— Да не волнуйтесь вы. Я точно знаю, что мой муж балует его на все лады.

Вставая, Лотта твердо смотрит в глаза домработницы. Она по-прежнему жена хозяина.

— Мы здесь, чтобы разобраться с вещами Курта, — сухо объясняет Лотта.

— Я знаю, — отвечает Эрика.

Подруги уже почти дошли до кабинета, когда домработница хриплым голосом выкрикивает еще несколько слов:

— Это его дом. И полиция не смеет проводить здесь тайный ночной обыск. Это неправильно, что его выдворяют из страны.

— Мы тоже так считаем, — спокойно отвечает Лотта. — Но если бы он остался, это было бы очень опасно. По мне, лучше пусть он сохранит здоровье, чем гордость.

Эрика достает свой носовой платок и промокает глаза.

— Я не хотела вас упрекать. Я знаю, что вы правы. Делайте, что должны, а я пойду прогуляюсь с милым Харрасом. Или могу быть вам чем-то полезной?

— Нет, спасибо. Мы справимся. Присмотрите лучше за бедным Харрасом. Для Курта большое утешение, что вы о нем так хорошо заботитесь.

Эрика кивает.

— Могу я спросить, все ли хорошо с господином Вайлем?

— Конечно можете. У него все хорошо, учитывая обстоятельства. Он остановился у друзей.

Лотта умалчивает, что он нашел убежище у другой Эрики, на диване которой теперь ночует, пока та спит рядом с Касом. Видимость приличия приходится блюсти.

Овчарка изо всех сил сопротивляется наморднику, который Эрика пытается натянуть.

— Не буянь, Харрас. Скоро мы все будем носить такой же, — говорит Лотта.

После того как Эрика и Харрас вышли из дома, две подруги направились в кабинет, где Луиза, глядя на беспорядок, прикрывает рот рукой:

— С чего начнем?

— Хотела тебя предупредить. Его голова настолько наполнена музыкой, что в мире, наверное, не хватит бумаги, чтобы записать ее.

— Так что будем делать? — спрашивает Луиза.

— Подожди минутку.

Вскоре Лотта приносит три чемодана.

— Ноты, важные документы и одежду мы сложим сюда. Есть еще. Спальня битком забита чемоданами, — наверное, Курт одолжил их.

— И как вы собираетесь все чемоданы уместить в одну машину? Вы же поедете вчетвером.

Нееры тоже.

— Конечно, всё мы не сможем сейчас забрать. Что-то придется раздать друзьям. Сегодня нужно взять только самое необходимое. Хорошо, что Курта здесь нет. Иначе бы он взял только ноты и ни одной пары трусов.

Луиза смеется, а потом всхлипывает.

— Трудно представить, что вы скоро собираетесь развестись.

Лотта прикладывает указательный палец к губам.

— Тсс, тихо. Кроме тебя, почти никто об этом не знает. Мы не будем по этому поводу поднимать шум.

Луиза с непониманием смотрит на подругу.

Лотта отвечает, упорно глядя ей в глаза:

— В этих обстоятельствах это лучшее, что мы можем сделать. Ты же знаешь, что евреев, готовых бежать, практически полностью лишают собственности. И его предупредили, что он будет арестован. Если я больше не буду его женой, то смогу свободнее передвигаться и спасти его нехитрое имущество от нацистов.

Луиза поднимает руки, успокаивая Лотту:

— Разумная причина.

— Мы ничего им не оставим, — клянется Лотта с мрачной решимостью, укладывая вещи Курта в коробки и чемоданы. Хоть это она может для него сделать.

Лотта даже Луизе не говорит всей правды об их разрыве, и это заставляет ее чувствовать себя виноватой. И то, что во время сборов ей в руки попадаются бесчисленные сентиментальные сувениры, не облегчает положения. Она находит свои письма, а еще пакетик с сахаром, на котором Лотта во время одного из первых свиданий в каком-то кафе оставила красный поцелуй, — и, конечно, старинную трубку с изысканной резьбой, которую она подарила ему на день рождения. Но к счастью, у Лотты остается на это немного времени. Снова и снова звонят в дверь знакомые, которым она передает упакованные вещи. А между визитами она сортирует и собирает их, пока волосы, мокрые от пота, не прилипают к лицу.

Когда уже поздно вечером Курт — возможно, в последний раз — отпирает дверь этого домика, о котором так страстно мечтал, он обнаруживает там двух полностью изможденных женщин, обессиленно развалившихся на диване. С тоской он смотрит на пустые стены хорошо знакомого места.

— Кажется, вы здорово потрудились.

Лотта бросается в его объятия и прячет голову у него на шее. Она чувствует, как он зарывается носом в ее волосы и глубоко вдыхает. Потом немного отстраняется:

— Ты прекрасно выглядишь, малышка. Тяжелая работа тебе к лицу.

Какой же усталой кажется его улыбка. Эти Нееры должны давать ему больше спать.

— Не бери близко к сердцу, Курт, дорогой. Париж ждет тебя.

Курт ничего не говорит в ответ, только поворачивается к псу, который в этот момент заходит вместе с Эрикой в комнату.

— О, Харрас… — с тоской зовет он. Курт почесывает его за ушами, пока тот не переворачивается от радости на спину, чтобы показать хозяину еще и живот.

От этой сцены у Лотты перехватывает дыхание.

— Я позабочусь, чтобы он приехал к тебе во Францию, — тихо обещает она.

Курт подходит к ней и нежно гладит костяшками пальцев по щеке:

— Ты лучшая, как и всегда.

Прежде чем она успевает ответить, он хлопает в ладоши.

— Ну а теперь давайте поторопимся к Неерам. Они ждут нас на улице в машине.

Лотта кивает.

— Я только попрощаюсь с Луизой.

— А я дам знать Касу, чтобы он помог мне загрузить чемоданы.

Когда Курт выходит за дверь, Лотта обнимает подругу. И шепчет ей на ухо:

— Луиза, можешь сделать мне еще одно очень большое одолжение?

— Скажи какое, прежде чем я соглашусь.

— Уже назначена дата развода. Можешь пойти вместо меня? Курт тоже кого-то пошлет. Лучше, чтобы он больше не возвращался в Берлин.

— Но ведь ты здесь сегодня не в последний раз.

— Конечно нет. А когда все уладится, я заберу свидетельство. Но пока мне лучше быть отсюда подальше.

Луиза смахивает мокрую прядь со лба.

— Вы все-таки странная пара, и даже сейчас, когда расстаетесь.

— Сделаешь мне одолжение?

— Ну конечно, дорогая. А теперь постарайтесь в целости и сохранности добраться до Мюнхена.

Они обнимаются последний раз. Но теперь так крепко, что Лотта все еще чувствует силу Луизиного объятия после того, как запрыгивает к Курту на заднее сиденье машины.

— Вы готовы? — Кас смотрит на пассажиров в зеркало заднего вида.

— Да, поезжай, надо наконец покинуть эту страну, — говорит Курт. — Как же мне все это надоело.

Лотта кладет руку на его ладонь.

— Когда все останется позади, мы будем смеяться.

СЦЕНА 9 Старые знакомые и новые друзья —

Париж, апрель 1933 года

Лотта поднимает бокал и произносит тост за Ауфрихтов. Режиссер и его жена Марго тоже покинули Германию в марте и переехали в Париж.

— Мне казалось, что мы в шпионской истории, — начинает Лотта свой рассказ, — вы даже не представляете! Не успели сесть в машину, как нас остановили на первом нацистском посту. У всех дрожали колени, пока они везде рылись своими грязными лапами. А когда обнаружили только ноты и белье, их лица просто побагровели. Все банкноты мы спрятали в перчатки, сколько влезало. У меня было больше всего денег, потому что я взяла перчатки у Курта. Благополучно добравшись до Мюнхена, мы бросились друг другу в объятия. Но на этом история не закончилась. После ночевки в Мюнхене нам надо было двигаться дальше, к границе. По дороге мы пробили колесо. На хвосте опять появился полицейский. Когда мы услышали свисток, сердце ушло в пятки. Это было как «O Moon of Alabamа». Он, видно, узнал Курта. Кто мог подумать, что под униформой скрывался псевдореволюционер? В любом случае, этот полицейский очень любезно поставил нам запасное колесо и ничего не потребовал взамен, только сигарету. А на границе, где мы были готовы ко всему, нас пропустили без всякого промедления. И вот на рассвете мы стояли на берегу Сены. Надо сказать, это был самый прекрасный рассвет, который я помню.