Через секунду распоряжение лежало на столе у Карягина.

— Что за херня? — удивился он, — как я мог такой дебилизм подписать?

— Татьяна Сергеевна вам среди других бумаг подсунула, вот вы все скопом и подписали, — невинно прокомментировала я, — и нужно теперь проверить, что ещё она вам подсунула.

Народ возмущённо загомонил. Шум нарастал.

Иван Аркадьевич побагровел и взвился. И минут десять яростно ругал Кашинскую, и всех остальных заодно.

Когда он иссяк, в кабинете воцарилась оглушительная тишина, а Кашинская стояла бледная и старалась даже не дышать.

И в этой звенящей тишине я произнесла:

— Иван Аркадьевич, так что с Капитолиной Сидоровной делать будем? Может, пусть Татьяна Сергеевна сейчас по-быстрому извинится перед ней, и мы уже пойдём работать. У нас же ещё дел полно. И отчет за вторую декаду на носу.

— Вы сговорились! — задыхаясь от возмущения, прошипела Кашинская. — Это немыслимо!

— Ага, конечно, мы сговорились и все вместе написали от вашего имени докладную на Капитолину, и принесли Ивану Аркадьевичу, чтобы он весело провёл утреннюю летучку, — съехидничал Иваныч, — Нам же больше делать нечего, лишь бы этот цирк ваш всё утро обсуждать. Эх, развели прынцесс!

В общем, получила Кашинская по самое немогу.

Теперь уже сияла Щука.

А вот когда я вышла из кабинета в коридор, нос к носу столкнулась с Кашинской. Глядя на меня немигающим взглядом, она еле слышно прошипела (но я услышала):

— Я это ещё припомню! Кровью умоешься, сука!

В воздухе, казалось, витал ядрёный запах серы, выражаясь языком теологической литературы (Евангелие от Иоанна, Откровение 21:8). Если же говорить проще — попахивало скандалом. И не одним.

Поезд на Москву был ночным, плацкартный вагон мелко дребезжал на поворотах, забытый на столе чей-то стакан в подстаканнике звонко подпрыгивал в такт, а у меня на душе было тревожно. С одной стороны, всё моё естество жаждало чего-то нового, мне уже стало скучно и тесно в нашем городке, а с другой стороны, там ведь уже всё обжито, привычно и стабильно. А что ждёт меня в столице? Смогу ли я там устроиться? Причём устроиться так, чтобы перевезти семью и создать им условия с комфортом?

На дворе шел октябрь 1981 года, до начала «лихих девяностых» оставался всего какой-то десяток лет и пора бы уже начинать думать, как правильно определиться с будущим. Мысли мои метались между вариантами переезда за границу или обустройства здесь, в СССР, но так, чтобы не стать нищими, когда наши мудрые вожди окончательно развалят такую страну.

Поезд загудел и чихнул, подъезжая к какой-то станции, заспанная проводница торопливо побежала закрывать туалеты, несколько пассажиров — толстая тётка с двумя увесистыми баулами и три мужика с чемоданами и сумками, начали, громко переговариваясь, шумно пробираться в тамбур сквозь спящий вагон, нимало не заботясь, что перебудят пассажиров.

Вагон дёрнулся так, что я чуть не слетела со второй полки, и остановился. Захлопали двери, с улицы донеслись объявления о прибытии. В окно заслепило ночным прожектором. Весь этот ночной бедлам сбил меня с размышлений, и я переключилась на другое: Будяк или Леонид? После того памятного вечера, симпатии обоих ко мне проявились столь явно, что нужно уже было что-то решать. Держать двух взрослых мужчин во фрэнд-зоне было некрасиво. Особенно, конечно, удивил Леонид. То, что он «положил на меня глаз», стало ясно еще при первой встрече, но то, что он начнет так активно соперничать с Будяком, здорово напрягало.

Нет, я не ханжа и не «синий чулок». Я здоровая молодая женщина со своими потребностями и да, замуж мне давно пора, быть монашкой второй год подряд глупо и неуместно. Но что-то меня останавливало, сама не пойму.

Я задумалась.

Еще в той, моей прошлой жизни мы с Жоркой были любовниками. Это произошло как-то внезапно и само по себе. Помню, была зима, снег. У нас состоялся трёхдневный корпоративный выезд в один из престижных загородных пансионатов, где имелись свои горнолыжные трассы и конюшня. Наш шеф считал, что неформальное общение на природе, спорт, сближают сотрудников и повышают корпоративный дух. Слава богу, что такие выезды он проводил всего раз или два в году. Я тогда очень не хотела ехать, но как начальник департамента по управлению персоналом, именно я была обязана там быть.

Пансионат был элитарный, закрытый, для узкого круга лиц, но при этом довольно большой и, кроме нас, там ещё отдыхало несколько компаний. В том числе проходил какой-то выездной семинар учёных, только для «своих» (потом я уже узнала, что они распиливали какой-то европейский грант).

И вот сидим мы такие в ресторане, ужинаем, я встаю и выхожу в другой зал, чтобы проверить, всё ли готово для выезда на утренний пикник на природу (да, сама знаю, что дебилизм устраивать такое зимой, но нашего шефа разве переубедишь? Упёрся — и всё.). И в дверях сталкиваюсь с Жоркой, который возвращался откуда-то. Хватило одного взгляда. Сердце моё взметнулось куда-то аж в горло и там мелко-мелко задрожало, забухало, руки и ноги онемели, а внизу живота запылал огонь. У Жорки, очевидно, было всё то же самое. Ни слова не говоря, он взял меня заруки и пристально посмотрел в глаза:

— Георгий, — хрипло сказал он.

— Ирина, — словно чужими губами прошептала я.

А потом мы сидели за отдельным столиком и говорили, говорили. Когда заиграла музыка, он пригласил меня на танец. Наши руки сплелись, мы были так близко друг от друга, что я слышала, как стучит его сердце.

В общем, танец тот мы так и не дотанцевали. Мы сбежали и заперлись в номере. И не выходили оттуда двое суток. Только минеральную воду заказывали по телефону и иногда что-то перекусить, не помню. Ни зимы, ни горнолыжной трассы, ни коняшек, ни элитной бани с бассейном я так и не увидела. Да мне и не до того уже было.

Шеф, конечно, потом сильно ругался, ну а что я могла сделать? Я ведь себя не контролировала вообще.

Когда пришло время вернуться домой, я стала словно зомби, не могла найти себе места, не могла ни есть, ни сосредоточиться ни на чём, всё думала о нём, вспоминала. А потом, буквально через день он позвонил мне, и всё. Мы стали встречаться и встречались несколько лет подряд, до моего попадания сюда.

Поэтому я знаю, что такое страсть, любовь. А ни с Будяком, ни с Леонидом у меня такого огня нет. Да, мне приятны и волнительны их ухаживания, взгляды, намёки, но, если того же Будяка долго нет, так я о нём и не думаю. А как Леонид уехал, так я о нём вспомнила раза два и то, потому что собирала документы, которые он сказал собрать.

И вот что мне делать?

А ведь решать что-то было нужно.

Я долго ещё думала, ворочалась на жестком матрасе с выпирающими комочками ваты, пока незаметно для самой себя не уснула, так ничего и не придумав.

В Москве была суета.

Я не буду описывать, как я воевала с суровой дамой в Главке, как оформляла и переоформляла документы, прямо горы документов. Постоянно чего-то то не хватало. То было оформлено не так, как хотелось этой даме. Наконец, преодолев небольшую часть бюрократических барьеров, я получила немного времени, целый день, который могла использовать для себя.

И первое, что я сделала, я поехала в Серпухов. Да, я очень хотела увидеть Лидочкиного отца.

Автобус медленно ехал, останавливаясь у каждого столба, пассажиры то выходили, то заходили, и мне казалось, что эта дорога никогда не закончится. За дни, проведённые в Москве, я тысячу раз пожалела, что у меня нет здесь своей машины — добираться туда-сюда бесконечное количество раз отнимало уйму времени и сил. Когда окончательно начну устраиваться, нужно будет перегнать мой автомобиль сюда, иначе я сойду тут с ума.

Город Серпухов в эти времена представлял собой смесь облезлых старинных храмов, церквушек и ажурных домиков, которые не развалили во время революции и после, вперемешку с новыми кварталами однотипных сталинских и хрущёвских построек. Он утопал в зелени и был довольно уютным.