— Да что ты такое говоришь⁈ — возмутился он и даже о бутерброде забыл, — Лида! Ты — моя дочь и всегда будешь желанным гостем в моём доме! Давно уже должна была приехать! Я-то о тебе не знал! Инче сам бы давно приехал к вам!

Я кивнула.

— Так чем тебе надо помочь? — деловито спросил он, отложив бутерброд в сторону, — денег могу дать только тысячу, если быстро надо. Остальные все на сберкнижке, это завтра-послезавтра только. Время-то терпит? И сколько тебе нужно?

— Мне не нужны деньги, — покачала головой я, — у меня их хватает.

— Ну да, вижу, не бедствуешь, — одобрительно окинул оценивающим взглядом мой импортный вельветовый костюм Эдуард Борисович, — а что тогда надо? Говори, чем смогу — помогу.

— Мне нужно письмо.

— Письмо? — изумился Эдуард Борисович, — ну ты даешь! Что за письмо и зачем? И к кому?

— Письмо к моей матери, к Шуре, — быстро сказала я, — понимаете, она совсем на меня обозлилась. Сестра её ещё постоянно подзуживает. Она хочет мою квартиру отобрать для Лариски. И заставить меня переехать в село. Чтобы там работать на её огородах…

— Ну и пусть себе дальше хочет! — хмыкнул Эдуард Борисович, — тоже мне проблему нашла!

— Да, это проблема! — горячо воскликнула я, — она же в горисполком письмо с жалобой на меня написала! И ко мне на работу! И в нашу городскую газету! Меня секретарь парткома на ковер вызывал. Я еле-еле выкрутилась. Так мать припёрлась сама лично ко мне на работу и устроила там настоящий скандал.

— Ого! — сразу посерьёзнел Эдуард Борисович, — дела…

— И вы же её характер знаете! Она не успокоится, пока не добьется своего! На меня и так уже на работе начальство косо смотрит. А враги активизировались, чтобы меня с места сдвинуть!

— Я так понимаю, ты хочешь, чтобы я написал ей и запретил тебя трогать? — догадался Эдуард Борисович, — ну хорошо, я напишу. А вот теперь смотри, давай мы поступим так…

Договорить фразу он не успел, так как в дверях кухни показалась эффектная блондинка, примерно лет пятидесяти, которая при виде нас, возмущённо воскликнула:

— А это ещё что такое⁈

— Адочка, послушай, я всё объясню! — моментально подскочил Эдуард Борисович и как-то виновато обернулся ко мне, — Лида, познакомься, это Аделаида Викентьевна, моя супруга.

— Очень приятно, — вежливо икнула я, досадуя, что она появилась в столь неподходящий момент, — а я — Лида.

— Кто вы? — довольно нелюбезно процедила Аделаида Викентьевна и так зыркнула на супруга, что мне сразу стало ясно, что пора отсюда сваливать.

— Ладно, не буду мешать вам, — сказала я, поднимаясь из-за стола, — к тому же мне пора. Спасибо, Эдуард Борисович, за разговор… и вообще… за всё.

— Ты собираешься объяснить мне, что здесь происходит и кто такая эта Лида⁈ — похоже супруга лидочкиного отца завелась и назревал скандал.

Очевидно, и сам Эдуард Борисович понимал это. Так как не стал удерживать меня, однако сказал:

— Подожди, Лида, как ты сейчас на Москву поедешь? Давай я отвезу тебя.

— Эдуард Борисович, вы же выпили! — отказалась я, — не надо никуда меня везти, я сама, на автобусе спокойно доберусь. Тут недолго ведь.

— Ты с ума сошел! Никуда ты не поедешь! — заверещала Аделаида Викентьевна, некрасиво вытянув шею, отчего стала похожа на большую гусыню. — Только через мой труп!

Судя по тому, каким взглядом посмотрел на неё Эдуард Борисович, до состояния трупа ей уже было недалеко. Видимо и сама Аделаида Викентьевна это поняла, потому что покраснела и залепетала уже менее уверенно:

— Но Бусик, как прикажешь понимать всё это? Я прихожу домой раньше времени, а ты тут с этой… — она замялась, подбирая слова, — с этой… девицей распиваете коньяк среди бела дня! Наедине! И что мне думать⁈

— Лида — моя дочь, — тихо, но очень гордо, сказал Эдуард Борисович, и Аделаида Викентьевна ахнула и резко сдулась:

— К-к-как дочь? Ты что, изменял мне, Бусик⁈ — со слезой в голосе пролепетала она.

— Не говори глупостей, Ада, — устало сказал Эдуард Борисович и потёр виски, — мы с тобой женаты двадцать пять лет, а Лиде — тридцать один. Когда она родилась, я тебя тогда и не знал ещё даже.

— Но ты никогда не говорил мне о дочери… Ты скрывал?

— Сам только что узнал, — вздохнул Эдуард Борисович. — Господи, столько лет прошло. Кто бы мог подумать…

— Странно, столько лет эта Лида не появлялась, а тут вдруг появилась, — чуть придя в себя, нехорошо прищурилась Аделаида Викентьевна и с вызовом глянула на меня, — и знаете, Лида, денег у нас нет!

— Да нужны ей твои деньги, как зайцу стоп-сигнал! — рявкнул Эдуард Борисович, — у неё самой их столько, что хоть стены обклеивай!

— Тогда я совершенно ничего не понимаю… — красиво подведённые глаза Аделаиды Викентьевны налились слезами, — это всё так неожиданно…

— Вот что за баба-дура! Мочи моей нет, — пожаловался мне Эдуард Борисович, — нет, чтобы порадоваться, расспросить, поговорить, сразу скандалить начинает!

— Но Бусик…

— Помолчи лучше, Ада!

Аделаида Викентьевна скорбно поджала губы.

— И, кстати, у нас теперь есть внучка, — хвастливо вдруг заявил Эдуард Борисович, — уже первоклассница! Вот видишь, Ада, а ты говорила, что я бесплодный!

Аделаида Викентьевна сдержанно промолчала.

В общем, у четы Беляевых я задержалась ещё почти на час. Пока мы с Аделаидой Викентьевной пили чай, Лидочкин отец написал письмо Шурке. Так что возвращалась я домой вооруженная самым страшным идеологическим оружием. Супруга Эдуарда Борисовича, кстати, оказалась вовсе не такой уж и плохой. А подобная реакция на незнакомую девушку, распивающую коньяк с ее мужем — в принципе вполне понятна. Так что я не обижалась, а довольно-таки мило поболтала с ней. Заверив её, что не претендую ни на их квартиру, ни на дачу, ни на автомобиль. После такой новости Аделаида Викентьевна совсем воспряла духом, стала совсем уж приветливой и чай мы попили довольно мило. Более того, когда они меня провожали на вокзал, я удостоилась от супруги Лидочкиного отца приглашения заезжать иногда в гости. Без ночёвки правда, но тем не менее.

Р-родственники, итить их!

Домой я возвращалась в хороший, не по-осеннему тёплый день: осторожно падали золотистые листья, в воздухе носилась паутина и пахло клейкими ёжиками каштанов, а в прозрачном небе где-то высоко-высоко курлыкали журавли.

Римма Марковна хлопотала на кухне, Светка унеслась к третьедомовцам по своим делам. Я зашла на кухню:

— Что тут у вас? — спросила я и устало примостилась на моём любимом месте.

— Светочка делает успехи, — похвасталась Римма Марковна, — у неё скорость чтения самая высокая в классе. А вот с французским — беда, придётся, видимо, репетитора менять.

— Так, может, у неё нет способностей к языкам?

— Ага, как же! — возмутилась Римма Марковна, ловко орудуя возле духовки, — к английскому есть, а к французскому — нет способностей!

— Тогда да, нужно искать нового учителя.

— Вот только где его найдёшь? — загрустила Римма Марковна и вытащила из духовки противень с бисквитами, на всю кухню запахло ванилькой, а у меня в животе заурчало, — еле-еле Ингу Романовну удалось найти и уговорить. Да и то, по протекции Норы Георгиевны. Не знаю, что теперь и будет.

— Да ничего страшного не будет, — успокоила старушку я, — пусть походит пока к этой Инге Романовне, а потом всё равно в Москве другие учителя будут. Может, и хорошо там всё пойдёт…

— Ты всё-таки упёрлась на Москву ехать, — поникла Римма Марковна, но, тем-не-менее, водрузила передо мной тарелку со свежеиспечёнными бисквитами и налила кружку молока.

— Угу-м, — ответила я, впиваясь зубами в ванильную мякоть бисквита.

— Лидочка, дорога, послушай меня, старую, — Римма Марковна уселась напротив меня и впилась таким укоризненно-гипнотическим взглядом, так что я чуть молоком не подавилась, — ну вот зачем тебе эта Москва, Лида? Там всё так сложно, строго. Ты тут только устроилась, а вот опять — всё заново…