ведь тоже с фронта прибыл.

– Значит за подвиг? Просто так орденами не награждают.

– Приходилось участвовать в боевых операциях. Сами знаете, на войне, чтобы выжить, нужно бежать только в одну сторону – вперёд. Тогда ещё поживёшь, а кто выжил, тот и герой.

После этих слов Филатов обомлел, так молча и сев на свою постель. Он сразу понял, кто сейчас перед ним. Он хорошо помнил эти слова, которые на всю жизнь врезались ему в память. Перед ним стоял тот самый «старшина Емельянов» из того далёкого 42-ом, только сейчас это совсем ещё юный, но уже опытный прапорщик. Сергей сидел молча, не отводя взгляда, так и не зная, что ещё ответить, но после длительной паузы, он всё же немного опомнился:

– Ты только не обижайся. Я не собирался тебя здесь подсиживать.

– Это же служба, – улыбнулся молодой прапорщик. – Такое в армии случается. А приказы не обсуждаются.

– Подскажи, в нашей роте есть солдат по фамилии Соколов?

Прапорщик, немного подумав, как бы перечисляя в голове личный состав, ответил:

– В нашем таких нет. А вот в первом учебном у Лашкевича точно есть ефрейтор Соколов. Да, вон они построились, – открыв окно, указал Емельянов.

На плацу перед казармами тот самый молодой офицер, что только что был вместе с ними у командира, громким командирским голосом выговаривал выстроившейся роте о том, что солдаты запятнали честь полка своим недостаточным рвением при разгоне митингов на Знаменской площади, что при первом же удобном случае, не позднее, чем завтра, они должны загладить свою вину. В ответ услышал только демонстративное молчание. Офицер продолжил, что до этого дня была лишь теория, с которой солдаты справились крайне плохо, а завтра необходимо начать работать уже хорошо. Напоследок командир поблагодарил роту, но в ответ прозвучало нестройное и угрюмое: «Рады стараться», и солдаты неспешно двинулись в казарму.

– Вот такая у нас дисциплина, – посетовал прапорщик, закрывая окно. – Но, штабс-капитан Иван Степанович – великолепный строевик и беспощадно требовательный начальник.

– Да, как-то не вяжется всё с рассказами Матвея Митрофановича о хвалёном Волынском, – размышляя тихо про себя, произнёс Филатов.

***

После попадания пули в голову во время беспорядков на Знаменской площади, Васильев Олег вместе с другими ранеными оказался в полковом госпитале. Ранение оказалось незначительным, пуля прошла вскользь, оставив лишь царапину. После перевязки обеих ран, включая и прежнюю, полученную ещё при украинских беспорядках, его направили в расположение полка. Унтер-офицер Кирпичников, тот самый, что помог скрыться с площади от преследований нашему Михаилу, разместил Олега у себя в первой учебной роте на соседней кровати.

Но, сам младший офицер в этот вечер не спал. Он со своим приятелем Марковым, располагавшемся на соседней кровати, активно обсуждал произошедшее в этот день на площади. Кирпичников подтверждал, как солдаты плакали, не желая по приказу стрелять в народ, что они поражены и подавлены всем происходящим, утаскивая с улиц убитых и раненых. Разговор был настолько эмоционален, что Тимофей прямо сейчас же решил позвал к себе взводных. Уже в присутствии всех он очень активно и на повышенных тонах предложил:

– Мужики, пришло время решать – победить или умереть. Думаю, что уж лучше умереть с честью, чем позорить себя народной кровью. Вы меня знаете, я сам из пензенских крестьян, как и многие здесь. Отцы, матери, сёстры, братья, невесты просят хлеба. Мы их будем бить? Вы видели кровь, которая лилась сегодня по улицам? Я предлагаю завтра никуда не идти. Я лично не хочу.

– Мы от тебя не отстанем, – в голос завопили другие. – Делай, что хочешь. Мы с тобой!

– Останемся друзьями. Не выдадим один другого и живым в руки не дадимся. Смерть страшна сейчас только. Убьют – не будешь знать, что делается, – напутствовал он подчинённых. – Завтра не идём. Исполняйте все мою команду и смотрите только, что я буду делать.

– Согласны! Только твою команду и будем исполнять!

К спонтанному сборищу присоединились уже и отделённые, которых тут же позвали. Все выразили активное нежелание участвовать в карательных акциях. Поднялся всеобщий гул, началось бурное обсуждение возможных планов. Вдруг, один из самых активных выкрикнул, что нужно сейчас же ночью атаковать батальонную канцелярию и уничтожить всех офицеров. В ответ Кирпичников крепко приложился кулаком и утихомирил ярого активиста, прикрикнув при этом: «Соколов, уймись. Делать только то, что я скажу!» Лишь услышав произнесённую фамилию, Олег встрепенулся, мысленно подумав: «Неужели он?»

Унтер-офицер строго и громко сделал заключение:

– Завтра не выходим из казарм для усмирения рабочих. Взводные и отделённые, проводите беседу с рядовым составом о том, что мы присягали воевать с врагом, а не стрелять в свой народ. Если солдаты будут согласны, строимся с винтовками, заряжаем четырьмя патронами, на приветствие офицеров отвечать криками «ура». Приказы офицеров игнорировать.

После этого он дал распоряжение дежурному:

– Никого не выпускать из казармы. Да, и выставить надёжных дневальных.

Унтер-офицер уже понимал, что именно его сейчас все слушаются и каждый приказ будут выполнять беспрекословно. Чувствовалось, что он с наслаждением упивается своим превосходством:

– Младший унтер-офицер Дреничев, – подозвал он к себе своего подчинённого. – В цейхгаузе нужно отгрести патронов больше, чем обычно. Взять под наблюдение оба пулемёта. И пулемётчиков тоже, на всякий случай, под наблюдение.