Она вытягивает руки и изображает звуки двигателя.

Дети Кайзера хихикают.

— Что вы смеетесь? Если захотите, я расскажу историю. Хотите?

Все трое кивнули.

— В детстве я видела в цирке прекрасную бабочку. Вообще-то это была женщина, но она летала. Правда! Ладно, ее держал тонкий канат, но я не могла понять, где он крепился. Дома я взяла подтяжки отца. Зацепила их на кухне на крючок, который держал бельевые веревки. Потом поднялась на стул, крепко прикусила ремни и прыгнула.

— И что? — спрашивает Сибилла с интересом.

Лотта прикрывает большим пальцем передние зубы и продолжает, бормоча:

— Когда я пришла в себя, лежа лицом на полу, рядом валялись два молочных зуба.

В этот раз даже Маргарете не может удержаться от смеха.

CЦЕНА 3 Сомнамбулы — Грюнхайде,

1924 год

В эту ночь Лотта никак не может заснуть. Скомканное одеяло лежит на полу. Она открыла окно и сняла ночную сорочку, чтобы легкое дыхание свежего воздуха коснулось прохладой ее горячего тела. Но и снаружи стоит та же неподвижная духота, что и здесь, внутри. Единственное, что проникает в комнату — смесь запахов. В вязком воздухе аромат лунника становится невыносимо сладким. Он наслаивается на затхлый запах земли и смешивается с аккордом из смолы и сухостоя, в который неожиданно вплетается что-то еще. Запах сигарет?

Лотта встает и подходит к окну. Луна, словно огромный серебряный мяч, висит над верхушками елей. Луч освещает человека, который курит под деревом. При вдохе сигарета светится красным.

Лотта быстро набрасывает легкий халат на голое тело и поддается искушению ускользнуть от бессонницы. Она сбегает босиком вниз по лестнице еще до того, как человек успеет скрыться в недрах дома. Эта ночь так медленно тянулась, что не верилось в утешение утра. Наоборот, было ощущение, что переходное состояние, в котором ей приходится оставаться, лишает всякой осторожности. И накрывают мысли, от которых в реальной жизни при дневном свете легко защититься.

— Вы тоже не можете заснуть? — с сочувствием спрашивает Вайль, когда Лотта появляется перед ним.

Даже если он и удивляется ее наряду, то не подает виду.

Лотта берет у него сигарету. И только после жадной затяжки спрашивает разрешения:

— Вы же не против?

Улыбаясь, он забирает ее обратно. Его губы окрашивает красный след губной помады, который она оставила. Вечером у нее не было сил снять макияж.

— У вас закончился табак для трубки? — спрашивает Лотта.

Он откашливается.

— А что, если я скажу, что сегодня утром трубка выпала за борт, когда мы с господином Кайзером катались на лодке, и мы не смогли ее выловить?

Лотта громко смеется.

— Хорошо, что на этот раз не очки. Трубку заменить легче. Кстати, то, что вы сказали Сибилле, мне показалось очень милым. — Она кладет руку на его плечо и тут же ее отдергивает. — Господин Кайзер иногда по-хамски с ней обращается, но она привыкла. «Я знаю художника, который бы с удовольствием тебя написал» — неплохо.

Вайль смеется тому, как она копирует его голос.

— Если вы думаете, что я это просто так сказал, то ошибаетесь.

— Правда?

— Каждый раз, когда я смотрю на Сибиллу, мне вспоминается Цилле [5].

Лотта смеется, прикрывая рот рукой, чтобы не разбудить других. Окна спален открыты настежь.

— А вы не такой уж и милый. Если бы Сибилла знала, что именно этого художника вы имеете в виду, она не была бы так польщена.

Он пожимает плечами.

— И все же его картины мне очень нравятся. И стихи.

— «Плачь, не плачь, ведь все напрасно, эти слезы жизни, ясно, неизбежно в склеп стекут. Шкуру все равно сдерут». Он прав. И вы тоже. В Сибилле действительно есть что-то от ребенка Цилле. Стойкого и закаленного. Только ей никогда не придется пачкать руки, — отвечает Лотта.

В школе она завидовала таким девочкам, как Сибилла. Ведь детям из очень хороших семей разрешалось сидеть впереди, куда тянулась и маленькая Каролина. Низкое происхождение она компенсировала смекалкой. Утверждала, что у нее плохое зрение, поэтому могла занять место в первом ряду, где ее не могли не заметить.

На улочках Вены Лотта встречала много детей Цилле. Сибилла только на первый взгляд похожа на этих грязных, нахальных и нищих существ.

Всех забавляют рисунки Цилле. Но кто действительно всматривается, у того смех застревает в горле. Цилле прячет свою любовь за насмешкой и издевательством, но никогда не скрывает, что у этих детей часто нет ничего, кроме крови, которой они могут харкать на снег. А от фосфора и серы спичечных фабрик у них выпадают ногти.

Когда Лотта снова тянется за сигаретой, Вайль прячет ее за спиной, так что рука девушки вынуждена вытянуться вперед. Он обхватывает ее свободной рукой и быстро целует пальцы.

— Милостивая госпожа, — говорит он насмешливо, — как хорошо, что вы составили мне компанию. Кстати, вы тоже чем-то похожи на ребенка Цилле.

— Вы говорите это как знаток, — отвечает она с издевкой.

Ах, что все это значит? Она делает маленький шаг к нему и целует в губы. Они легко касаются друг друга, пока Вайль не привлекает ее к себе обеими руками. Сигарета падает. На мгновение Лотта беспокоится, что горящий окурок может вызвать лесной пожар. Но потом забывается. Поцелуй этого молодого человека при полной луне кажется ей еще более нереальным, чем в лодке, — и одновременно совершенно нормальным.

Мучительный возглас разъединяет их.

— Что это? — спрашивает он испуганно.

— Кайзеру часто снятся кошмары, — объясняет Лотта. — Он видит себя в большом темном помещении, которое становится все меньше и меньше, пока стены его не раздавят. Наверное, поэтому ему всегда кажется, что он бежит. Чтобы стены его не поймали.

— Плохо, — говорит Вайль удрученно. — Думаю, это из-за войны.

Лотта кусает губы. Она не хочет, чтобы Вайль считал ее сплетницей. Если уж обмениваться сигаретами и поцелуями, то можно доверить и несколько секретов, но не обязательно чужих.

— Пусть это останется между нами. Маргарете однажды со мной поделилась, но мне не следовало об этом знать.

Вайль кивает.

— Не все так блестяще в империи Кайзера.

— Не все. Но достаточно хорошо. Порой я даже не уверена, покину ли это место. Я здесь уже почти год.

— Разве у вас нет дома? — удивленно спрашивает Вайль.

Она задумывается на мгновение и качает головой. Ничто не держало ее, когда Кайзер предложил к ним переехать. Идея была спасительной, и она испугалась, когда вскоре в ее квартиру постучалась Маргарете. Лотта была уверена, что жена Кайзера хотела отменить его легкомысленное предложение. Вместо этого, улыбнувшись, она посоветовала Лотте захватить купальный костюм. Такой была Маргарете, когда муж ее не сердил, — терпимой и великодушной. Лотта рада, что последовала совету. Купальник уже протерся в нескольких местах, настолько необходимым он оказался.

— Я не знаю, почему считаю этот дом своим, — объясняет Лотта. — Здесь райский уголок, но думаю, что моя настоящая жизнь — в Берлине и, наверное, не в каком-то определенном месте, а на сцене.

— Вы где-то играете? — с любопытством спрашивает он.

Она качает головой.

— У меня сейчас перерыв.

После переезда в Грюнхайде новых ангажементов она не искала. Несколько раз писала Реви ни к чему не обязывающие открытки, как ребенок на школьных каникулах: семья очень милая, дом очень красивый, еда очень вкусная. Иногда она выезжает в город, чтобы погулять с друзьями или посмотреть спектакли. Театр — единственное, чего здесь действительно не хватает.

— Надо иметь квартиру в городе и дом на природе, — говорит она. — Кайзеру это удалось. А вам? Есть ли у вас место, которое вы называете домом?

Он медлит с ответом.

— Я снимаю квартиру в Берлине, в которой есть все, что необходимо. Но если вы имеете в виду, есть ли там люди, которых я мог бы назвать своими домашними, то мой ответ — нет.