— Да всё хорошо…

— Нет, вы не ответили на вопрос, — не уступила я.

Римма Марковна надолго задумалась, а потом, покачав в такт своим мыслям головой, тихо сказала:

— Я всегда хотела жить в небольшом старинном домике с мезонином. Чтобы потолки высокие были. И чтобы был свой сад. Как у нас в Малинках. Но чтобы каждые выходные ходить в оперу или в театр. Чтобы семья была. Ещё хочу танцевать танго. Всегда мечтала. Это так красиво. Но в юности возможности не было, бедность была страшая, пришлось на фабрику идти, я в две смены там работала и без выходных, какие там танцы. Тут лишь бы до кровати доползти. А ведь ещё матери помогать надо было. Потом война. Потом всё как закрутилось, — вздохнула Римма Марковна, — Да зачем ты прицепилась ко мне, Лида? Бредишь старые раны.

— А знаете, Римма Марковна, существует одна старинная легенда. Восточная, вроде индийская или китайская, — сказала я. — Согласно этой легенде перед тем, как возродиться, каждой душе дают выбор — решить, какая половина жизни пройдёт счастливо: первая или вторая? Детство и молодость или же зрелость до старости? И некоторые души выбирают второй вариант, понимаете?

Римма Марковна молчала.

— И часто именно вторая половина жизни является наградой за перенесенные тяготы и страдания в юности, — продолжила я, — и наоборот. Помните, как у Данте Агильери: «Земную жизнь пройдя до половины, я оказался в сумрачном лесу…»?

— У меня сейчас и так всё хорошо, как я и не мечтала даже! Никогда я так хорошо не жила.

— Ну, теперь смотрите, Римма Марковна, — задумалась я, — это же всё вполне реально. Чтобы иметь свой дом с мезонином и садом и при этом ходить в оперу и театры, вам нужно жить где-то в пригороде Ленинграда, Риги или Львова. Это я для примера говорю. Та же Астрахань — прекрасный вариант.

— В Астрахани летом жарко очень, — проворчала Римма Марковна, постепенно втягиваясь в разговор, — с моим давлением я там не смогу.

— Ну пусть не Астрахань, — согласилась я. — Можно же Кострому, Казань или Киев взять. Там климат умеренный. Как раз вам хорошо будет. Обменяем вам квартиру на домик с мезонином и будете там жить и ходить по своим театрам.

Римма Марковна аж икнула.

— А, чтобы семья была — нужно вам замуж выйти. Делов-то, — вероломно подытожила я.

— Да ты с ума сошла, Лидия! — вспыхнув, возмущенно сказала Римма Марковна и неловко добавила, пытаясь увести разговор в сторону, — давай я тебе молочка лучше налью.

— Не сошла, — ответила я, — у вас еще есть время, чтобы пожить так, как вы мечтали. Лет двадцать так точно. Вас вообще ничего не сдерживает, Римма Марковна. Когда выберем вам город и приобретем там домик, переедете и выйдете замуж. Сколько ваших ровесников остались вдовцами. Думаю, вполне вы себе какого-то бодренького дедка найти сможете…

— Да ты что! Ты что! — запричитала Римма Марковна, — нашто он мне⁈ Пердун старый! Буду обхаживать его? А потом его дети меня под зад ногой вышвырнут и опять на Дворище?

— А это всё от вас зависит, Римма Марковна, — ответила я ей, — если дом будет ваш, и вы там старичка не пропишете — никто вас не вышвырнет. Кроме того, у вас ведь ещё есть я. А я не позволю. Так что не отмахивайтесь, а подумайте. У вас есть реальная возможность последний кусок жизни прожить именно так, как вы мечтали.

Римма Марковна задумалась и тихо вышла из комнаты. Даже грязную чашку из-под киселя на столе забыла.

Я же вздохнула спокойно — теперь уж точно она от меня со своими интригами о моём замужестве отстанет. Ну а что? Клин клином вышибают.

Хотя на самом деле я желала ей счастья, и, хотя привыкла уже к её помощи, но была бы только рада, если бы она нашла себе такого же вредноватого дедка для походов в театр.

— Что значит «Всё так и есть»⁈ Это что такое⁈ — заверещал Колодный и от возмущения даже его лысина покраснела.

Он раздосадовано крутил туда-сюда листок бумаги с объяснительной, и не мог поверить, что действительно видит то, что видит.

Да, я вчера весь вечер просидела над написанием объяснительной, перебрала множество вариантов: от подробного описания, какая мать Лидочки деспотичная тиранка и ханжа с мелкособственническими инстинктами до живописания ее нравственности и истории реального происхождения Лидочки. Но по мере написания мне становилось противно. Всё было не то.

В результате я решила, что пусть увольняют, значит, пора ехать жить в Кисловодск, и написала вот так, в трёх словах: «Всё так и есть».

И пусть как хотят, так и понимают это.

— Что вы себе позволяете, Лидия Степановна⁈ — тем временем гремел секретарь парткома. — Вам было сказано написать объяснительную с подробным описанием ответов на все претензии матери! А вы что мне здесь написали? Что, я вас спрашиваю⁈

— Объяснительную, — тихо сказала я. — Там же в заголовке написано.

— Я вижу, что написано в заголовке! — завизжал Колодный, — да вы издеваетесь⁈

— Нет.

— Иван Аркадьевич! — схватился за голову Колодный, — вы посмотрите на это!

В комнате заседали сам Колодный и Иван Аркадьевич. Карягин очень переживал всю эту ситуацию и, хоть партком был независимой ячейкой и мог вызывать на ковёр хоть и самого директора, настоял на том, чтобы присутствовать на первом этапе расследования.

Когда секретарь парткома в гневе швырнул листок ему, он развернул и заглянул в текст:

— Лидия, действительно, что это? — нахмурился он. — Ты же должна была объяснить всё, а не ёрничать.

— Я не ёрничаю, Иван Аркадьевич, — сказала я и добавила, — понимаете, она — моя мать. Какая ни есть, но — мать. И я не хочу, чтобы в глазах товарищей по партии моя мать выглядела нелицеприятно. Лучше пусть меня судят. Я готова принять любое наказание. А мать — не трогайте! Не позволю!

Я покаянно склонила голову. Воцарилась тишина, лишь шуршала бумага — это секретарша стенографировала всё в протокол заседания.

Иван Аркадьевич как-то странно посмотрел на меня.

— Лидия Степановна, подождите нас за дверью, — хрипло сказал Колодный.

Я вышла в коридор и прислонилась пылающим лбом к прохладной стенке. Видимо, таки перенервничала. Сама не пойму.

О чём они спорили, я не слышала. Но, судя по повышенным голосам за дверью, разговор был отнюдь не простой.

Меня продержали в коридоре достаточно долго. Я уже аж устала стоять. Примерно через полчаса меня пригласили обратно.

— Лидия Степановна! — прокашлявшись, сообщил Колодный, — на основании докладной записки от вашей матери, гражданки Скобелевой, и информации об инциденте, полученной от вас в объяснительной записке, всесторонне изучив все обстоятельства этого дела, включая вашу положительную характеристику и поручительство от дирекции предприятия. Кроме того, звонил главный редактор нашей городской газеты и тоже дал вам положительную характеристику. В виду всего вышеизложенного, комитет КПСС нашего депо постановил о дисциплинарном наказании в виде устного замечания без занесения в личное дело, с условием, чтобы вы помирились с матерью. Срок вам — две недели.

Я мельком посмотрела на Ивана Аркадьевича. Вид у него был явно довольный.

Я зашла в небольшое кафе-«стекляшку» с неоригинальным названием «Прибой», которое находилось недалеко от депо «Монорельс». После всех этих потрясений банально решила взять тридцатиминутную паузу и побаловать себя вкусненьким.

В рабочее время посетителей в кафешке не было, если не считать полную женщину пенсионного возраста, которая с умилением смотрела как ее внук, малыш лет пяти, с аппетитом ест пирожное.

Я заказала три шарика мороженного «Пломбир», в вазочке, с сиропом и шоколадной стружкой, и стакан лимонада «Колокольчик».

Оплатив заказ, я устроилась за самым крайним столиком. От общего зала меня отделяла большая стереоколонка.

Смакуя сладкую молочно-шоколадную льдистость, я на какой-то миг совершенно выпала из реальности. Не знаю, как долго я познавала нирвану, но обратно в наш мир меня вернули голоса. Говорили явно на повышенных тонах. Но меня зацепил не шум, а то, что было упомянуто моё имя.