Покинув чайную, мы не спеша отправились вдоль берега вверх по Коганэи. Какая это была чудесная прогулка! Верно, что Коганэи знаменит именно своей вишней, и, возможно, кое-кому покажется нелепой подобная прогулка в летнюю жару. Но так рассуждают только те, кто не знает, что такое летнее солнце Мусаси.

Небо пышет зноем. Облака клубятся, набегая друг на друга, а между ними сияет лазурь. Прозрачные края облаков, рыхлых и безмятежных, отливают белизной цвета то ли серебра, то ли первого снега.

И небо в этом месте кажется ещё более бездонным и синим. Но это ещё не все. Между облаками попадаются какие-то туманные пятна, они и нарушают весь небесный рисунок: всё небо от них колышется, переливается, путается. Там и здесь скрещивается свет, пробивающийся сквозь облака, и тень, падающая от них. Свободно блуждающие пары капризно меняют свои очертания.

И лес, и ветви деревьев — всё вплоть до стебельков травы и листьев тает, дремлет, томится, клюёт носом, опьянённое светом и жарой. Край леса как бы ровно подрезан с одной стороны, и от него начинается широкое поле. По нему летают тонкие паутинки и тут же исчезают.

Мы шли, задыхаясь от жары, не успевая вытирать пот, и всё глядели на небо, всматривались в глубь рощи, любовались небом и просторами, примыкающими к лесу. Думаете, нам было тяжело? Нисколько! Наоборот, мы почувствовали прилив бодрости. Мы прошли вдоль канала три ри и не встретили живого существа. Разве что из крестьянского двора или из-под кустарника высунет морду собака, посмотрит на нас удивлённо, широко зевнёт и спрячется обратно. Где-то возле леса, громко хлопая крыльями, прокукарекал петух. И всюду был слышен этот бодрящий крик: за стенами сарая, в роще криптомерий, в лесу, в кустарнике. На насыпи, в тени вишни, прохаживались куры. А вдали, у верховья канала, конец широкой водяной ленты как будто исчезал в серебристой пыли. Но подходишь ближе, серебристая пыль рассеивается, и вода, ослепительно сверкая, несётся как стрела.

Мы остановились на одном из мостов и окинули взором весь канал от начала до конца. Игра солнечных лучей непрерывно меняла картину. Вот верховье вдруг потемнело — это упала тень от облака. Тень промчалась вместе с течением и в мгновение ока оказалась над нашей головой. Но неожиданно остановилась, свернула в сторону. И верховье опять ослепительно засверкало. Лес с обеих сторон и вишнёвые деревья, раскинувшиеся возле самой воды, сияли яркой зеленью, как молодая трава после дождя. А с чем сравнить нежный плеск воды под мостом? Это не шум бурлящей реки, с двух сторон сдавленной берегами, и не ласковое журчанье ручейка. Воды много, и она течёт между двумя высокими глинистыми удивительно ровными стенами. Струи воды скользят, переливаются, изгибаются и издают эти звуки. Кого не очаруют они!

Мне даже захотелось оглянуться и посмотреть: не сидит ли поблизости в тени вишни семидесятидвухлетний старик с мальчиком? И я подумал: «Счастливы люди, которые живут в своих деревенских домишках на этих берегах». Конечно, счастливы и мы, разгуливающие здесь в соломенных шляпах и с тросточкой в руках.

Друг, с которым мы бродили по берегу Коганэи, стал судьёй и уехал в провинцию. Но, прочитав первые главы моих записок, послал мне письмо, которое я и помещаю здесь.

«Мусаси — это не то, что в просторечье называется равниной Кампассю[15]. И не просто историческое место, где когда-то Докан получил взамен зонтика цветок ямабуки.

В моём представлении Мусаси имеет более определённые границы, административные и естественные, как, например, деревни, горы, реки, исторические места. И я не зря пришёл к такому выводу.

В центре моей Мусаси лежит Токио. Конечно, не нужно понимать буквально. Нельзя представить образ старины по многочисленным улицам Токио, где возвышаются здания министерств торговли и сельского хозяйства, где происходят громкие судебные процессы.

Недавно одна моя знакомая немка назвала Токио Новой столицей. И она права, если сравнить, например, сегодняшний Токио с Эдо[16] времён Токугава. Поэтому, собственно, город Токио нельзя относить к равнине Мусаси.

Зато его окраину, наоборот, необходимо включить в Мусаси. И, по-моему, именно описание окрестностей Токио поможет передать поэтичность Мусаси. Вспомните такие местечки, как Догэндзака в Сибуя, где вы жили, или Гёниндзака в Мэгуро. Или те места, где мы вместе бродили, окрестности Кисибодзин в Васэда, Синдзюку, Сирогадэ…

Прелесть Мусаси — это не только Фудзияма, горная цепь Титибу, возвышенность Кофу и т. п. Нужно оглянуться на столицу, раскинувшуюся в центре всего этого. Надо бы описать равнину на трёх — пяти ри за чертой города.

Уже в первой части вы показали, как жизнь человеческая тесно соприкасается с природой. Вы даёте много интересных описаний. Всё это так. Но вот как-то мы с братом отправились на прогулку к берегам реки Тамагава. Прошли одно ри, второе, ещё полри, и только тогда появились ряды домов. Они то исчезали, то возникали снова. Навстречу попадались и люди, и животные или тянулись одни поля и леса. Было очень интересно наблюдать эти контрасты, человеческую жизнь, вкраплённую в природу. Так вот, для того, чтобы создалось полное впечатление, нужно бы описать и станции равнины Мусаси или вот такие небольшие посёлки.

И уж конечно, нужно отнести к равнине Мусаси реку Тамагава, которую наши предки называли рекой „шести алмазов“. Где ещё увидишь такую красавицу, как Тамагава? Как прекрасны её воды, обручившие гладкие поля с низкорослым лесом, или пригороды, раскинувшиеся вокруг столицы.

Стоит вспомнить и о низменности в восточном районе. Она большей частью обработана, и так как её поверхность несколько ниже, на ней много заливных полей. Пусть у неё есть свои особенности, но всё же и она примыкает к Мусаси. Начиная от окрестностей канала Кинсибори в Камэидо до берегов реки Кинзгава пейзаж состоит из заливных полей, лесов и деревенских домов. Такой вид характерен для одной части равнины Мусаси. Отсюда особенно прекрасна Фудзи. Отсюда, из Дзуси, Фудзи видна лучше всего, и мы любовались ею, как любуются приезжающие сюда многочисленные любители ловли на живца.

То же можно сказать о горе Цукуба. Когда тень от Цукуба станет низкой, еле заметной, мы в Кампассю чувствуем дыхание Мусаси.

Но к югу и к северу от Токио владения Мусаси суживаются, можно сказать, совсем исчезают. Я думаю, причина в географическом расположении. Здесь проходит железная дорога „Токио“, которая пересекает Мусаси и соединяет её с другими районами.

Если очертить границы Мусаси, то получается такая картина: равнина Мусаси начинается с Дзосигая, проходит по западной части шоссе Накасэндо в Итабаси, достигает Кавагоэ, захватывает уезд Ирума, о котором вы писали в первой главе, описывает круг и кончается на станции Татигава дороги Кобу. В этом районе есть очень красивые станции, такие как Токородзава, Танаси и другие.

Они особенно хороши летом, когда утопают в зелени.

Итак, от реки Татигава, вдоль Танагава до окрестностей Камимару. Хатиодзи к равнине Мусаси уже не относится. И потом от Маруко до Симомэгуро. А как прекрасны здесь такие местечки, как Фуда, Ноборито, Футаго!

Это всё западный район.

Что касается восточного района, то он идёт от окрестностей Камэидо до реки Комацугава, от реки Кинэгава, огибая Хорикири, до окрестностей Сэндзю. Правда, если вы не согласны, этот район можно исключить. Но всё же и в нём есть своя прелесть, что заставило меня причислить его к равнине Мусаси».

Что же, я согласен. Особенно с тем, что нужно было уделить больше внимания описанию окрестностей Токио. Мне и самому эта мысль не раз приходила в голову. Правда, немного странно слышать, что пригород составляет часть равнины Мусаси, но в действительности в этом нет ничего удивительного. Когда описываешь море, захватываешь и берег, омываемый волнами. Тем не менее я временно отказался от этой мысли и начал описывать наше путешествие по берегу Коганэи. Прежде я решил рассказать о реках равнины Мусаси.