– Саша, что ты говоришь? – ужаснулась мама.

– Что вижу, – мрачно ответил отец. – Ельцину Союз не нужен. Он его не удержит, даже вероятнее всего – развалит. Помяните мои слова, в следующем году СССР уже не будет.

– А что же будет? – удивился Жора.

– Не знаю, союзные республики отвалятся точно. Может быть, останется тройственный союз, Россия, Украина, Белоруссия.

– А Казахстан?

Отец помотал головой.

– Назарбаев с Ельциным не станет объединяться, они оба – удельные князья. Я боюсь, что Татары и Кавказ тоже отвалятся.

– Но зачем?

– Не зачем, а почему, – отец налил себе водки, – потому что в Конституции записано право наций на самоопределение. Эти козлы, – он кивнул на ГКЧП, вещающее с экрана, – власть не удержали, они дискредитировали партию. А это был единственный стержень, объединяющий народы. Когда исчезает интернационализм, расцветает нацизм. Они убили надежду, лишили общество цели.

Через пару дней после этого разговора отец принес большой оружейный ящик-сейф, и спустя еще месяц поставил в него два помповых ружья и карабин «Сайга», несколько коробок с патронами с картечью на крупного зверя.

– Мой дом, моя крепость. – Сказал Гарин старший. – Нас обворовало государство. – Добавил, он, имея ввиду реформу Павлова. – Но мы не можем позволить обворовывать нас и бандитам. Сын, я предлагаю продать дачу. Мы не спасем эту рухлядь. Впрочем, – он задумался. – Мы не будем ее продавать. Лучше я ее застрахую.

– Где? – удивился Жора.

– У Ллойда, я им недавно помогал открывать Московское представительство. Застрахую дачу на миллион долларов. Шучу, – добавил он, увидав круглые глаза сына. – Тысяч на сто фунтов. В общем, я займусь этим делом.

– А где ты теперь работаешь?

– Создаю адвокатскую контору «Гарин и сын»! – рассмеялся отец.

– Опять шутишь?

– Отнюдь. Я серьезен, как никогда. У нас с тобой по тридцать пять процентов участия, остальные еще у двух моих коллег. Сейчас раздолье для юристов. Суды завалены делами. Ты позвонил Бланку?

– Нет еще, я ж сегодня с суток. Завтра позвоню.

– Давай.

Отец действительно занялся страховкой древнего особняка, вызвал экспертов-оценщиков… Гарину до этого не было дела. Он жалел библиотеку деда, однако, вывозить ее было некуда.

Проснувшись утром следующего дня, он позавтракал, исполнил ежедневный тренировочный ритуал в течение часа и взял со стола визитку Бланка.

Тот снял трубку сразу. Жора представился.

– А, помню, помню. Отец твой говорил. Давай приезжай. Познакомимся. – Бланк все это выпалил за секунду. – Адрес на визитке есть. Жду к полудню. Раньше не надо, у меня обход.

Гарин сказал:

– Спасибо, я приеду, – и положил трубку. Даже по телефону он ощутил бешеную энергию Антона Семеновича.

Без десяти двенадцать Гарин запарковал Победу рядом с больницей, где работал завотделением Бланк.

Натянув халат в холле больницы, Жора прошел мимо вахтера, которому до врача или студента не было дела, он не пропускал наглых посетителей к больным.

На посту Жора спросил у медсестры, где кабинет заведующего, она показала: «Там, на двери бронзовая табличка».

Она не шутила. На обитой дерматином двери была укреплена бронзовая с чернением табличка с каллиграфической гравировкой: «Бланк Александр Семенович. к.м.н.», похожие можно было увидеть в начале века на дверях квартир в старой Москве и в Ленинграде.

Гарин глухо постучал в дерматин, сообразил, что вата глушит, и стукнул в табличку.

– Входите! Открыто!

Кабинет был что надо, с персональным санузлом, кушеткой для осмотра, огромным двухтумбовым столом, на котором красовались три телефонных аппарата с гербами на дисках – правительственная связь. Гарин знал, что в таких аппаратах есть защита от прослушивания.

В шкафу за спиной хозяина кабинета стояли многочисленные цветные и черно-белые фотографии в рамках, а на стенах развешаны дипломы и грамоты. Над головой – портрет президента России, в углу в подставке небольшой флаг – триколор. Среди грамот, вымпел алый с Лениным – «Ударник коммунистического труда».

Навстречу Гарину поднялся мужчина с орлиным профилем, жгучими глазами в ослепительно белом накрахмаленном халате и в высоком колпаке, из-под которого выбивались седоватые вьющиеся волосы.

– Я – Гарин, – представился Жора, – Вы мне назначили на двенадцать.

Разговор получился быстрый и странный, будто все уже было заранее решено. Антон Семенович осмотрел Гарина, будто сфотографировал.

– Отец твой сказал, что ты знаешь английский? – первым делом спросил он.

– Немного знаю, – не стал отрицать Жора.

– Betty Botta bought some butter;

“But,” said she, “this butter’s bitter! – процитировал поговорку Бланк, – как там дальше?

– If I put it in my batter

It will make my batter bitter.

But a bit o’ better butter

Will but make my batter better.”

– на автомате продолжил Жора, – словно под гипнозом. Эту поговорку они часто читали с дедом Руди, отрабатывая произношение.

– Значит, немного, – прищурился Антон Семенович, – скромняга. Приходи ко мне работать.

– Врачом?

– Нет, ты у меня будешь заниматься рекламой. А твое медицинское образование поможет правильно ее ориентировать.

– Я врач, – напомнил Гарин, – я хочу в кардиологии работать.

– Да какой ты врач? – махнул рукой Бланк. – Мне нужен хороший рекламщик. Я тебя учиться пошлю. На месяц, при телецентре курсы открыли по рекламе. Я оплачу, и тебе зарплата будет две тысячи. Согласен? Мне сейчас дом дают, бывший НИИ, там будем медицинский центр создавать. Может, и кардиологию откроем, а пока нам до зарезу нужна реклама! Ну, что?

Это было словно наваждение. Гарин уже готов был согласиться, но вдруг защекотало в носу и он чихнул. С чихом в голове прояснилось, он снова стал самим собой. Вспомнилась вербовка в райкоме.

– Я могу подумать? – спросил он.

Бланк удивленно поглядел, будто впервые увидел.

– А тебе еще нужно подумать? – перепросил он с обиженной интонацией.– Я полагал, тут все ясно.

– Вообще-то, – упрямо повторил Гарин, – я ищу место кардиолога. Отец сказал, будто у вас оно может быть через какое-то время. А выходит, я напрасно съездил. Извините, я не планировал заниматься рекламой. И я все-таки – врач, а не рекламщик.

Бланк выскочил из-за стола. Видно было, что Жора ему понравился.

– Да погоди, ты, чудак-человек. Мы затеваем грандиозный проект, у нас будет огромная клинка, и там наверняка мы откроем кардиологию! Вот специально, для тебя и откроем! Но не сейчас, понимаешь? Сейчас пока готовы только три направления: хирургия, урология и гинекология. Мы делаем уникальные операции, без разрезов! Понимаешь? Пока это наш предел, на этот год. Ну, еще мы откроем поликлиническое отделение и терапию для всякого – разного. Там тридцать тысяч квадратов! Мы все, что угодно сможем там открыть! Мне денег дают… вот просто так. Понимаешь? Десятки миллионов долларов. Это правда! Мы договор с одним ведомством заключили. Им нужна медицина, клиника, а денег у них – куры не клюют. С тобой мы горы свернем, не то, что кардиологию открыть… Я обещаю, что, как только развернемся – будешь кардиологом!

Бланка явно несло, как Остапа Бендера.

И Гарин сломался. Как он себя потом ругал. А если бы тогда отказал? Жалел бы? Может быть. Этого теперь не узнать.

Через пару дней Жора принес Бланку трудовую книжку, в которой после записи «ССиНМП25 г МОСКВЫ. Линейный врач», появилась запись: «МП «Консультации и лечение» – заведующий отделом маркетинга и рекламы.

Бланк не обманул его в одном – Гарин действительно поехал в Останкино и там его приняли на курсы маркетинга, где обучали, как надо продавать товар, как привлекать покупателя. В конце курса он сдал зачет наравне с другими курсантами. И на разных каналах появился его ролик на пятнадцать секунд:

« – Тут-Тук!

– Кто там?

– Сюртук!