— А фамилию его вы знаете?

— А чего ж не знать? Я тут семьдесят три года живу — всё село знаю.

— И какая у него фамилия.

— Беляев.

Я выгрузила словоохотливую попутчицу у её ворот и поехала к дому Скобелевых. Разговор предстоял нелёгкий.

— Явилась не запылилась! — буркнула Лидочкина мать.

Заслышав шум от автомобиля, она вышла на улицу и сейчас поджидала меня, уперев руки в бока, с самым что ни на есть решительно-агрессивным видом.

— Добрый день, — поздоровалась я, выйдя из машины и не ожидая, впрочем, ответной любезности.

— Ты почему это домой не являешься⁈ — возмущённо высказала мне Лидочкина мать. — Сколько времени прошло, а тебе и дела до нас нет! Машину зато вон купила! Вырядилась, как фифа, а то, что у матери, может, на хлеб и копейки нету — это тебя совсем не волнует!

— Машина мне от мужа досталась, — спокойно парировала я. — Он, кстати, умер. Что же вы, мама, на похороны не приехали? Дочь поддержать.

— Да ты! — побагровела Шурка и запнулась, исчерпав контраргументы.

— А насчет помощи — так у вас же ещё одна дочка есть, Лариска. Всё равно вы только ей помогаете, так чего я зазря на вас батрачить должна?

— Поговори мне ещё! — рявкнула Шурка, заметив, как на шум начали выглядывать их своих дворов соседи. Да уж в деревне бесплатное представление можно увидеть не часто.

— А что «поговори»? — не стала молчать я, — Лариса — любимая дочь, а я — ненавистная. Вы только её любите. Так зачем я буду приезжать в дом, где меня ненавидят?

— Да ты…! Ты! — на мать было жалко смотреть, но я решительно пёрла к финишу, где на горизонте виднелась огромная точка над «i».

— Кстати, что там с отцом? Где он?

— Дома вон сидит, — зло фыркнула Шурка, — где ему быть.

— Чем он заболел? — спросила я, — в больницу его возили?

— Два пальца на ноге он сломал, гипс наложили, скоро снимать уж будут, а так что с ним станется, — отмахнулась Шурка и вернулась к волнующей её теме. — Надо свеклу зачищать, быстро переодевайся, сейчас Лариска подойдёт — пойдём на поле, я в этом году всего два гектара взяла, должны до завтра управиться. А завтра прямо с утра кабаки собирать будем, я бабкин огород застреляла, большой урожай получился, за завтра, может, и не управимся. Так ты позвони на работу и возьми на неделю отпуск, а то работы много…

— Нет, — тихо сказала я.

—… и фасоль потеребить надо, — продолжала Шурка, не слыша меня, — а возле дома огород лопатами копать будем, не хочу опять трактор загонять, в прошлом году он мне саженец груши сломал, хороший сорт такой был, так что будем в этом году руками…

— Нет, — уже громче повторила я, — Я не буду вам ничего помогать. И не останусь.

— Как это ты не будешь? — вытаращилась на меня Лидочкина мать с таким видом, словно я привидение.

— Вот так не буду, — спокойно ответила я. — У меня работа. Тяжелая. Выходные маленькие. Отдохнуть нормально не успеваю. Своя семья же ещё есть. Кроме того, я учусь в институте. На следующей неделе экзамены у меня, готовиться надо.

— Не, ну ты гля! — заверещала Шурка, развернувшись к соседям и указывая на меня пальцами, — родила на свою голову уёбище какое! Родной матери оно помогать не хочет! А как я тебя кормила, растила — так меня никто не спросил — хочу я или не хочу! А теперь оно выросло и концерты мне тут устраивает! Я тебе поустраиваю! Сейчас как возьму дрын, как перекрещу — так неделю на жопе сидеть не сможешь!

Она завелась и кричала все громче и громче, брызгая слюной и тыкая на меня пальцами.

— О! Ты смотри! Явилась! Тварь! — на сцене появилось новое действующее лицо — Лариска.

Увидев меня, она пришла в неописуемую ярость и некогда красивое, а нынче обрюзгшее, лицо ее так перекосило, что на него было страшно смотреть.

— Пусть эта дрянь скажет, куда она моего Витьку увозила⁈ Что он потом приехал и пить каждый день начал⁈ — верещала она. — Куда⁈ Отвечай, мразота! Дрянь! Скотина! Что ты с ним сделала⁈

Я благоразумно не стала вступать в полемику, ждала, пока коллективная истерика лидочкиных родственниц исчерпает себя, чтобы закончить диалог.

Однако лидина мать и сестра так не считали и заводились всё больше и больше. Наконец, Лариска, видя, что я не боюсь её и не реагирую, подскочила ко мне и размахнулась в попытке уцепиться мне в волосы. Но не зря я в прошлой жизни целых два года ходила на айкидо, может, драться я так и не научилась, но как уворачиваться — это вбивали в нас намертво. Поэтому я плавно перетекла в сторону, а Лариска, потеряв опору, со всей дури пролетела мимо и с размаху врезалась в калитку. Жалобно скрипнули петли, и деревянная конструкция вместе с Лариской влетела во двор. Послышался стук от падения и вопль Лариски:

— А-а-а-а-а! Убили! А-а-а-а-а!

Шурка охнула и вбежала во двор, откуда донеслись её причитания и рыдания лидочкиной сестры.

Мда, внятного диалога с этими женщинами не получилось.

Ну что же, я, по крайней мере, попыталась. Совесть моя чиста.

Я заглянула во двор — Лариска сидела верхом на калитке и рыдала, размазывая слёзы по щекам. Рядом с ней стола Шурка и что-то ей выговаривала. Убедившись, что все живы, я вытащила из автомобиля сумки с подарками, аккуратно поставила их у калитки, села обратно в машину и поехала домой.

Жаль, что с лидочкиным отцом не попрощалась, но так даже лучше.

В общем, страница с родственниками Лидочки из деревни Красный Маяк была перевёрнута.

Надеюсь, навсегда.

А на работе, прямо с утра состоялся «глобальный» разговор с Зоей. Она как раз тоже вернулась из отгулов и жаждала поделиться результатами:

— И вот я подумала — не хочу я быть замужем! — взахлёб рассказывала Зоя, как не в себя поглощая ватрушки с творогом, которые заботливо сунула мне Римма Марковна (совесть её, видимо, за интриги в Малинках замучила). — Не хочу жить с человеком, от которого меня отворачивает. Даже если он пить перестанет, то все чувства давно прошли, выплаканы по ночам в подушку под его пьяный храп.

— А дети? — задала вопрос я и тут же пожалела об этом.

— Я долго думала, понимаешь? — завелась Зоя. — Он же детьми меня по рукам-ногам связал. Знает, что пока дети с ним, я никуда не денусь. В общем, я проревела все эти дни, Лидочка, и, наверное, выплакала всё, что было.

— И что?

— Я решила так, — вздохнула Зоя. — Пусть дети остаются с ним, если суд встанет на его сторону. Это же и его дети. Он отец и имеет точно такое же право на них, как и я.

— Ты в своем уме? — если честно, я ожидала всего, но не такого.

— Да, в своем, — невесело усмехнулась Зоя. — Я не хочу и не буду бороться и воевать с ним. Потому что я не хочу делать детей заложниками ситуации. Они не виноваты. Если он оставит их у себя — значит, я буду платить алименты. Как положено платить, покупать одежду.

— Но как ты жить без детей сможешь?

— Да они так каждый день ко мне по сто раз бегают. Я же их всегда и покормлю, и вкусненьким побалую, и все горести-радости послушаю. А он же как дундук — только «гыр-гыр» на них. Они подрастут и сами ко мне вернутся. А не вернутся — значит плохая я мать.

— А как же ты сможешь пережить все это?

— Ох, даже не знаю, Лида, — вздохнула Зоя. — Не знаю я. Но я вижу один только выход — я посмотрела на тебя и решила тоже поступать в институт. Буду учиться, и времени на тоску у меня не будет.

— Но вступительные экзамены уже прошли, — неуверенно сказала я. — Учеба уже почти месяц идет.

— Да, прошли, — кивнула Зоя, — но я узнавала — в нашем филиале нархоза недобор получился. А у меня высшего образования нет. А так, поступлю, закончу. Получу диплом. Глядишь — жизнь и изменится. Ты же мне с целевым поможешь? Поговоришь с Иваном Аркадьевичем?

— Я-то поговорю, но Зоя, ты же сейчас на эмоциях всё решаешь. Смотри, чтобы потом не пожалела…

— Зато не буду ни ему, ни детям, ни подругам мозги нытьем и рыдания замучивать.

— Ох, и отважная ты, Зоя. Я бы так не смогла, — задумалась я.