— Не знаю, как правильно это сказать…

— «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…», — процитировал Тютчева Шац. — Вы своими словами сформулируйте, Лидия, а я, если не пойму, задам уточняющий вопрос.

— Хорошо, — несмело кивнула я, сердце тревожно застучало, — а скажите, пожалуйста, в вашей практике не встречались случаи с одержимыми?

Шац несколько изумлённо посмотрел на меня, и я торопливо добавила:

— Читала недавно роман, французский, и там были описаны одержимые и как церковь изгоняла из них чужие души. Вот мне и любопытно стало.

— Такие случаи есть, и их немало, — кивнул своим мыслям доктор, — только диагнозы их по-другому называются.

— А скажите… такие болезни… они лечатся? Человек, который считает, что он одержим духами, он может вылечиться и стать нормальным?

Шац хмыкнул и вдруг выдал очередную цитату:

— «Наука движется вперед, лет через сто она поймет, что нужно есть, что нужно пить, что нужно жарить, что варить, и что настаивать на чем, но мы уж будем ни при чем…».

Я недоумённо взглянула на него, и он пояснил:

— Конечно лечится.

Мы еще немного побеседовали на эту тему, и я вышла от него вполне довольная: он подтвердил мои мысли по поводу того, что когда Лида, будучи одержима душой той якутки, попала в психушку и её там полностью вылечили. Но вот куда подевалась душа якутки — вопрос.

Ну да ладно, с этим я ещё потом разберусь.

А Шац мне так-то понравился.

И вот я снова сидела в покачивающемся под мерный перестук колёс вагоне и с сожалением покидала эти чудесные места. Командировка закончилась, а домой не хотелось. Нет, за своими я соскучилась. Везла им подарки. Светке я накупила сладостей. Хоть я была противницей всего этого, так как стоматология в это время ещё была не ахти, но тут не удержалась и накупила от души, аж два больших кулька. Такая вкуснятина! А Римме Марковне у кавказских мастериц я приобрела свалянную из шерсти жилетку, тёмно-синего цвета и такой же берет. Соседки ей обзавидуются. Да, прибарахлили мы её капитально. С таким приданым теперь и замуж выдавать можно.

И тут меня озарила гениальная идея — Михаил Евгеньевич Шац! Это же идеальная кандидатура! Такая чудесная пара получится. Будут друг другу Ахматову и Мандельштама цитировать. И если их свести, и Римма Марковна уедет жить в Кисловодск, я же смогу сюда приезжать сколько захочу!

Осенний сумрак заглушил свет за окном, в вагоне включили освещение и на оконном стекле, словно в зеркале, отразилась моя широкая предвкушающая улыбка.

Я прошлась по тихим, пустующим нынче комнатам (моих не застала, они ушли к репетитору французского языка), мимолётно коснулась нарядных кружевных занавесок на свежевымытых окнах, понюхала цветущие в вазонах комнатные цветы, улыбнулась большому фотопортрету в рамочке, где мы все вместе: Римма Марковна, Светка и я на параде в честь дня Великой Октябрьской социалистической революции, — божечки, как же хорошо быть дома!

Зашла в их комнату положить подарки — на светкином столе аккуратной пачкой лежали тетрадки и учебники, рядом акварельные краски и зелёный школьный пенал. Я выдвинула ящик и посмотрела на её заветные «сокровища»: обклеенная вырезанными из открыток цветами общая тетрадь, где округлым старательным почерком было написано: «Анкета для моих друзей», ещё одна раскрашенная фломастерами тетрадь с лаконичной надписью «Песенник», коллекция разноцветных камешков, собранных этим летом в Малинках, крошечный альбомчик с почтовыми марками, пластмассовый пупсик, высушенные листья дуба, клёна, ясеня, сухие каштаны и жёлуди, какие-то стеклянные шарики, пару рваных брусочков пластилина в коробке, большая складная лупа и несколько диафильмов «Сказка о царе Салтане», «Маленький Мук», «Путешествие Нильса с дикими гусями».

Ох и Светка! Не ребёнок, а маленький Плюшкин!

Этажерка Риммы Марковны, напротив, была почти аскетичной: на покрытых вязанными салфетками полочках одиноко стоял флакончик духов «Опиум», лежал тюбик крема, начатая упаковка валидола и потрёпанный томик Бунина с самодельной закладкой из новогодней открытки.

Да, сложно будет менять свой уклад и переезжать в Москву. Здесь-таки всё уже родное, привычное. Мне-то ещё ничего, а вот моим будет очень непросто.

Из задумчивости меня вывел звонок. Я открыла дверь — на пороге стол Иван Тимофеевич. Увидев меня, он широко улыбнулся:

— Лида! Приехала! А тут тебя как раз к телефону.

Пока шла к соседу, гадала, кто это: с работы? Родственники Лидочки? В школу вызывают? Вроде, больше и некому. Но не угадала — звонил Леонид:

— Лидия! — лаконично сообщил он, — я должен вернуться в Москву, на работу срочно вызывают. Хотел вот предупредить.

— Как жаль, — неожиданно даже расстроилась я. — Хотела познакомить вас со Светой. И с Риммой Марковной. А когда вы уезжаете?

— Поезд сегодня в полночь.

— Слушай, а давайте тогда приходите к нам на ужин? А то нехорошо будет — сколько здесь были и со Светкой так и не повидались.

— Согласен, — без лишних реверансов ответил он.

— Вот и чудесно, — улыбнулась в трубку я, — тогда ждем вас к семи. Записывайте адрес…

Пока день не закончился, я решила сбегать на работу, хотела проверить, что там с планом мероприятий по совершенствованию кадров, всё ли в порядке. Написала Римме Марковне записку, что вечером будет гость, переоделась и поехала.

Депо «Монорельс» встретило меня привычной суетой. Не забегая к себе, я отправилась сразу к Ивану Аркадьевичу.

— Вернулась, — не очень приветливо встретил меня шеф, весь его стол был завален бумагами и, судя по всклокоченному виду, работы было много, — нагулялась в Кисловодске? Водички попила? А мы тут зашиваемся, как видишь.

— Документы приняли? — не повелась на плохое настроения Карягина я, — или нужно что-то переделывать?

— Всё приняли, — хмуро кивнул Иван Аркадьевич, — хорошо, что Кашинская всё сделала.

— В каком смысле всё сделала? — удивилась я.

— Всю документацию оформила, что там надо, и отправила, — раздраженно закурил шеф.

— Подождите, я не совсем поняла, неужели Клавдия сперва не приняла, и Кашинской пришлось что-то переделывать? Но там же всё верно было…

— Приняла сразу, как только Кашинская ей отправила. Причём, приняла без единого замечания — отмахнулся шеф. — Все бы так работали. Учись, как надо.

— Но это же я…

— Всё, Лида, некогда мне, сейчас из главка звонить будут. — Нахмурился Иван Аркадьевич, — иди работай.

Я вышла из кабинета в непонятных чувствах. С одной стороны, то, что приняли — это прекрасно. Такая гора с плеч. Но вот при чем здесь Кашинская? Да, она сделала небольшую часть работы, которую я ей поручила. И проконтролировала отправку пакета с курьером. Но на этом и всё. С чего Иван Аркадьевич решил, что это она всё единолично написала?

В общем, надо идти разбираться. Второго Урсиновича я не вынесу.

В Ленинской комнате было шумно. Я заглянула — несколько человек, из молодёжи, склонились над столом и о чём-то отчаянно спорили:

— Не так!

— Почему это не так⁈

— Пока у нас не будет наш, созвучный злободневный репертуар — даже пробовать не стоит!

— Да ты хоть вникни в сущность вопроса!

— А я тебе говорю…!

— Здравствуйте, товарищи! — поздоровалась с рабочими я и спросила, — а чем вы тут занимаетесь?

— А это мы стенгазету делаем, — со вздохом ответил долговязый парень, из метрологов, — коллективную. От рабочего класса на злободневные темы.

Остальные нестройно поздоровались, без особого энтузиазма продолжая что-то рисовать, клеить, чертить на большом листе бумаги, растянутом аж на три стола.

— В честь какой даты? — уточнила я (что-то не помню, чтобы у нас в плане стояла стенгазета на это время).

— А это теперь у нас всегда стенгазеты по средам будут, — ответил другой парень, я вспомнила, что он работал в третьей бригаде помощником мастера.