Я с тем и приехал, чтобы решить этот вопрос. Конечно, исполнить все формальности я попрошу тётку. Она уж найдёт, как сделать лучше. Намёками выяснит обстановку. Когда всё будет договорено, пошлю матери в Токио телеграмму, и наша семья исполнит свои обязанности. А пока я буду жить у них, во время прогулок с Айко по берегу моря выяснится её отношение ко мне и вообще её настроение. Но сам я отцу не должен даже намекать. Правда, я пытался всё же исподволь выяснить у подвыпившего отца его намерения. Но чем больше он пил, тем пространнее разглагольствовал о торговле с Кореей. Про наши личные дела не было сказано ни слова.

— Вы всё так же полны энергии, — пришлось мне сказать ему.

— Ну что ты! Мне хоть и приятно слышать такие вещи, но я уже плох. Ты даже не представляешь, как я плох стал в последнее время, — пожаловался он мне.

— Да что вы! Посмотрите на себя…

— Нет, это я так. Просто я закалённый, вот и кажется с виду, что я крепче тебя. Но сердце у меня сдало. Если киль у судна подгнил, значит, ему уже недолго осталось плавать. Вот тебе я завидую. Ты-то можешь работать изо всех сил.

— Что вы, какой из меня толк!

— А разве у тебя нет дела? Ты же постиг науки. А человек учёный делает карьеру.

— Я вовсе не стремлюсь к карьере. — Этого не стоило говорить, но я сболтнул спьяна.

— Это почему же? — он сверкнул глазами, видимо, еле удержался от того, чтобы не накричать на меня.

— Карьера — вещь ненадёжная. Не лучше ли вернуться в деревню и жить здесь спокойно среди гор и полей?

— Глупости ты говоришь. Такие разговоры достойны бонзы[25]. Рассуждаешь, как старик.

— Вы считаете? А разве мало молодых людей живут в деревне?

— Не надо путать разные вещи. Конечно, если ты без образования, то нечего и мечтать сделать в Токио карьеру. Но ты другое дело. Тебе это доступно.

— Вы несколько преувеличиваете роль образования. В Токио приходится жить в вечной беготне, иначе нельзя. А я так думаю: не в том ли счастье человека, чтобы жить здесь спокойно, долгие годы?

Хозяин промолчал. Он только хмыкнул и уставился в рюмку. С моря подул прохладный ветерок. Фонари под навесом тихонько закачались.

— А вот в Токио не бывает такого ветерка, таких тихих ночей. Там уж не будешь сидеть так, в прохладе, попивать вино и говорить по душам.

Он опять хмыкнул. Сидел задумавшись и не отвечал.

Ночь стояла тихая. Только возле самого дома волны облизывали камни шершавым языком. За окном виднелось звёздное небо, слегка светилось море. Я переживал смутное душевное волнение. Вдруг хозяин поднял голову.

— Может быть, ты и прав. Где бы я ни плавал, везде в портах суета, шумиха. Когда я бросал якорь у мыса Атата, у меня было примерно такое же настроение.

— Родная деревня — самая тихая гавань.

— Признайся, а ведь и ты не прочь, чтобы тебя ещё немного потрепало по волнам? Ещё немного, а?

Как можно было не согласиться с этими проникновенными словами?

— Да, конечно, я и не говорю, что тут же уеду из Токио. Но у меня есть такое намерение, и я уеду, когда мне надоест.

— Правильно! Как только надоест, сразу и уезжай. Тебя здесь ждёт тихая безветренная гавань.

Я искренне обрадовался его словам. А он продолжал:

— Если говорить по правде, Минэо, ты превзошёл всех.

— Что вы хотите сказать?

— Да ведь теперь молодой человек, если хоть сколько-нибудь постиг науки, то уж мечтает овладеть всем миром. Вот он и суетится. А ты, Минэо, наоборот, хоть и усвоил науки, но карьера тебе нипочём. Совсем другой разговор. Я просто восхищён.

— Восхищаться здесь, конечно, нечем. Это вполне естественно.

— Да нет, не совсем так. Это всё, наверное, от наук. Но я всё-таки думаю, что ты даже с таким настроением, когда вернёшься в Токио и будешь работать, непременно сделаешь карьеру.

— Вы думаете?

Мне больше не хотелось говорить на эту тему. Я всё собирался спросить про гостя из Кореи, но не подвернулся удобный случай. Так прошёл вечер. Когда кончилось сакэ, поговорили ещё немного обо всяких пустяках и хозяин ушёл к себе. Я лёг спать. Был уже, наверное, первый час. Один раз заглянула Айко. И всё смолкло.

За те два-три дня, что я прожил у них, девочки почти совсем перестали меня дичиться. Я опять стал для них братом. Моя комната превратилась в место сборищ. Даже старшая, Цуюко, улучив минутку, отрывалась от дела и приходила сюда по нескольку раз в день. Айко же проводила возле меня полдня, и когда я рассказывал Коити, Токико и Умэко сказки из «Арабских ночей», она внимательно слушала. Я замечал, что в Айко произошла какая-то перемена. Она часто сидела на веранде боковой комнаты, рассеянно смотрела на море и о чём-то подолгу думала.

На четвёртый день после обеда Коити предложил прогуляться к берегу Канадэ. И все четыре сестры начиная с Цуюко, Коити, я и Горо на вёслах сели в лодку.

Берег Канадэ — излюбленное место детей Марифу. Здесь из моря поднимается подводная скала. Во время прилива над водой виднеется только её край, зато во время отлива она выплывает вся, огромная, несколько десятков кэн[26] в обхвате. Под этой скалой прячутся всякие ракушки, и для детей нет большего удовольствия, чем вылавливать их оттуда. Особенно много собирается здесь детворы в конце весны, когда подсыхает берег. Да и я с семейством Огава не впервые гулял здесь. Бывало, под этой скалой в полуметре под водой пробивал гарпуном морского леща. Удавалось ловить и осьминогов. Здесь море мелкое, и плавать вокруг берега не опасно. Вид прекрасный. Если окинешь взором море, увидишь, как лежит на воде чёрная тень от острова Иваидзима. Впереди — остров Усидзима. К юго-западу — Суонада и Хиутинада. Воды, протекающие между ними, где-то далеко вливаются в пролив между Сикоку и Кюсю. В особенно ясные дни отчётливо видна цепь гор Тиндзэй и даже гора Магояма. Они как бы составляют фон для острова Иваидзима. А окинешь взором берег и увидишь, как в залив Мидзуба вдаётся мыс Атата и тянется на несколько тё[27]. Боковая комната Огава расположена так, что в этом месте волны почти доходят до каменной ограды, выстроенной вокруг усадьбы. С берега хорошо видны окна, и можно сигнализировать друг другу взмахами руки.

Западный край острова Умасима совсем близко от берега, всего в нескольких десятках кэнов. Сюда даже достигают тени его зелёных сосен. Отлогий склон горы Мияма, сливающийся с мысом Атата, — настоящее пастбище.

Он весь покрыт травой, словно окутан зелёным туманом. Вид ясный и спокойный. Как-то в юности, в весеннюю пору, я целых полдня провёл на этом берегу. Я как будто бродил в далёкой, чужеземной стране, омываемой волнами иного мира. И когда в своих мечтах я уносился на этот берег, в сердце начинала щемить тоска по родине.

Как только наша лодка подплыла к берегу, Коити спрыгнул первым. На берегу уже были люди, все из Марифу, женщины и несколько молодых людей. Наше появление они встретили радостными криками.

Все, начиная с Цуюко, начали ловко перепрыгивать по скользким камням. Ведь выросли у моря. Навстречу дул сильный ветер, и полы наших купальных халатов развевались, словно флаги. Вода у самой скалы была глубокой, как бездна, гладкой, как зеркало, и прозрачной, как алмаз. На дне, словно живые, слегка извиваясь, колыхались водоросли. Из них торчали крохотные головки мелких полосатых рыбёшек, которые при нашем появлении тут же удирали в тень, под скалу. Затаив дыхание, я нагнулся к самой воде и заглянул под камень. Там медленно перебирал плавниками огромный карп. Я поднял гарпун, прицелился и с силой метнул. Раздался скрежет металла о камень. Рыба благополучно укрылась в тень. Пока мужчины увлекаются такого рода делом, женщины ловят ракушек, устроившись на сухой скале и заглядывая в её тень или растянувшись на небольшом камне. По всему берегу торчат каменные глыбы, и сколько бы здесь ни было народу, трудно узнать, кто где находится. Такие же озорники, как Коити, то прыгают по камням, то плавают вдоль берега.