— Идешь? — спросил Мелиор, самолично запихнув в пустую сумку какие-то учебники, выдернутые прямо из стопки, аккуратно сложенной на столе. Туда же он отправил перья, стопку пергаментов и брошюру в золотистых корочках.

— Иду, — отозвалась я скучным голосом, медленно поднимаясь и выходя в коридор, где в ожидании дальнейших указаний наставника выстроились девушки.

Спальни хранителей находились в центральной части Храма, прямо над библиотекой, и отличались строгими геометрическими пропорциями и лаконичными рисунками на плитках пола. Потолки же, расписанные скупыми золотистыми мазками, походили на абстрактное видение заката какого-нибудь сумасшедшего художника. Никакого сюжета в этих рисунках я так и не наметила, хотя столько времени посвятила их разглядыванию. Все хранительницы при моем появлении сделали, вид, что любуются узором на потолке и стенах. Ну и пусть, мне с ними детей не крестить!

— Получу искру и свалю отсюда, — прошептала я вслух, чтобы Мелиор, выходящий из спальни, прекрасно меня услышал, но наставник только хмыкнул и покачал головой, ничего не сказав в ответ. То ли и сам не верил, что ректор выполнит свое обещание, то ли знал что-то такое, чего не знала я.

— Наконец-то мы собрались, — уставшим голосом сообщил Мелиор, потирая заспанные глаза и глядя на песочные часы, которые, как обычно, показывали неразборчивые символы. — Завтрак сегодня отменяется, следуем сразу в аудиторию. Законы Олимпа нас ждать не будут, — иронично хмыкнул он, широким шагом устремляясь вперед по коридору.

Никто не возмутился. Парни, которые ждали на площадке лестницы, смиренно встали в конец шеренги и пошли за нами, урча пустыми желудками. Девушки безропотно склонили головы, пряча голодные глаза. Солнце окрашивало хрустальные полупрозрачные стены Храма мягкими полутонами, и я смотрела на хранителей, понимая, что они принадлежат этому месту, они вписываются в каждый хрустальный кирпичик, каждую выбоину в плитках пола.

«Разве они виноваты, что не вписываюсь я?»

— Простите, — вырвалось у меня быстрее, чем я успела прикусить язык.

Мелиор обернулся и приподнял одну золотистую бровь, а девушки, которые шли рядом, удивленно воззрились на меня своими огромными и невинными, как под копирку, взглядами.

— Как же все бесит! — процедила я сквозь зубы, и наставник расслабил плечи и привычно хмыкнул, а хранители настороженно повернули головы в мою сторону, не зная, чего ожидать дальше. До самой аудитории мы шли, напряженно переглядываясь и взаимно недолюбливая друг друга, и только Мелиор веселился, насвистывая идиотскую мелодию. У дверей аудитории он остановился, пропуская адептов внутрь, и осторожно перехватил мою кисть.

— Прошу тебя, будь вежлива, — попросил Мелиор, оглядываясь через плечо. — Он в скверном расположении духа.

Кто он я поняла, когда выдернула собственную кисть из захвата и вошла следом за остальными.

В светлой большой аудитории пахло дамасской розой. Благоухание распространялось от самого входа до центрального возвышения, на котором стоял Аврелиан, сложив за спиной руки и чуть наклонив голову вбок. Его длинные белоснежные волосы, распущенные по плечам, прямым и послушным каскадом золотились в утреннем свете, а драгоценный обод, украшенный множеством искрящихся камней, слепил глаза, и только сердитый пронизывающий взгляд, насупленные брови и упрямо поджатые губы говорили о том, что ректор явно не в настроении.

— До чего же он величественен, — ахнула девушка, рядом с которой мне пришлось присесть, за неимением других мест. Деревянные столы, окружавшие преподавательскую кафедру, давали возможность обозревать не только ректора, но и лица тех адептов, которые оказались напротив, и я читала в их глазах столько слепого обожания к Аврелиану, что к горлу подкатывала тошнота.

— Приветствую всех, кто удостоился чести попасть в светлых Храм и ступить на первую его ступень, — произнес Аврелиан низким приятным голосом, от звучания которого я невольно поежилась.

«Их на Олимпе специально обучают подобным трюкам, чтобы завладевать вниманием публики, или это у нашего ректора врожденное?» — подумала я, сердито прикусывая губу и шурша пергаментом. Все, что угодно, лишь бы не смотреть в его воодушевленное лицо и не отмечать про себя бледный аристократический профиль и идеальные складки мантии, которая обтягивала широкие мужские плечи.

— Перед вами проекция свода законов Олимпа — древнейшее издание, написанное от руки самим Загорном, когда на его плечи только-только возложили обязанности высшего бога Олимпа, — торжественно вещал Аврелиан, а я скривила губы, глядя на пыльные пергаментные страницы, которые даже на проекции, казалось, вот-вот рассыплются прахом.

— Какой же он, — снова восхитилась моя соседка, и я вопросительно вздернула бровь.

— Древний? — имея ввиду свод законов, спросила я, явно не угадав.

Девушка ошарашено выпучила на меня глаза, и быстро-быстро замотала головой.

— И совсем он не древний, — прошептала она обиженным тоном. — Пусть и старше любого из наставников, на, зато, необыкновенный…

Только теперь я поняла, что девушка говорила про Аврелиана, мечтательно закатив глаза и на лицо демонстрируя все признаки пылкой влюбленности, только вот я не разделяла ее взглядов. Во-первых, Аврелиан — высший. Он один из богов, призванный создавать миры и плодить божественные искры, или чем они там занимаются на досуге? Он и не взглянет никогда на эту девочку, какой бы красивой она ему не казалась. Мне сразу дали понять, что хранители — это низшая ступень в сложной иерархии Олимпа.

— Он скрывает свою внешность древнего старца, глупая, — со знанием дела сказала я, опуская девушку с небес на землю. — Только вчера поздно вечером я побывала в его кабинете и сама видела, как Аврелиан трясет седой бородой и держится за поясницу, согнувшись в три погибели.

Не знаю, поверила мне девушка или нет, но налет обожания с нее резко спал, а перо прилежно запрыгало по пергаменту, оставляя на нем ровные строчки. Я же торжествующе усмехнулась, мысленно показав Аврелиану язык. Пусть не думает, что, раз бог, все ему можно, даже обманывать наивных девиц вроде меня.

— Высшие создают миры, в которых рождаются дети с искрой, дети, чье служение Олимпу не закончится с их смертью, дети, которых я сейчас вижу перед собой, — говорил Аврелиан мягким и вкрадчивым голосом, перемежая очередной закон с новым рассказом или историей. Каждый из нас понимал, что ректор благоволит хранителям, и открытая улыбка, которая освещала лицо Аврелиана, служила доказательством тому, что он не поддерживает мнение высших о том, что хранители — низшая ступень в иерархии.

— Вы — частица самих богов, — сказал он в конце лекции, излучая свет, казалось, самим своим обликом, — вы намного больше, чем можете себе представить! — таинственно закончил он, отпуская адептов на перемену.

— Арина, — позвал ректор, стоило мне сложить пустой пергамент и пристроиться в «хвост» процессии, медленно покидающей аудиторию, — задержись.

Ссутулившись, я ждала, что вот-вот во мне поднимет голову ядовитая кобра, готовая наброситься на Аврелиана, стоило тому только посмотреть прямо на меня, но в груди тлело приятное тепло, и я видела не грозный взгляд и нахмуренные брови, а мягкую улыбку и янтарное тепло, обращенное на каждого из нас.

— Вы намеренно не покинули собственной комнаты вовремя, лишив завтрака всех хранителей, — произнес он сурово, спускаясь с кафедры и замирая прямо напротив меня. Высокий, широкоплечий, Аврелиан закрыл собой обзор всей аудитории, и я сосредоточила взгляд на круглой золотой медали, висевшей поверх его мантии. — Объяснитесь!

Я поняла, что Аврелиан переходит на «вы» в тех случаях, когда не может совладать с собственной злостью. И сейчас он давил на меня своей суровой неприступностью, одновременно, притягивая тем, что становился ближе, человечнее.

Теперь в голосе Аврелиана не чувствовалось ни тепла, ни мягкости, лишь арктический холод и явная неприязнь. На секунду мне стало неприятно, что меня таким образом выделяют из числа всех остальных хранителей, к которым ректор питал явную слабость, но тут подняла голову ядовитая змея. Она развернула кольца, больно шевельнувшись в груди, и я тоже привычно вскинула голову, задрав подбородок.