– В моей семье не было католиков, – подтвердил я.

– В ваших жилах течет шотландская кровь, судя по вашей фамилии. Значит, вы пресвитерианец?

– Вроде того, – признал я. – Разбавленный несколькими поколениями американцев. Я не имею никакого отношения к религии лет с пятнадцати.

Он кивнул и улыбнулся.

– Да, но поверьте, вывихи следует вправлять в более раннем возрасте.

Нордхэген произнес это замечание с такой веселой и озорной улыбкой, что на него невозможно было обидеться. Но я знал, что на следующий день мое отношение к его словам изменится в худшую сторону.

– Скажите, вы же не британец? – спросил я, ощутив внезапное вдохновение. Настала моя очередь задавать вопросы. – Вы сами сказали, что иностранец, как и я. Нордхэген – это немецкая фамилия?

– Скандинавская.

– Норвежская или…

– Откуда-то оттуда, да, – быстро ответил маленький доктор. – Но для меня нет разницы. Я так давно уехал, что моя родина для меня ничего не значит. Меня с ней ничего не связывает, и я живу здесь достаточно долго, чтобы чувствовать себя британцем.

– Вы…

– Мы закончили? Думаю, нам пора идти, – спокойно сказал Нордхэген.

Я задел его за живое? Старик не жаждал рассказывать о своем прошлом, или мне так показалось. Я не стал настаивать. Не хотелось портить ему настроение. В конце концов, он мне нравился. Но я решил, что обязательно подумаю об этом позже. Эта информация была важной частью тайны, которую мне хотелось разгадать. Может, он бывший нацист? Военный преступник? Или коллаборационист? Может, поэтому он не хочет возвращаться в Данию, или Швецию, или откуда он там. В чем бы ни заключалась его тайна, делиться ею он не хотел.

Хотя нет. Если в его прошлом есть нечто ужасное, нечто такое, что он хотел бы скрыть, то Нордхэген не открыл бы клинику в самом центре Лондона. Если верить Эйлин, его имя и фотография время от времени появлялись в прессе. Вряд ли такое мог себе позволить Эйхманн[16].

Скорее всего, он – жертва, беглец, опасающийся за свою жизнь. Возможно, он потерял друзей или любимых, а может, он всегда был одиночкой. Я действительно не имел ни малейшего представления о его прошлом, но это и делало Нордхэгена таким интересным – в нем было что-то, что будоражило любопытство.

Мы вышли из ресторана и дошли до многолюдной Шафтсбери-авеню.

– Вы не против, если мы немного пройдемся? – спросил он.

– Хорошо.

– Медленные прогулки помогают успокоить желудок и улучшают пищеварение, – объяснил он.

Впоследствии я узнал, что это – еще один маленький ритуал Нордхэгена. Я не возражал, хотя предпочитал успокаивать желудок после еды более традиционным способом: расположившись в удобном кресле. Мы прошли через площадь Сохо и вышли на Оксфорд – стрит, где Нордхэген поймал такси.

– Парк-стрит, – сказал он водителю.

– Куда мы едем? – спросил я, как только автомобиль тронулся. – В очередной клуб?

Я расслышал тихий смешок:

– Можно так сказать.

– Кажется, в Лондоне полно клубов.

– Абсолютно точно, – многозначительно согласился Нордхэген. – Лондон весь состоит из клубов, тех или иных.

– А вы в скольких состоите?

Маленький доктор махнул рукой, давая понять, что это не имеет значения.

– Примерно в… Впрочем, я понятия не имею, если честно, – ответил он. – Членство в некоторых клубах – забавная штука.

– Необходимо быть с кем-нибудь знакомым?

– Или быть знакомым с чьим-нибудь знакомым, да. Иногда это помогает. Но клуб клубу рознь. Той ночью мы посетили вполне легальные заведения, созданные, чтобы обойти наше хаотичное лицензионное законодательство. Некоторые клубы предназначены для представителей среднего класса, в них можно спокойно выпить и посплетничать. В других собираются люди с самого дна. О, мой мальчик, я мог бы сводить вас в по-настоящему страшные места.

– Здорово.

– На самом деле – нет. Вам так только кажется. – Нордхэген прочистил горло и продолжил. – Существуют и настоящие клубы – «Карлтон», «Реформ», «Будлс» и подобные места. Прекрасные заведения, но, боюсь, они постепенно вымирают.

Такси повернуло, потом еще раз. Через несколько секунд я заметил американское посольство, возвышающееся впереди. Огромный орел был похож на ночную хищную птицу, готовую взлететь. Мы проехали мимо и свернули на Парк-стрит.

– Вот мы и приехали, – объявил Нордхэген.

Я осмотрел здание, пока он расплачивался с водителем. Оно было построено из бурого кирпича. Элегантное, но очень узкое – не шире шести метров. За окнами не было ничего видно, лишь отблески света то тут, то там, словно они были закрыты ставнями изнутри. Я насчитал пять этажей.

– Впечатление обманчиво, – сказал Нордхэген. – Дом кажется небольшим, но внутри просторно. Возможно, его построил голландец.

Мы поднялись по ступенькам к тяжелой деревянной двери, освещенной электрическим фонарем. Нордхэген позвонил в незаметный дверной звонок, прикрепленный к дверному косяку, в нескольких сантиметрах от небольшой медной таблички, сообщавшей, что мы пришли в «Фезерс».

Сауна для геев? Фешенебельный бордель? Я начал волноваться. Вряд ли отсюда можно легко уйти, если я вдруг окажусь в щекотливом положении. Самое время прощаться.

Но дверь открылась, и я проследовал за Нордхэгеном в прихожую. Пол, стены и потолок покрывал темно-синий бархат. Нас встретили двое крепких парней в вечерних костюмах, которые выполняли функцию фейс-контроля. Им был знаком мой спутник, и нас препроводили в фойе. Лестница вела наверх и вниз, в подвальные помещения. В центральном лестничном пролете был установлен добротный старинный лифт. Кроме гардероба, в фойе имелись две двери без опознавательных знаков. В здании стояла тишина. Нордхэген замешкался, решая, куда пойти.

– «Фезерс», – сказал я. – Что это за место?

– Том, кажется, вы нервничаете, – сказал он, и его лицо расплылось в широкой улыбке. – Не стоит, мой дорогой. Пойдемте, выпьем в музыкальном баре, это поможет вам расслабиться.

Музыкальный бар находился на втором этаже. В помещении было темно, его освещали свечи в красных бокалах, стоявшие на столиках. Каждый столик был огорожен ширмой, что позволяло уединиться.

Где-то в баре кто-то играл на пианино. У коврового покрытия был настолько длинный ворс, что казалось, словно мы идем по подушкам. Кресла выглядели не менее шикарно. Я заметил барную стойку, но за ней никого не было. К нам подошла молодая женщина, и мы сделали заказ. Полагаю, я не был готов к ее появлению и слегка оробел. Через несколько минут она вернулась с нашими напитками, и я смог рассмотреть ее получше. Она была высокой, стройной, очень красивой, а ее одежда состояла из двух или трех шелковых платков, повязанных вокруг талии.

– Это что, клуб для взрослых? – спросил я, когда девушка ушла.

Нордхэген тихо засмеялся.

– Вовсе нет, – ответил он. – Может, и есть что-то общее, можно и так сказать, но, повторюсь, этот клуб не похож ни на одно заведение в Лондоне. За ваше здоровье.

Мы потягивали наши напитки. Я заказал бурбон, так как пиво не очень подходило для этого места. Его подали в большом хрустальном бокале. Бурбон был великолепен, а его порция оказалось гораздо больше стандартной. Еще пара таких бокалов, и ночь будет жесткой.

– Это скорее частное заведение, – продолжил свой рассказ Нордхэген. – Его можно назвать клубом, но членство здесь строго ограничено. В нем состоит меньше тысячи человек. Вы видели название у входной двери. Так что он не такой секретный, как некоторые заведения, но достаточно приватный. Новый член принимается, только если старый умирает.

После этих слов маленький доктор многозначительно посмотрел на меня, словно подчеркивая только что сказанное.

– Тысяча членов? Но в этом здании не хватит места для такой толпы…

– Меньше тысячи, – перебил меня Нордхэген. – К тому же члены клуба живут в разных странах, Том. Некоторые из них бывают здесь раз или два в год. Конечно, те, кто живет недалеко, могут посещать его сколько угодно. Как и их гости.