— Элеонора Рудольфовна?

— Ну а кто же⁈ Или у тебя их много? Приезжай давай! — рявкнула Римма Марковна и в трубке пошли гудки…

В город я поехала не сразу. Ну ничего этот один день не решит, а мне тоже бросать всё не с руки. Поэтому я сперва, как и планировала, дочистила фасоль, убрала все по местам, затем собрала малину (осенью она плодоносит как-то более активно), нарвала зелени и нагрузила две сумки картошкой и овощами. Римма Марковна в прошлую ходку тоже кучу всякой всячины набрала, но я решила ещё добавить, мало ли как дела с этими новостями пойдут, можно так закрутиться, что потом и не вырвешься.

Я как раз вытаскивала из погреба две банки с вишнёвым вареньем, как опять появился Будяк:

— Лида, что там случилось? Зачем Римма Марковна звонила?

— Соскучилась, — буркнула я. Настроение и так было ни к чёрту.

— Лида, — Будяк мягко отобрал у меня банки, поставил их на землю, взял меня за плечи и легонько встряхнул, заглядывая в глаза, — Рассказывай.

Я и рассказала. Против моего ожидания, Будяк нахмурился.

— Что? — встревожилась я.

— По поводу Светы я не переживаю. У тебя опека, там, я уверен, всё оформлено как следует. Валеев не позволил бы небрежности к документам дочери. Я помню его. Крепкий был мужик. Хватка такая у него, что никто не сломает.

Я вздохнула. Да уж. Жалко, что всё так вышло. И как бы оно могло сложиться, если бы он не умер?

— Лида, — позвал меня Будяк, — давай-ка, спустись на землю.

— Но ты же сказал, что Светку она не сможет забрать.

— Не сможет, — кивнул Будяк, — да и то, что она за границу убегала, это её службы сразу возьмут на заметку. Так что у неё против тебя шансов вообще нет. Отказ же она написала?

— Написала.

— А вот квартира…

— Что квартира? — побледнела я.

— Она на кого оформлена? И как?

Я замялась.

— В общем, надо бы документы посмотреть, — задумался Будяк, — есть у меня один знакомый, как раз на этом деле спец. Сейчас поедем в город, и ты сразу собери все документы. Пока Ольга приедет, мы должны быть полностью готовыми. Думаю, в этот раз битва будет нешуточной.

— Почему ты так решил?

— Сама посуди, Ольга возвращается из сладкой заграничной жизни побитой собачонкой. Думаю, что она уже поняла, что такое реальная жизнь, и цену свою уже поняла. И тщетных девичьих надежд не питает давно.

— И что делать?

— Что. Что? Воевать. Бороться.

— Как же я не хочу воевать, — пожаловалась я, расстроенно.

— А тебе и не надо, — обнял меня Будяк и прижал к себе, — для этого у тебя есть я.

Это всё конечно хорошо: романтика и трали-вали, — рассуждала я, пока ехала обратно в город. Но полагаться на по сути посторонних людей не следует. Поэтому я решила прежде всего, прямо завтра с утра, нанести визит к любимой бывшей свекровушке. То-то Элеонора Рудольфовна «обрадуется» при виде меня.

Я решила задать ей парочку вопросов напрямую. Нужно понимать, к чему готовиться. Понятно, что всё она мне не скажет, но хоть какая-то ясность будет. В то, что Клавдия Брониславовна могла наврать, я не верила. У не банально не хватит фантазии на ложь.

Дома ждала обеспокоенная Римма Марковна, которая места себе не находила. О крайней степени паники можно было судить хотя бы по тому, как дрожали её руки, и как она за полчаса разбила две тарелки и чашку, чего в обычные дни за ней не наблюдалось (скуповата на вещи была Римма Марковна).

Не успели мы перекинуться и двумя словами, как зазвонили в дверь. Римма Марковна выскочила первой. Буквально через пару минут она вернулась:

— Это тебе, — удивлённо протянула она мне два письма.

Обычно почтальон бросает письма в почтовый ящик, но уже несколько раз кто-то забирал из ящиков прессу, и жильцы добились, чтобы до тех пор, пока они не найдут воришку, почту разносили по квартирам. У нас Римма Марковна выписывала много всего — от журнала «Работница» до таких газет, как «Известия» и «Правда». Светке мы выписывали «Мурзилку» и «Весёлые картинки». Я же выписывала нашу городскую передовицу. На работе заставили. Да и раньше я колонку там вела.

Но письма нам приходили редко. Точнее почти никогда не приходили. Разве что Римме Марковне иногда её знакомая писала, и то, в основном, открытки к праздникам с переписанными стихами Марины Цветаевой.

Я глянула на адреса — первое из Москвы, «до востребования». Второе — из Красного Маяка.

Сперва распечатала то, что от Лидочкиных родителей.

— «Лидия»! — писала мать, прямо между строк сквозило её сердитое настроение. — 'Т ы там сидишь в своем городе и горя не знаешь зажировалась(зачёркнуто). А у нас тут беда за бедой. Витька запил, скотина такая, Лариска его сперва выгоняла, а он не уходит. Так эта дура сама взяла и ушла. И сидит теперь у меня на голове. А этот вахлак мало того, что всех алкашей по всему селу собрал. Так уже и вещи выносить из дома начал. Да и крыша у него совсем поехала, все о переселениях душ каких-то рассказывает. Так что надо было, что бы тогда ты за него замуж пошла. А то Лариска теперь мучится.

Лида! Приезжай срочно к нам. Работы очень много. Мы не справляемся. Картошку не выкопали до сих пор еще. Навоз привезти надо, дров купить две подводы. Отец болеет, а мы не справляемся. А ты, говорят, теперь большим начальством стала, и зарплата у тебя большая. Так что приезжай прямо сейчас же!'

Подписи не было.

Я дважды перечитала текст письма и невесело усмехнулась. Да, это биологическая мать Лидочки, но чёрт возьми, какая же она недалёкая. Наглая. И глупая.

Это же и Лидочка такая была. Понятно почему Горшковы обалдели после моего попадания, когда Лидочка начала что-то вменяемое предпринимать.

Но поехать надо. Я, конечно, не собираюсь им там огороды городить, но отец Лиды болен, нужно в больницу его забрать или что. Надо ехать. Завтра после посещения свекровушки так и сделаю.

Мне теперь что, машина на руках, туда-сюда за полдня смотаюсь.

Второе письмо ввергло меня в ещё более глубокую задумчивость. Было оно кратким и гласило:

— ' Лидочка, доченька! (уж позволь старику тебя так называть, ведь ты бы могла быть нашей с Зинаидой дочерью), — писал Василий, несостоявшийся муж Лидочкиной покойной тётки. — Здоровье у меня нынче совсем ни к чёрту стало (прости что поминаю, но привычка). И задумался я, что всю жизнь прожил сам. Сейчас вот помру, и квартира моя трёхкомнатная достанется государству. А мне хотелось бы оставить её тебе. Тем более она находится в старой части Москвы, в Старомонетном переулке, в самом центре.

Да и доживать последние дни в одиночестве страшно. Приезжай ко мне. И бери своё дитя, знаю, что не родное оно тебе, но ты всё равно бери. И старуху свою приживалку тоже. Место всем найдётся. Только не тяни, доченька (просто, что тебя так называю, хоть напоследок побудет у меня настоящая семья)'.

Внизу прилагался адрес.

Да уж.

Я задумчиво покрутила конверт.

И вот как мне теперь быть? Разорваться?

Что выбрать? Малинки? Москву? Или остаться в городе?

Вопрос.

На следующий день, прямо с утра я легко вбежала в знакомый подъезд дома с колоннами, поднялась на второй этаж и нажала кнопку звонка. Сейчас Элеонора Рудольфовна со своими интригами, переживёт лучшие мгновения своей жизни, гарантирую!

Не успела трель звонка затихнуть в глубине квартиры, как дверь распахнулась.

На пороге стоял… Валера Горшков.

Собственной персоной.

— Лидия? — резко взбледнул Горшков.

Бывший лидочкин муженёк изменился. Постарел, подурнел, обрюзг. Намечающуюся лысину уже не могли скрыть жидкие волосёнки, а под глазами залегли вместительные мешки. Странно, он же жил в больнице, считай санаторий — кормят, поят, выгуливают, регулярно делают клизмы. Почему же он так изменился? Неужто совесть замучила? Или такие есть в нём что-то от Санта Клауса и его таки держали на сильнодействующих лекарствах?