— Я где-то читала об этом в книге! — я взвываю, но слишком поздно: Рейнджер стягивает их с моих бёдер, опускаясь на колени, чтобы помочь мне стянуть их поверх ботинок. После того, как он разделся, он снова сунул ноги в ботинки, так что, по крайней мере, мы оба всё ещё в обуви.

Он встаёт и хватает фартук, набрасывает его мне на голову, а затем разворачивает, чтобы завязать сзади.

«Мы прошли полный круг, да?» — думаю я, вспоминая, как впервые наткнулась на его обнажённую выпечку, как мы чуть не занялись сексом в доме его матери, как я не смогла бы забыть этот момент до конца своей жизни, даже если бы попыталась.

— Давай приготовим пудинг с авокадо в тёмном шоколаде, — говорит он наконец, и, клянусь богом, я никогда не слышала, чтобы слово звучало так сексуально, как пудинг. Пудинг. Чёрт возьми. Мои руки переплетаются перед фартуком, когда Рейнджер возвращается к столу, достаёт пирог с лимонным безе из духовки, а затем берёт нож, чтобы разрезать авокадо пополам. — Может быть, ещё брауни. — Он кивает подбородком в сторону своих сброшенных штанов. — Проверь задний карман — кажется, у меня там есть немного травки. Я бы сейчас не отказался от «особых пирожных».

Я делаю, как он просил, наклоняюсь, чтобы порыться в джинсах, когда понимаю, что в комнате воцарилась полная тишина.

Оглянувшись через плечо, я вижу, что он смотрит на меня широко раскрытыми глазами, и понимаю, как я, должно быть, выгляжу.

Голая, в блестящих туфлях и чулках до бёдер, фартуке с оборками и… больше ничего. Вид, должно быть, э-э-э, впечатляющий.

Я едва успеваю встать и обернуться, прежде чем Рейнджер оказывается рядом, прижимает меня к первому островку, его лоб прижимается к моему, его дыхание хриплое и прерывистое.

— Чёрт возьми, Чак, — бормочет он, потираясь своим лицом о моё. Содрогнувшись, я закрываю глаза и хватаюсь за перед его фартука. Очевидно, я не единственная, кто дрожит, и я не могу насытиться этим, им.

— О, Рейнджер, — шепчу я в ответ, скользя ладонями вниз по напряжённым мышцам его рук. Он отвечает дрожью, просовывая руки мне под бёдра и приподнимая меня, чтобы усадить на стойку. Из-за его роста и высоты столешницы он теперь удобно устроился между моими бёдрами. Я чувствую твёрдость под его фартуком, точно так же как в тот день на кухне у его матери. — Близнецы и Черч, — начинаю я, с трудом сглатывая, когда Рейнджер прижимается к этому пылкому месту у меня между ног, — они боялись, что ты узнаешь мой секрет; они боялись, что ты превратишь меня в свою сестру.

Смех, вырывающийся из его горла, лучше всего описать как похабный, такой мрачный звук, от которого мои соски напрягаются до твердости.

— Тебе кажется, что я считаю тебя сестрой? Потому что, если это так, то либо я по-королевски облажался, либо ты в своё время видела какое-то извращённое дерьмо.

Я фыркаю от смеха, но звук обрывается, когда Рейнджер прижимается своими губами к моим.

«Святая матерь единорогов», — думаю я, обвивая руками его шею.

Рот Рейнджера — пылкая, дикая смесь жара и слепой потребности, но под всем этим, в том, как осторожно он прикасается ко мне, в бешеном биении его сердца, когда он прижимается своим телом к моему… в этом есть привязанность и нежность.

«Я ему нравлюсь!» Мой мозг визжит, когда мы хватаем ртом воздух и смотрим прямо друг на друга.

— Что ты сказала? — спрашивает он меня, а я тупо моргаю в ответ.

— Я что, сказала это вслух? — я задыхаюсь, краснея с головы до ног. — Я же не сделала это? О боже мой, мне так чертовски стыдно. Почему я всегда ляпаю всякую чушь?

Рейнджер одаривает меня дикой ухмылкой, захватывая мои губы своими, ощущая на языке легчайший привкус лимона и сахара.

— Ты ему действительно нравишься, — рычит Рейнджер, прикусывая мою нижнюю губу зубами. — Очень сильно. Он просто надеется, что тебе он тоже нравится.

— Я люблю его, — выпаливаю я, и затем мы оба замолкаем.

Клянусь Богом Тёмных Дыр, в которые могут заползти Смущённые люди, лучше бы я только что всё не испортила. Но вместо того, чтобы отстраниться от меня или вести себя так, будто я только что совершила самый страшный смертный грех, известный человеку, Рейнджер принимает это как должное.

— Я тоже люблю тебя, Чак, — легко отвечает он, и уголок его рта приподнимается в искренней улыбке. — Я люблю тебя с того момента, как ты попросила об объятиях на танцах в День Святого Валентина. — Рейнджер обхватывает ладонями мой затылок, целуя меня долго и глубоко, его язык скользит по моему, а затем он отстраняется, чтобы прижаться лбом к моему. — Сейчас. Слезь с этого прилавка и повернись. Я отшлёпаю тебя по заднице и оттрахаю в этом фартуке — как и обещал. Мы закончим нашу выпечку позже.

Моё сердце бьётся так быстро, моё тело переполнено гормонами счастья, прогоняющими страх перед… как бы там, ни называла себя эта дурацкая секта. О последних грустных, нежных воспоминаниях Дженики. Теперь у меня есть её брат, и я не позволю ему снова пострадать.

Рейнджер стаскивает меня со стойки и разворачивает, кладя руки мне на бёдра, а затем прокладывает дорожку поцелуев вниз по моей шее, оставляя за собой дорожку из мурашек. Когда он ненадолго отпускает меня, чтобы забрать с островка пакет с мукой, у меня отвисает челюсть.

— Я думала, ты шутишь, — шепчу я, когда он высыпает немного на стол, а затем натирает руки белым порошком.

— Я хочу видеть все места, где я прикасался к тебе. — В его голосе звучат нотки собственничества, которые, я не уверена, мне понравятся… пока он снова не прикасается ко мне, оставляя белые отпечатки ладоней на моих бёдрах. Когда он отстраняется и шлёпает меня ладонью по заднице, у меня перехватывает дыхание, а пальцы сжимаются на поверхности каменной столешницы. — Господи, я хотел сделать это целый год. Ты такая соплячка, Чак. Тебе нужна была хорошая порка.

— Эй, я возмущена… — начинаю я, но тут он снова шлёпает меня, и я вздрагиваю, по моей коже бегут мурашки.

«Мы в кампусе, в классе, голые».

Однако эта мысль не удерживает меня от плана действий. Ни за что, никак. Это только заставляет меня хотеть этого ещё больше.

Мою кожу покалывает, когда Рейнджер проводит кончиком пальца по сладко-болезненному местечку, скользя ладонями вверх по моему телу, чтобы обхватить мои груди через передник. Он ласкает их твёрдой, но нежной хваткой, дразня соски через ткань.

Еще один шлепок по заднице удивляет меня, но мне это нравится, шокируя мои собственные предвзятые запреты.

Рейнджер ненадолго останавливается, чтобы надеть презерватив, а я закрываю глаза, пытаясь справиться с диким, волнующим чувством в животе. Когда он обхватывает одной ладонью мой живот и шепчет мне на ухо, я стону.

— Ты готова к этому, Шарлотта? — спрашивает он, и звук моего настоящего имени на его губах переворачивает всё внутри меня. У меня едва хватает сил кивнуть, стон срывается с моих губ, когда Рейнджер прижимает твёрдый кончик члена к моему отверстию. На краткий миг он замирает, и единственный звук в комнате — это синхронный ритм нашего дыхания.

Рейнджер медленно скользит в меня, тихо постанывая, когда заполняет меня своим телом.

— Черт возьми.

— Хорошо? — я спрашиваю, потому что по какой-то причине мне кажется, что это делает меня крутой. На самом деле, я никогда не была настолько хороша в том, чтобы быть «крутой». Нет, это была фишка Моники. На самом деле, я предпочитала быть занудным, странным, болтливым Чаком Микропенисом. С выдохом я расслабляюсь в прикосновениях Рейнджера и закрываю глаза, меняя повествование. — От твоих прикосновений я чувствую себя так, словно горю.

— Превосходно, Шарлотта, — шепчет он, а затем начинает двигаться, гибкость моего собственного тела облегчает ему толчки, создавая это прекрасное трение между нами, которое разжигает удовольствие в моём животе, как медленно разгорающийся огонь. С каждым движением его бёдер тлеющие угли разгораются, и пламя поднимается всё выше. Как раз в тот момент, когда я думаю, что вот-вот потеряю сознание и упаду прямо за край, Рейнджер замедляется и прикусывает изгиб моего уха. — Я хочу видеть твоё лицо, когда ты кончишь.