— Вы выполнили мою просьбу?

Гинноскэ остановился.

— Видишь ли, Сидзу, у меня с собой только пять иен. Это, так сказать, мои карманные деньги, и я ими могу распоряжаться. А что касается двадцати иен, то это не так просто: деньгами ведает жена. Брать у других сама знаешь каково. Так что возьми пока что есть, а дня через два-три я достану как-нибудь, — он вынул из кошелька пять иен и передал ей.

— Мне так неудобно, и я не имею никакого права, но ведь я вам всё объяснила в письме…

— Ну, что там, я всё понимаю.

— У меня не было иного выхода, кроме как обратиться к вам…

— Правильно, правильно. Остальные я принесу дня через три.

Расставшись с Сидзу, Гинноскэ уже не пошёл пешком, а взял рикшу и поспешил домой. Он и думать забыл, что обещал вернуться поздно и даже велел Фуса запереть двери.

Дома он узнал, что Мотоко ещё не вернулась. Фуса уже не пыталась угодить ему и молча смотрела в сторону.

Гинноскэ взял бутылку виски и побежал наверх. Выпив залпом несколько чашек, он сразу опьянел. Зарябило в глазах. С ожесточением он подумал: «Выгоню вон я эту Мотоко и возьму к себе Сидзу. Пусть её презирают, пусть она неверна, всё равно она лучше».

«Сидзу лучше!» — повторял он в сердцах, прохаживаясь по комнате неуверенной походкой. И вдруг повалился на диван и сжал лицо ладонями, чтобы не разрыдаться.

1907

Служащий компании Оба Синдзо жил в пригороде Токио, а его контора находилась в районе Кёбаси. Каждое утро он совершал двухкилометровую прогулку до трамвайной остановки и при этом приговаривал:

— Ежедневный моцион — вещь полезная.

Благодаря своему мягкому нраву Синдзо пользовался на службе хорошей репутацией.

Его семья состояла из шести человек: он сам, его шестидесятилетняя старуха мать, необыкновенно здоровая и крепкая для своего возраста, жена двадцати девяти лет, её сестра О-Киё, семилетняя дочь Рэйтян и служанка О-Току, поступившая к ним несколько лет назад.

Его жена болела и почти не принимала участия в домашней работе. Заботы о хозяйстве целиком лежали на плечах О-Киё и О-Току, им немного помогала бабушка. Двадцатитрехлетняя О-Току, несмотря на свою молодость, пользовалась в семье большой властью и всем своим видом показывала, что дом целиком держится на ней, так что иногда даже бабушке приходилось уступать ей. Случалось, что О-Киё начинала возмущаться чрезмерным своеволием служанки, но та была на редкость хорошей работницей, и в конце концов ей всё сходило с рук.

По соседству, за живой оградой, в небольшом, напоминающем кладовку домике, жили супруги Уэкия. Хозяину было лет двадцать восемь, а его жене не больше, чем О-Току. Соседки любили поспорить, причём каждая норовила переговорить другую.

Во дворе Уэкия не было даже колодца, и молодые супруги попросили Оба разрешить им брать воду у него, на что тот дал своё согласие. Спустя два месяца Уэкия обратились к соседям ещё с одной просьбой проделать в изгороди небольшой проход к колодцу, всего в три сяку[61], чтобы не обходить вокруг дома. По поводу этой просьбы в семье Синдзо мнения разделились. Особенно упорствовала О-Току:

— Да вы что, лаз для воров хотите проделать?

Однако добряк Оба согласился и на этот раз, только попросил злополучных соседей сделать калитку покрепче и не оставлять её без присмотра. Не теряя времени, Уэкия отправились в рощу, нарезали молодого бамбука, переплели его прутьями, и калитка была готова. Увидев это незамысловатое сооружение, возмущённая О-Току очень громко выразила своё негодование:

— Что же это такое? Какая это калитка? Смех один, даже задвижки нет. Не калитка, а одно название, что она есть, что её нет — всё одно.

Находившаяся поблизости О-Гэн, жена Уэкия, она как раз сидела у колодца и начищала дно у котла, — не могла остаться равнодушной к подобному посрамлению плода её трудов и не замедлила ответить:

— И так хорошо. В самом деле, что мы — плотники?

— А почему бы вам и плотника не позвать? — злорадно сказала О-Току, которой не понравился тон О-Гэн. Она прекрасно знала, как бедны Уэкия.

— Позовём, если понадобится, — уже тише ответила О-Гэн.

— Так чего же мешкать? — съязвила ещё раз О-Току.

О-Гэн разбирала досада, не в её характере было оставаться в долгу, но она знала, какой властью пользуется О-Току в доме Оба, и посему смиренно ответила:

— Вы уж не взыщите. Я одна буду пользоваться ею и постараюсь, чтобы всё было в порядке. А что касается воров, то калитка здесь ни при чём. Если вору понадобится, он и через изгородь перелезет, и в ворота проберётся.

— Ну, коль сама проверять будешь, то ладно. Сама знаешь, воры и мусорщики так и шныряют сейчас по деревне. Что бы ты думала, в доме, по соседству с булочной, — там ещё живёт этот вояка Каваи-сан, — стянули медный таз. И совсем новёхонький!

— Ишь ты! — О-Гэн перестала черпать воду и взглянула на собеседницу.

— В два счёта! Служанка только отлучилась, чтобы повесить бельё, а таза как не бывало. Наверняка забыла закрыть калитку.

— Ну, у меня этого не случится, буду в оба глядеть. Да и вам, О-Току, не мешает быть поосторожнее с вещами.

— Что верно, то верно. Я что-то последнее время стала забывчивой. А за этими мусорщиками нужен глаз да глаз. Но учти: тот, кто пройдёт через калитку, не минует и твоего дома.

— Это, конечно, так, да что вору делать в моём доме? Всё моё богатство — дрова да уголь.

— А что ты думаешь, и уголь теперь в цене. Как-никак мешок «сакура»[62] стоит восемьдесят пять сэн, — и О-Току кивнула на мешки с углём, которые длинным рядом растянулись от колодца до кухни.

— Сколько в нём плиток, и каждая несколько сэн стоит. Просто горе, как будто деньгами топишь. И что за напасть, ведь не только уголь, другие вещи тоже против прошлого года вдвое дороже стали, — со вздохом произнесла О-Току и добавила: — Не приложу ума, что и делать.

— Да, у вас семейка немалая. Смотришь, то одно, то другое купить надо. Вот у нас какие, казалось бы, могут быть расходы, а пять сэн на один только уголь уходит. Ох, беда, беда!

— Нелегко тебе, — посочувствовала О-Току.

Разговорившись об угле, они забыли про злополучную калитку и мирно болтали, как ни в чём не бывало.

В конце ноября день короткий, и Синдзо вернулся со службы уже затемно. Узнав, что калитка готова, он, не переодеваясь, только обув гэта, поспешил в сад. При виде калитки он улыбнулся, а стоявшая рядом О-Току поспешила воспользоваться случаем:

— Ужасная калитка! Не правда ли, хозяин?

— А что, Уэкия сам делал?

— А то как же?

— Да, несколько необычная. Но для Уэкия и это неплохо. — Дёрнув калитку, Синдзо заметил: — А смотрите-ка, держится! Всё-таки лучше, чем ничего. В крайнем случае позовём плотника. Хоть из бамбука, а калитка, ничего не скажешь, — и, посмеиваясь, он вернулся в дом.

О-Гэн слышала этот разговор из своего дома и, улыбаясь про себя, подумала: «Да, хозяин чуткий человек. Редко встретишь такое доброе сердце. И хозяйка неплохая. И бабка ничего, хоть толку с неё мало. О-Киё упряма, но и она в душе не злая». Тут О-Гэн вспомнила, как язвила сегодня О-Току, и обида вернулась. «Кабы не вода, уж я бы ей показала. Настоящая деревенщина из Босю. Чуть с ней поласковее, сразу растает, а ведь такая наглая, — из головы не выходили слова О-Току: „Ужасная калитка!“ — Ишь, хотела посрамить нас. Хозяин — молодец, не обратил на неё внимания, — от этой мысли ей стало легче. — Правда, хорошего от неё не отнимешь. И собой недурна, и по возрасту мне ровесница — в самый раз замуж выдавать. Вот уж будет хозяйка, другой такой не найдёшь. К тому же честная. Оба как в воду глядели, когда её нанимали…»

О-Гэн зажгла лампу и собралась подбросить угля в хибати, как вдруг обнаружила, что уголь весь вышел. Настроение сразу упало. Прищёлкнув от огорчения языком, она потрогала чайник. К счастью, вода ещё не остыла.