Это что, так царское Повеление выглядит?

— Кого не надо казнить, Гришка?

— Меня, царь государь, меня не надо казнить!

— А кого надо? — лениво поинтересовался царя.

За его спиной белели кафтаны рынд, готовых хоть сей момент казнить кого там царь укажет.

Полянский замер. Медленно выпрямился, крупно дрожа:

— Никого… Никого не надо… — пролепетал он.

— Ну как же — никого, — деланно удивился царь, — Я вон, явную измену вижу. За нее кому-то точно голову снести нужно. Велел ведь — не трогать молодого Осетровского, а он — вот он, в подземелье сидит.

— Так изменник он, царь государь, изменник! У меня всё записано! С англичанами он сговорился!

— Изменник, значит… С англичанами, значит… — при этом смотрел царь вовсе не на «изменника-англичанина», а на распростертого на полу Полянского. Я, хотя и стоял на коленях, глядя в пол, но краем глаза все же подсматривал.

— А напомни-ка мне, Гришка, что я велел?

— Не злоумышлять против Викешки Осетровского, ни словом, ни делом, пальцем его не трогать.

— Вот и скажи мне, Гришка, где в этих словах ты услышал: «…но если измена за ним — то можно»?

Полянский дрожал:

— Но… Ведь…

— А если и впрямь за ним какая измена — то МНЕ о том сообщить, и Я его судьбу решать буду. Или ты выше меня себя посчитал, Гришка? Может, ты сам хочешь царем стать? А меня с престола сапогами спихнуть? Если так — то не стесняйся, говори в полный голос. И мне любопытно будет о таких твоих жизненных устремлениях послушать, и людям моим, и вон, палачу в уголку.

— Неправда это, царь государь! — Полянский прямо взревел, — Неправда! Я всегда тебе служил! Верой и правдой!

— Что всегда служил — это хорошо. А вот то, что сейчас перестал… В застенок его… да вот в этот же. Только Викешку оттуда вытащить не забудьте. Вот за ним как раз никакой измены не числится.

Появление царя, как я узнал потом, счастливой случайностью не было. Мол, болтался царь-батюшка по Приказу тайных дел от нечего делать, да и забрел в подвалы, посмотреть, не пытают ли там одного его знакомого молодого боярина. Нет, не так все было.

Мне помогли мои девочки.

Когда меня увезли и прошел первый шок — то есть, через пять минут — в тереме уже был собран девичий совет на тему: «Что это творится, как жить дальше и куды бечь?». В то, что я творил какую-то измену, естественно, ни она из них не поверила — в конце концов, я постоянно был у них на глазах не у одной, так у другой — а, значит, меня, скорее всего, оклеветали. Мысль насчет того, что глава приказа решил злоупотребить своим влиянием им в головы не пришла. Ну, раз оклеветали — значит, надо обратиться к кому-то, кто разберется, невиновных отпустит, виноватых накажет. Сами понимаете, такой вышестоящей инстанцией у нас на Руси испокон веков был только царь. Опять-таки, сами понимаете, что каждую слезницу царю разбирать недосуг — точно не знаю, но уверен, что в его царской канцелярии есть свой долгий ящик. Поэтому кого попало к царю и не пропустят.

Кого попало — нет. А сестру боярина — да.

Если вы думаете, что Клава, моя названная сестренка, вот так сразу собралась и побежала к царю — то зря вы так думаете. Она у меня девочка умная, да и другие мои девочки — тоже умные. Может, не всегда серьезные — но умные точно.

Девичий совет сразу же понял, что терем окружен людьми Приказа тайных дел, и выбрать из него просто так не получится. Поэтому они из терема выбираться и не стали. До самой темноты.

Как только стемнело — а в конце ноября темнеет уже быстро — гикнуло, свистнуло и из ворот конюшни вылетели крытые сани, запряженные тройкой лихих коней. Каковые и понесли сани вперед, только снег по все стороны.

Тайноприказные стрельцы — ребята не пальцем деланные, не первого боярина в застенки тащат, поэтому так просто через их заслон было не прорваться. Вернее — прорваться-то как раз удалось. Пока они там на коней вскочили, да вслед пустились… А вот далеко отъехать — не получилось. Одно выкрикнутое Слово — и тройка коней затормозила так, что будь у них вместо подков покрышки, точно раздался бы визг. Стрельцы подскакали к замершим у поворота саням — чуть-чуть не доехали, чуть-чуть… — и вежливо попросили вернуться обратно. Потому что у них — распоряжение начальства и никакого желания от этого самого начальства выговора получать. А везти красивую девушки в подвалы и застенки — желания еще меньше. Означенная красивая девушка поулыбалась, построила им глазки, пожала плечами — и поехала к дому. Стрельцы — понятное дело, за ней.

А когда они отъехали достаточно далеко — белый ком, отвалившийся от дна саней и лежащий в темноте на дороге, встал и побежал, скрываясь за поворотом.

Как потом призналась Клава — идея уцепиться под днищем саней была хороша всем. Кроме того, что расстояние между днищем и дорогой было чересчур маленьким и она практически волоклась по снегу. Который, помимо прочего, еще и залепил ее всю так, что пошитый из белой простыни маскировочный балахон — и придумали же! — практически не пригодился.

Обычно на Руси ночь наступает с темнотой — потому что нечего свечи жечь, спать пора! — но у царя государя дел много, поэтому спать он ложится… Честно говоря, понятия не имею, когда он спать ложится. Иногда такое чувство, что никогда — в Кремле вечно окна светят. Может, днем отсыпается, не знаю… В общем, к моменту, когда Клава добралась до царского дворца — тот еще не спал. И был крайне удивлен и раздосадован тем, что его бояр обвиняют в измене, а он не в курсе. «Удивлен и раздосадован» — это если очень мягко описать его реакцию. Как тихонечко сообщила мне Клава — она изо всех сил притворялась пятном на стене и с трудом удержалась от того, чтобы не опозориться прямо на месте. В обморок не упасть, а вы о чем подумали?

Ну а что было дальше — я вроде бы рассказал. А, хотя нет — ведь уже глухой ночью люди Полянского приперлись в терем, чтобы схватить и утащить. Ну да, как же. Стоило командиру отряда рявкнуть на первую, кто попался ему на глаза: «Эй ты, девка, с нами поедешь!» — как отряд тут же и кончился. Весь. Хотя нет, не весь — один из бойцов остался в живых. Голос, несколько неожиданно для меня, включила мозг — или чем там она думает — и сообразила, что если помрут прям все, то выглядеть со стороны это будет очень нехорошо. И обитателям терема от того, что они каким-то злобноковарным образом убили государевых служащих прям до смерти, будет очень трудно оправдаться. Правда, потом этому выжившему пришлось в одиночку выносить тела и тащить их до саней, но это уже мы не виноваты — просто его товарищи наотрез отказались входить в «этот проклятый терем». А ты, мол, там уже был, выжил, значит, для тебя безопасно.

Вот, теперь все.

— Ну что ж, Викешка, — сказал царь-батюшка, — как наградить тебя, за то, что самоуправство Гришкино вскрыл, да за обвинение ложное? Это ж надо было придумать — слоны в Сибири! Кому только и в голову пришло, какому дураку…

Я скромно потупился, а перед моим мысленным взглядом возник лист бумаги, на котором сами собой возникли строки списка того, что мне крайне нужно. А рядом — второй лист, со списком того, чего ни в коем случае у царя просить не стоит.

Списки практически совпали.

Вольно царю обещать всё, что захочешь. А как до дела дойдет… Нет, так-то он вознаградит, конечно, царское слово тверже гороху. Только потом твою жадность, наглость, и далее по списку — обязательно припомнит. Да так, что ты остаток жизни «царскую милость» отрабатывать будешь. Просить что-то у царей — все равно что брать в долг у мафии. Меняешь множество проблем на одну — ты теперь должен мафии.

Но и отказываться не стоит. А то получится, что брезгуешь царским расположением.

В общем — два стула. Просить нельзя и не просить нельзя.

И долго думать тоже нельзя.

В общем, все, что мне успело прийти в голову — что просьба должна быть необременительной, чтобы царь не пожалел о своей щедрости, но и не мелкой.