Неожиданно он вспомнил, что недалеко отсюда живёт его знакомый Бэнко, тот молодой парень, с которым месяца два назад они работали на строительстве в Нихонбаси. Он прошёл около километра по Митивару, затем по набережной Иида и попал в узкий и тёмный переулок, в конце которого стоял низкий домик с жестяной крышей. Ставни на окнах были уже задвинуты. Дотащившись до двери, он окликнул:

— Бэнко, ты дома?

— Кто там? — донеслось в ответ.

— Бунко.

Дверь открылась.

— Ты зачем?

— Мне бы переночевать.

Бэнко шагнул в сторону.

— Смотри сам, где ты здесь ляжешь?

Действительно, комнатушка оказалась крохотной, в пять квадратных метров. Дощатый пол — одно название, в передней места ровно столько, чтобы поставить гэта. Четыре метра из пяти были заняты двумя постелями. На ящике стояла крохотная лампочка. В её тусклом свете Бунко еле разглядел на одной из постелей отца Бэнко. Чтобы нарушить неловкое молчание, Бэнко спросил:

— А что ты не снимешь койку у какой-нибудь старухи?

— Нет денег.

— Ну дня на три, на четыре и так можно, в долг.

— В долг мне уже нельзя. — Он опять раскашлялся с хрипотой в горле и безнадёжно вздохнул.

— Э, да ты, я вижу, плох, — спохватился Бэнко.

— Да, брат, я готов.

— Жаль тебя, парень.

Некоторое время оба молча стояли в дверях, пока отец Бэнко, который, оказывается, не спал, не вмешался, приподняв голову.

— Бэнко, пусть остаётся. Не всё ли равно, вдвоём спать или втроём.

— Ну раз всё равно, возьми гэта и иди мой ноги, — сказал Бэнко с облегчением и, пошарив в передней, протянул гостю пару сандалий.

Вот так и устроился Бунко на ночь, свернувшись в клубок в ногах у Бэнко. Хозяева после изнурительного трудового дня спали как убитые. Ну а Бунко промучился всю ночь в кашле и в горячке и задремал лишь к утру.

Короткая ночь пролетела быстро. В половине пятого Бэнко открыл дымовое окно, развёл огонь и принялся готовить завтрак. Вскоре встал отец и тоже начал собираться.

Когда завтрак был готов, Бэнко отложил часть еды на двоих, чтобы взять с собой. За завтраком отец как можно тише сказал Бэнко:

— А этот парень серьёзно болен. Пусть останется сегодня у нас, ему не мешает отдохнуть денёк.

Бэнко закивал в знак согласия.

— Как пойдём, ты ему скажи, что завтрак готов, пусть поест и отдыхает сегодня, — и ещё тише прибавил: — Ты не думай, что это тебя не касается. У меня было время, совсем собирался помирать, да товарищи помогли. И не раз выручали. Кто и поможет, как не товарищ? Вот и ты ему поможешь как товарищу.

Нагнувшись к отцу, Бэнко шепнул ему на ухо:

— А ведь он недолго протянет.

Отец, отложив хаси, строго посмотрел на сына:

— Тем более надо помочь.

Бэнко послушно кивнул. Перед уходом он растолкал Бунко:

— Послушай-ка. Мы уходим, а ты, браток, сегодня отдохни. Вон там завтрак, поешь и вообще присмотри за домом.

Бунко спросонок растерялся, попытался подняться, но Бэнко удержал его. Он опять прилёг и слушал, кивая головой.

Так как сторож всё-таки был ненадёжный, перед уходом закрыли ставни. Бунко, которому поручили присматривать за домом, хотел было сразу встать, но лежать было так хорошо, что он провалялся до десяти, а проснувшись, встал только тогда, когда почувствовал острый голод. Перекусив, он опять улёгся и пролежал в полузабытьи до полудня, пока опять не захотел есть. Снова поел и снова лёг.

Оба Бэнко подрядились на земляные работы. Отец с бригадой прорывал глубокий канал для прокладки водосточной трубы, а группа Бэнко засыпала его. Но в три часа дни отец, бросая землю, нечаянно попал на ногу пробегавшего мимо рикши. И сам рикша, и коляска, в которой восседал какой-то господин, выглядели празднично. Рикша стремительно остановился, закричал на отца:

— Ты что, ослеп? — швырнул в него комом грязи и на прощанье обругал: — Будешь осторожнее, болван.

Но отец не дал ему ускользнуть.

— Ах ты негодяй! — закричал он и, выпрыгнув из канавы, бросил в него лопату земли: — Ты что же дурака-то корчишь? Землекоп, по-твоему, не человек?

Рикша, взявшийся уже было за оглобли, оставил их и бросился на отца. Завязалась драка. Молодой и здоровый рикша без труда столкнул старого Бэнко в канаву. Тот слабо держался на ногах и свалился в глубокий ров, как подрубленное дерево. Он сильно ударился, ушиб затылок, поломал рёбра и скорчился от страшной боли.

В один миг отовсюду сбежались рабочие. Рикшу изрядно поколотили и потащили в участок.

Старого Бэнко, находившегося при смерти, положили на носилки.

Двое рабочих, десятник и убитый горем сын понесли его к дому. Пришли в пять минут шестого, Бунко, напуганный шумом, забился в угол. Вскоре явился местный врач, поставил диагноз: «Пульса нет», — и поспешно удалился.

— Не падай духом, Бэнко! Я отомщу за него, — сказал десятник, доставая из кошелька несколько серебряных монет по пятидесяти сэн. — Это тебе на сакэ. Будешь ночь пить. А утром приду, и мы вместе всё сделаем.

Десятник ушёл, и двое других, которые до сих пор стояли на улице, вошли наконец в комнату. Но им негде было даже присесть. Тогда Бэнко обратился к Бунко:

— Отец сегодня подрался с рикшей, и тот убил его. Ты уж иди в ночлежку. А мы сегодня всю ночь просидим возле него, — он протянул Бунко одну из монет. Бунко, взяв деньги, попросил:

— Разреши мне взглянуть…

— Смотри, — Бэнко приоткрыл лицо умершего. Но было уже темно и почти ничего не видно. И всё же Бунко глядел, не отрывая глаз.

На следующее утро из узкого переулка улицы Иида вышла убогая похоронная процессия. Подойдя к полотну железной дороги между Синдзюку и Акабанэ, люди заметили труп человека, задавленного поездом.

Он лежал возле рельс, накрытый рогожей, и только макушка и ступни ног высовывались наружу. По-видимому, ему отсекло руку. Голова была в крови. Возле трупа толпились шесть человек. На насыпи стояли няня с девочкой и какой-то ремесленник. Они молча смотрели вниз. Больше вокруг ни души. Дождь, ливший всю ночь, совсем перестал. Молодая листва на деревьях и зелёный луг нежились в лучах утреннего солнца.

Из шестерых один был полицейский, другой — врач и трое рабочих. Шестой — чиновник из местного управления, в мягкой фетровой шляпе и хаори, прохаживался вдоль путей в некотором отдалении. Полицейский болтал с рабочими, а врач сидел на корточках, сжав виски ладонями. Они ждали, пока принесут гроб.

— Не иначе, как двухчасовой товарный, — предположил один из рабочих.

— А тогда ещё шёл дождь? — спросил полицейский, закуривая.

— Шёл, а как же. Перестал только в четвёртом часу.

— Он, наверное, больной был. Вы как думаете, Осима-сан? — обратился полицейский к врачу. Осима, увидев, что полицейский курит, тоже вынул папиросу и, прикурив у него, мельком взглянул на труп.

— Наверняка больной.

Один из рабочих заметил:

— А ведь это он бродил здесь вчера по полю. И пальто то же самое. Он ещё походил, походил и присел под дерево отдохнуть.

— Так, значит, он с целью пришёл сюда. Днём, наверное, не удалось, так он ночью…

Полицейский устал стоять и тоже присел на корточки между рельсами.

— Яцуко-сан, ведь в такой ливень ему, наверное, некуда было деться. Не выдержал он и бросился прямо с насыпи под колёса, — произнёс один из рабочих, как будто был свидетелем.

— Да что и говорить. Жаль парня, — отозвался полицейский и невольно взглянул на насыпь. Там появился ещё один любопытный, какой-то студент.

Мимо, сверкая окнами на солнце, промчался к Акабанэ поезд. И кочегар, и машинист, и пассажиры — все высунулись в окна и с любопытством глядели на предмет, прикрытый рогожей.

И так как у этого предмета не было ни имени, ни местожительства, то похоронили его, как подобает в таких случаях, без всяких церемоний. Так кончилась жизнь Бунко.

А прав был рабочий: он больше не выдержал — вот и бросился под колёса.

1907

— Фуса, хозяйка ничего не сказала, когда уходила? — спросил Саяма Гинноскэ, входя в столовую.