Мои брови взлетают вверх, а губы приоткрываются в шоке. Я не могу представить себе Тобиаса МакКарти, делающего что-либо из этого. Я имею в виду, он немного курит травку, выпивает в обществе, но… не так.

— Нашим родителям не нравилось то, что происходило между нами, поэтому они отправили нас в Адамсон. Наш отец ходил туда ребёнком, так что в этом был смысл.

Мика снова вздыхает, и улыбка сползает с его лица.

— Что случилось с Эмбер? — почти боюсь спрашивать, но на данный момент я должна знать, чем закончится эта история.

— Стрельба в школе, — шепчет он, на мгновение закрывая глаза. Блядь. Мне не нужно задавать никаких других вопросов по этому поводу. Взрослея, мы все привыкли бояться за свою жизнь, когда идём в школу. Это печальная, болезненная часть жизни члена поколения Z. — Её мать переехала в Санта-Клариту сразу после того, как мы уехали в Коннектикут, и Эмбер проучилась там всего полсеместра, прежде чем это случилось. — Глаза Мики наполняются слезами, и я помню, как он плакал, когда подумал, что сначала Тобиас, потом Рейнджер, а потом и Спенсер были мертвы. Он действительно очень чувствителен. — Я думаю, в какой-то мере Тобиас винит меня в её смерти. То есть, если бы я не переспал с ней, и мы бы не уехали в Адамсон, возможно, она бы не переехала к маме после реабилитации.

— Ты не можешь этого знать, — шепчу я, чувствуя, как мои собственные глаза наполняются слезами. — Но вполне объяснимо задаваться вопросом «что, если». Ты не можешь позволить этому уничтожить тебя. Каждый день мы делаем выбор, который не кажется важным. Обычно так и есть. Но время от времени случается что-то важное. Это невозможно предсказать; ты сведёшь себя с ума, если попытаешься.

Уголок губ Мики дёргается, но на его лице слишком много печали, чтобы он мог улыбнуться.

— Когда ты успел стать таким мудрым и дерьмовым, Чак Микропенис?

— Когда это ты успел стать таким меланхоличным? — возражаю я, делая шаг вперёд и снова обнимая его. Мика слегка напрягается, но через мгновение его рука опускается мне на спину, и он немного расслабляется. Я почти уверена, что он ожидал, что я буду осуждать его, ненавидеть, обвинять. Но я не чувствую ничего из этого. Единственное, что я чувствую — это сочувствие к нему и печаль по Эмбер. Маленькая искорка ревности погасла.

— Мы хорошо это скрываем, да? — спрашивает Мика, когда я вдыхаю его аромат вишни и ветивера. Мне нравится, как он говорит мы, хотя я разговариваю только с ним. — Ты уверена, что не хочешь бросить меня и встречаться только с Тобиасом? Я бы понял, если бы ты это сделала.

Я фыркаю и зарываюсь лицом в его халат.

— Ты сейчас так глупо себя ведёшь, — бормочу я, наблюдая, как лепестки цветущей вишни кружатся на ветру. Подняв голову, я смотрю на него и встречаюсь взглядом с его зелёными глазами. — Вы, ребята, теперь делитесь девушками, помните? — на этот раз настала его очередь фыркнуть мне в ответ. — Ну, не девочками. Девочкой. Единственное число. Одна. Только я, Чак Микропенис. — Мика, наконец, улыбается, когда я делаю шаг назад. Кажется, вокруг никого нет, но если они услышат, что я называю себя девушкой, тогда что с того? К чёрту их. Этот секрет всё равно устарел.

— Ты знаешь, почему мы решили делиться девочками? — спрашивает он. — Потому что мы не хотели, чтобы кто-то или что-то снова встало между нами. И всё же, мы здесь. Я снова облажался и всё испортил. — Мика делает паузу и поднимает взгляд, чтобы заглянуть мне через плечо. Когда я оглядываюсь назад, то вижу Тобиаса, стоящего и наблюдающего за нами прищуренными глазами.

— Что он тебе рассказал? — требовательно спрашивает он, подходя и становясь с другой стороны от меня, скрестив руки на груди. Его глаза темнеют от застарелого гнева, в солнечном свете они становятся тёмно-зелёного цвета с желтоватым отливом. Я не думаю, что на самом деле его разозлил тот факт, что Мика принёс свечи, чтобы поухаживать за мной; это их прошлое вернулось, чтобы преследовать обоих.

— Что облажался, он любит тебя, и ему жаль, — говорю я, и Мика стонет у меня за спиной.

— Не дословно, — бормочет он, но я уже вижу, как Тобиас слегка смягчается по отношению к близнецу. По тому, как он смотрит на меня, я могу сказать, что он ищет то же самое, что и Мика. Но какой бы гнев, ненависть или боль он ни думал увидеть, ничего этого там нет. Если я могу простить Монику за то, что она сделала, тогда я, конечно, смогу принять Мику, несмотря на его предыдущие ошибки.

— Он признал, что облажался, и сказал, что, если бы я захотела встречаться только с тобой, он бы понял. — Я прощупываю почву, чтобы увидеть реакцию Тобиаса, и он хмурится.

— Нет. — Только это одно слово, когда он поднимает лицо, чтобы свирепо посмотреть на брата. — Это не вариант. Ты так легко из этого не выпутаешься. Извинись и признай, что ты облажался, и, возможно, я тоже смогу извиниться и признать, что слишком остро отреагировал.

Я перевожу взгляд с одного на другого, а затем осторожно и тихо пытаюсь отойти, чтобы дать им немного пространства. Вместо этого они оба одаривают меня одинаковыми улыбками.

— О, нет, ты этого не сделаешь, Чак Карсон, — говорят они, хватая меня за руки и таща вперёд. В итоге я получаю поцелуй в обе щеки и такие же дикие ухмылки. — Ты так легко не отделаешься.

Они тащат меня за руки к подсобному помещению на дальней стороне двора, швыряют внутрь и затем закрывают дверь. У меня возникает безумное чувство дежавю с того дня в «Щелкунчике», когда они впервые раскрыли мой секрет. Они вдвоём стоят надо мной, упёршись предплечьями в стену у меня над головой.

— Ребята, с вами всё в порядке? — скептически спрашиваю я, и Тобиас замолкает, глядя на брата. Между ними возникает небольшое напряжение, но оно довольно быстро проходит.

— Потерять Эмбер было ужасно. Мысль о том, что Спенсер мёртв, чуть не убила меня. Жизнь слишком коротка, слишком странная и слишком отстойная, чтобы продолжать злиться на брата за то, что он хочет поухаживать за нашей девушкой. — Тобиас прижимается своим лбом к моему и закрывает глаза. Это слишком милый жест и милое заявление, чтобы я могла удержаться от того, чтобы кокетливо не прикусить нижнюю губу. — Кстати, где те свечи? — в голосе Тобиаса, когда он говорит это, слышатся дразнящие нотки, заставляющие меня думать, что он уже знает. Он прищуривает зелёные глаза и улыбается, в его взгляде мелькает озорство.

— Забавно, что ты спрашиваешь, — начинает Мика, отрывая руку от стены и доставая зажигалку из кармана. Он крутит колёсико и продолжает передвигаться по комнате, зажигая дюжину красных свечей, расставленных в разных местах: на старой тачке, на ржавой металлической полке, на голове странной бетонной статуи, немного похожей на гремлина. — Какое совпадение, тебе не кажется, Чак?

— Я думаю, в кампусе завёлся убийца, — ворчу я, но в любом случае обстановка симпатичная.

— Точно, — говорит Тобиас, отталкиваясь от стены и становясь передо мной в чёрно-красной юкате. — Как я уже сказал, жизнь коротка. — Он подходит к футону на полу в углу и плюхается на него, хватая бутылку сакэ и тарелку с рисовыми шариками, которые стоят рядом на маленьком красном столике. — Так что давай не будем тратить её впустую, хорошо?

С ухмылкой я подпрыгиваю и присоединяюсь к близнецам, хватаю рисовый шарик двумя руками и вгрызаюсь в него. Его заворачивают в морские водоросли и фаршируют солёными сливами. Да, я тоже была настроена скептически, когда впервые услышала об этом, но должна признать: это дерьмо нового уровня.

— Мой папа застукал нас с Микой, выходящими из ванной, утром, — говорю я с лёгкой гримасой, отхлёбывая немного сакэ правой рукой. Тем временем Мика потягивает сливовое вино и закусывает эдамаме, которые они, должно быть, украли из столовой. — Почти уверена, что он думает, что мы… — я замолкаю и корчу гримасу, из-за которой Моника всегда дразнит меня, из-за которой она купила мне тот зонтик с эмодзи.

— А на деле? — небрежно спрашивает Тобиас, опуская взгляд на рисовый шарик — в Японии его называют онигири — и изучая его чуть пристальнее, чем обычно смотрят на еду. — Я имею в виду, вы потрахались?