Вскоре голос Каса заглушает все разговоры.

— Елисейские Поля — это одно. Но знаешь, Отто, теперь так приятно гулять по Курфюрстендамм. Там нет ни одного еврея.

Все вокруг будто на секунду застывает после этого немыслимого замечания. Лотта подозревает, что Кас движим ревностью из-за Курта. Только тот, кто боится, склонен к такой грубости. Но вместо того, чтобы оставить все как есть, Кас продолжает:

— Курфюрстендамм теперь такой чистый. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Заткни свою пасть, ублюдок. — Абраванель угрожает ему кулаком.

— Что ты сказал? — Кас подходит к нему.

— На сегодня достаточно. — Лотта хватает его за руку. Кас неохотно отступает.

— Ну хорошо, раз дамы здесь.

Лотта с беспокойством смотрит на Курта. Он все еще стоит как вкопанный. Она хочет подойти к нему, но Эрика опережает ее. Она не извиняется за своего мужа, что еще больше накалило бы ситуацию, а берет руку Курта в свою, и его оцепенение медленно проходит. С неподдельным волнением Лотта спрашивает себя, было ли и ее прикосновение для него целительно. Действительно ли они когда-то чувствовали себя настолько связанными друг с другом, словно жили одной жизнью? Наверное, да. И если бы это время не было настолько прекрасно и настолько пугающе, то не случилось бы и всего остального. Но теперь тот мужчина, который хотел раствориться в ней, отдалился настолько, что она к нему не может даже приблизиться.

В баре компания впадает чуть ли не в истерическое веселье. Они танцуют, смеются и поют, будто ничего не случилось. Отто и Брехт уходят рано. Кас тащит Тилли на танцплощадку, пока Курт танцует с Эрикой — по-прежнему без всяких непристойностей, но спрятавшись в непроницаемый кокон своей близости.

В нерешительности Брави и Лотта смотрят на обе пары.

— Что же я наделала? — говорит Лотта.

— По крайней мере, ты понимаешь, что сама подписала себе приговор. — Брави улыбается.

— Я такая ужасная?

— Да нет. Ты просто не та женщина, которая ему нужна.

— А Эрика — та?

Взгляд Брави блуждает от Каса к Эрике и обратно. Один из супругов наблюдает за другим, пока тот не смотрит.

Брави вздыхает.

— Может быть, и нет. Но разве не ты хотела развода?

— Так я ему полезнее.

— То есть ты не хотела оставаться госпожой Вайль, чтобы быть ему полезнее?

У Лотты пот течет по спине. Пыточные механизмы в средневековой тюрьме были бы приятнее упорных расспросов Брави. И если бы она хотя бы была уверена в своих чувствах, то могла бы стать трагической героиней этой печальной истории.

— Ах, Брави, я даже не знаю. Моя голова сейчас лопнет. Как мне это все надоело.

CЦЕНА 12 Теперь ничего нельзя сделать —

Берлин, сентябрь 1933 года

— Фрейлейн Ленья?

— Господи!

Испугавшись, Лотта кладет руки на грудь, когда к ней неожиданно обращается какой-то человек. Она чуть ли не столкнулась с ним головой, так близко он подошел. Его черные глаза кого-то ей напомнили. Увидев его приплюснутый нос, она сначала думает, что это один из боксеров, поединки которых она раньше любила смотреть. Но потом узнает в нем актера, с которым иногда пересекалась на встречах общества художников и актеров.

— Господин Кардан? Александр Кардан?

Она старается не выдать, что обеспокоена его видом. Он не жилец. Его бледная кожа туго обтягивает череп, на котором большие темные глаза, как две пустые глазницы, смотрят из глубины.

— Как приятно в этот серый осенний день увидеть знакомое лицо.

Улыбаясь, Лотта судорожно вцепляется в свою сумку. Только что в Потсдаме она забрала свидетельство о разводе.

— У вас все хорошо, господин Кардан?

— Конечно. — Он прячет от нее свой беспокойный взгляд.

Ей, наверное, станет легче, если она кому-нибудь поможет, а он выглядит так, будто ему нужно отвлечься.

— Давайте поужинаем, могу я пригласить вас?

Лицо Кардана искривляет страшная гримаса, которая напоминает Лотте, что именно те, кто особенно бережет свою гордость, не имеют возможности ее защитить. Шерстяные рукава у него настолько прохудились в локтях, что вот-вот порвутся.

— Мы поговорим о делах, — формально сообщает она, выхолостив из голоса все, что могло бы напоминать о жалости. — Кого-то похожего на вас я как раз и ищу. Мне нужен человек, знающий Берлин как свои пять пальцев и не имеющий никаких дел с нацистами.

Она подмигивает ему как заговорщица. Черты его лица разглаживаются. Ну вот. Вряд ли кто-то может устоять перед доверием, которое выражают ему другие. Кавалер не может отказать женщине, нуждающейся в его услуге.

— Вы сможете меня сопровождать?

— Хорошо, фрейлейн Ленья. Но не ожидайте от меня приятной компании, для меня все очень изменилось.

— Для нас всех, — твердо говорит Лотта. Она указывает на ресторан через дорогу. — Зайдем туда, прямо сейчас?

Он кивает.

— Да, хорошо.

Сейчас слишком поздно для обеда и слишком рано для послеобеденного кофе, поэтому в ресторане много свободных столиков. Лотта предлагает сесть перед белой изразцовой печью.

Она устраивается на стуле.

— Так будет удобнее.

С трудом удается уговорить Кардана заказать жареную курицу.

— Мой муж и я действительно ищем такого человека, как вы.

Она вынимает свой портсигар. Он сразу же достает свой из нагрудного кармана рубашки.

— Возьмите, пожалуйста, мою сигарету.

— С удовольствием, спасибо.

Она крутит сигарету пальцами.

— Теперь даже и не знаешь, какую марку курить. Везде эти картинки с Гитлером прикладывают. Раньше можно было хотя бы известных актеров собирать в альбом.

Кардан громко смеется. Потом замолкает. Но прежде чем Лотта успевает открыть рот, его прорывает поток слов, полных горечи и боли. Его отец выпрыгнул из окна, мать отравилась. Они больше не верили, что у них, евреев, есть будущее.

Лотта жалеет в этот момент, что не сразу вернулась во Францию. Кого бы она ни встретила здесь, никто не мог сообщить ей хороших новостей.

Какой-то человек заходит в ресторан и присоединяется к знакомому, приветствующему его: «Хайт-лер».

Новоприбывший отвечает таким же приветствием.

Они одеты в дорогие костюмы и хорошо воспитаны, что наводит на мысль, что раньше они не принадлежали к тем, что кричал «Хайль Гитлер». Их бормотание говорит о привычке, с которой это приветствие слетает с губ. Теперь оно уже утратило свой провокативный характер. Грабитель становится гражданином, а гражданин — грабителем. Ах, Брехт, дорогой! И зачем же ты ставил свои спектакли?

— Мои соболезнования, господин Кардан.

— Может, и мне просто исчезнуть.

— Надеюсь, вы имеете в виду — за границу.

— Как вариант.

Ясно, что у него нет денег, чтобы уехать. Но это, наверное, можно поправить.

— Сейчас я занята тем, чтобы привести в порядок дела Курта. Речь идет о довольно большом количестве денег. Мне бы пригодилась помощь, которая, разумеется, будет оплачена.

Она скрывает, что у нее уже есть помощник, который все-таки не внушает доверия. Когда Отто продает мебель, не все деньги возвращаются к Курту, и к тому же Отто все еще ездит на его машине.

Кардан смотрит на нее, сомневаясь.

— Пожалуйста, я правда не знаю, к кому обратиться.

Не слишком ли она преувеличила? Даже если они раньше и виделись, она никогда не знала его близко.

— И как же я могу вам помочь? — спрашивает Кардан.

Она объясняет. Прежде всего речь идет о том, что теперь, когда у Курта есть дом, надо собрать разбросанную по городу домашнюю утварь и отвезти на границу. Она не сомневается, что Курт согласится. Их с Лоттой опять пронесло, а этот бедняга теперь круглый сирота. И если так пойдет дальше, то скоро его судьбу разделят многие.

Лотту трясет при воспоминании о той мартовской ночи, когда после побега Курта из Берлина они добрались до отеля в Мюнхене. Только в этот момент она начала осознавать, что их привычный мир действительно исчезает. Покидающие страну артисты, чувствующие приближающийся конец света, слушали шум радио. После пожара и всего остального никто не сомневался, что Гитлер сможет провести свой закон о чрезвычайных полномочиях. Парламент сам лишил себя власти, КПГ [16] была ликвидирована. И, как и следовало ожидать, почти все остальные согласились — кто-то из страха, кто-то по убеждению — с законом о преодолении бедственного положения народа и государства. Только СДПГ [17] с трогательной храбростью отказалась дать согласие.