Фигура увеличивалась. Постепенно я начал различать одежду — пиджак, сорочку, брюки, трость в руке — и черты лица. Лицо показалось мне знакомым, но момента узнавания всё никак не было. Где я мог его видеть? Кто это, чёрт подери, такой⁈ И как мне вообще реагировать на происходящее?

Я призвал цепь, она возникла, намотанная на правую руку, и тускло блеснула, готовая к драке.

Человек остановился у самой границы зеркала — так мне показалось — и посмотрел на меня с улыбкой. Он уже был нормального человеческого размера — так, словно зеркало было лишь проёмом в соседнее помещение, и в этом помещении он и стоял.

«Ты кто такой?» — попытался я спросить.

Звука не получилось, губы не шевельнулись. Однако вопрос явно дошёл до адресата. Тепла в улыбке незнакомца со смутно знакомыми чертами лица прибавилось. И я «услышал» ответ у себя в голове:

«А ты повзрослел, сынок. Как быстро летит время».

Первая мысль — о гипотетическом отце из моего родного мира — была явно нелепой и быстро скончалась. Какой там у меня мог быть отец? Глупость.

Номером два пришла мысль, сильная и яркая, как вспышка сверхновой. До меня вдруг дошло, почему лицо этого человека кажется мне знакомым.

Да он же походил на меня самого! На Костю Барятинского. Или, если уж быть до тошноты точным, это Костя походил на него. На Александра Григорьевича.

«Зачем явился?» — спросил я.

Получилось грубо. Изображать сыновнюю любовь я не умел — никогда прежде этого не делал, — да и не считал уместным. Но на Александра Григорьевича моя нарочитая грубость впечатления не произвела.

«Мне жаль, что я не остался с тобой. Жаль, что не увидел, как ты взрослеешь…»

«Ты бы ничего этого не видел, даже если бы остался, — возразил я. — Ты и при жизни не замечал ни Костю, ни Надю. Если бы ты не погиб на той дуэли, то так и продолжал бы работать до самозабвения — чтобы отвлечься от тоски по рано ушедшей супруге. А когда не работал, ты бы пил. Играл бы на бирже, жалел бы себя. И так — до тех пор, пока не понял бы, что разорен. Знаешь… Мне не хочется думать, что бы ты сделал дальше».

«Грустно, но справедливо, — задумчиво согласился призрак. — Да. Пожалуй, ты прав».

«Зачем ты пришёл? То, что обниматься я к тебе не полезу, мы уже выяснили. Ещё какие-то вопросы остались?»

И тут Александр Григорьевич сделал нечто вовсе неожиданное. Он перешагнул границу зеркала и спрыгнул на пол. Сделал это до такой степени буднично и просто, как будто вместо зеркала между нами и правда был всего лишь проём.

Выпрямившись, «отец» отряхнул пиджак — так, словно мог нацеплять пыли, пока переходил из одного мира в другой. И вновь уставился на меня.

Он всё ещё улыбался. Его как будто переполнял некий нездешний мир и покой. И, как ни странно, я помнил это чувство. Оно было так близко, когда умер капитан Чейн. Казалось таким манящим… Но я сам выбрал иной путь. Путь борьбы.

«Я знаю, что ты — не мой сын, — сказал Александр Барятинский. — Но у тебя мозг моего сына, потому именно мне и выпало прийти. Прости, что всё так сложилось. Для того, чтобы мой визит не был совсем уж напрасным, передай кое-что деду».

«Излагай», — кивнул я.

«Скажи ему, что он ни в чём не виноват. Я сам сделал со своей жизнью то, что сделал. И пусть он не торопится сюда. Сейчас для этого не лучшее время».

«А бывает лучшее время, чтобы умереть?» — Я уже начал веселиться. Ситуация напоминала какой-то сюрреалистический фарс.

«Бывает, — кивнул Александр Григорьевич, и улыбка покинула его лицо. — Любое время, когда мир не окутывает Тьма, выползшая из Бездны».

Тут и мне как-то резко расхотелось шутить. Я подался вперёд.

«Что ты знаешь о Тьме?»

«Что может знать покойник? Я только вижу. И ты можешь видеть то же самое».

Зеркала потемнели. Как будто пространство за стёклами наполнилось непроглядно чёрным дымом. Но это был не дым. Я видел смутные контуры, постоянно меняющиеся, перетекающие, струящиеся. Как будто бесконечно огромный клубок змей… Но бесполезно было искать аналогии. То, что я видел, не имело аналогов в этом мире. Материя, но не материя. Энергия, но не энергия.

Тьма. Просто тьма.

«Она будет рваться сюда, — сказал Александр. — Снова и снова. Прорехи будут появляться тут и там, но — вблизи основного прорыва».

«Цесаревич».

«Именно. Приглядывай за ним».

«Что произойдёт, если его убить?»

«Убьёшь его — откроешь Тьме парадные ворота. И тогда уже ничто её не остановит».

«А сейчас её остановить можно?»

«Этого я не знаю…»

«Толку с тебя!» — разозлился я.

«Не меньше, чем было при жизни, — отпарировал Александр. — Будь осторожен, сын. Не умирай. Через это, — он указал на клубящуюся за стёклами тьму, — не прорваться даже тебе. Она сожрёт всё и отправится дальше».

Я угрюмо молчал, глядя в чёрное зеркало.

«Мне пора уходить. Хочешь спросить что-нибудь ещё?»

«Мой мир. Ты знаешь, что с ним сейчас?»

Александр Григорьевич помолчал.

«Ну?» — поторопил я его.

«Твои товарищи продолжают бороться. Ты погиб — и твой подвиг стал новым знаменем в этой борьбе. Но…»

«Но усилия напрасны? Ты это хочешь сказать?»

«Да. Твой мир катится в пропасть. И рано или поздно окажется там. Это неизбежно».

«Ну, это мы ещё посмотрим, — вырвалось у меня. — Знал бы ты, сколько раз меня пытались напугать неизбежностью!»

Ни грамма рациональности мой ответ не содержал. Я просто не привык сдаваться.

Опустил голову и прикрыл глаза. Секунда молчания, секунда воспоминаний о том месте, из которого я пришёл. Каким бы ни был — это был мой родной мир…

И тут вдруг пришло ощущение, что я один. Я открыл глаза, поднял голову. Александра Григорьевича не было. Зеркала снова отражали друг друга.

— Срань, — сказал я, и слово прозвучало так, как положено.

Я резко встал с кресла, обошёл его и толкнул дверь. Та не поддалась. Я вспомнил, что дед открывал её вовнутрь, и поискал ручку.

Ручки не было.

Я уже рассматривал вариант применения Тарана, когда щёлкнул замок, и дверь приоткрылась — впуская в полумрак мягкий электрический свет из кухни.

— Получилось? — спросил дед.

— Я уснул, и мне приснилась какая-то дичь, если ты об этом. — Я вышел из пятиугольной комнаты, подошёл к столу и упал на стул. — Кофе…

Не успел договорить — дед придвинул мне чашку с чёрным напитком, исходящим паром.

— Спасибо. — Я взял чашку, вдохнул аромат, осторожно отхлебнул.

На удивление неплохо для крохотной кухоньки в подвале любителей половить глюки в зеркалах.

— Я полагаю, ты видел Тьму, — сказал дед, стоя напротив. — Что она делала?

— Какая разница, что делала Тьма у меня в голове? — пожал я плечами. — Просто была.

— Когда я видел её в последний раз, она клубилась в Бездне, лишь изредка выпуская оттуда щупальца. А теперь?

Нехотя принимая правила игры, я ответил:

— Теперь она повсюду. Кроме неё, ничего не видно.

Дед опустил голову.

— Вот и свершилось…

— Ну да, надежды нет. Даже помереть — не вариант, — хмыкнул я.

Дед вскинулся и уставился на меня.

— Кто тебе об этом сказал?

— А есть разница?

— Ты ведь кого-то видел? Ты сам не мог узнать, что даже души теперь не смогут покинуть этот мир!

Я помолчал, глядя на медную джезву, из которой ещё поднимался парок.

— Отца, — буркнул я.

Григорий Михайлович опустился в кресло, бледный, с трясущимися руками.

— Ну, то есть, не биологического отца капитана Чейна, — поправился я. — Я видел Александра Барятинского. Он знал, что я немного не его сын. И просил передать тебе, что ты ни в чём не виноват. Ты ведь понятия не имел, что происходит в его жизни. А ещё просил передать, чтобы ты не вздумал помирать, пока эта штука там.

Произнесённые слова казались мне полной чушью, но дед, услышав их, как-то сразу воспрянул духом. К нему вернулся нормальный цвет лица, а в глазах засветилось любопытство.