Я посмотрел на зажатую в руке куриную ножку, как будто она могла мне что-то подсказать.

А что, если… В конце концов — я не на Диком Западе, где закон висит на поясе и если тебе охота разбираться с теми, кто хочет тебя убить, то сам и напрягайся. Я — на Руси, где есть власть и государство, есть Разбойный Приказ, который, вообще-то и должен искать преступников, в частности — убийц. Точно, отправлюсь завтра к Дашкову. Передам ему приглашение на званый пир, все же мы лично знакомы, так что отправлять к нему Ржевского — некомильфо. Да заодно пожалуюсь на то, что меня тут пытаются кинжалами зарезать, да саблями зарубить, как будто я не боярин, а какой-то купец. Бояр так не убивают, это некрасиво, родной, бояр положено…

Я замер с раскрытым ртом, в который почти-почти положил куриную ножку.

Бояр положено травить.

Я медленно-медленно, как гранату с выдернутой чекой, положил ножку обратно на блюдо. Хотя, могу поспорить, отравленное мясо не взрывается. А как вообще узнать, отравленное оно или нет?

— Голос, ты можешь сказать, не подсыпали ли в эту курицу яд?

Голос промолчала. То ли не знала, то ли не хотела говорить, ее логику иногда фиг поймешь. Я осторожно понюхал курицу. Ну… не гриль и не КФС, обычный запах жареной курицы. Вроде бы с чесноком… Говорят, какие-то яды пахнут чесноком… Блин, да чесноком не только яды пахнут! Чеснок, внезапно — тоже!

— Голос, а есть здесь какие-нибудь способы определить, отравлено блюдо или нет?

Смутно припоминаю, что есть такие. Рог единорога, камень безоара… Еще что-то… Не знаю, правда, где на Руси ловили единорогов и кто такие безоары.

— Есть, — получил я неожиданный ответ.

— А где?

— Да вон, перед тобой.

Я с сомнением посмотрел на курицу. На блюдо, на котором она лежала. Перевел взгляд на вилку…

— Она?

— Да. Это амулет, из зачарованного серебра. Если им коснуться отравленной еды — серебро почернеет.

— А рукоятка — из рога единорога? — почему-то спросил я, разглядывая желтоватую кость рукоятки, действительно, завитую, как тот самый рог.

— Единорогов не бывает, — занудно заявила Голос. И на этом замолчала.

Ну ладно. Попробуем. Я ткнул вилкой в ту самую подозрительную ножку. Никакой реакции. Ничего. Либо ножка не отравлена, либо Голос так своеобразно пошутила.

Я потыкал вилкой в саму курицу. Ничего. Ткнул в кусочки морковки и репы, лежавшие в отдельной миске. Ничего. Пошевелил ею ломти хлеба. Ноль. И, совсем уже расслабившись, поболтал вилкой в кружке с брусничным морсом.

Из морса вилка вышла черная, как деготь.

Первым моим желанием было швырнуть ни в чем не виноватую вилку с размаху в стену. Что это такое происходит, Господи Боже?!!

Господь не ответил, узор досок потолка тоже ни на какие мысли не наводил, а выбрасывать единственный известный мне — и доступный в данный момент — предмет, позволяющий определять яды… Учитывая, что кто-то, так до сих пор и оставшийся неизвестным, хочет меня убить и его трудно упрекнуть в отсутствии старания… Такую вилку надо таскать с собой на шее рядом с нательным крестом и есть только ею! Всё, от мяса до борща!

Я осознал, что сижу, злобно глядя в потолок и при этом обдумываю, можно ли съесть борщ вилкой. В своих размышлениях я уже прошел тот этап, когда выловил этой самой вилкой все кусочки мяса и овощей и, под Бодрым Словом, бодро пытаюсь выхлебать вилкой юшку…

Тьфу ты.

Я мысленно плюнул и рванул к двери, собираясь учинять сыск и расправу. В конце концов — я из Разбойного Приказа или из Хлебного? Неужели ж не смогу вычислить ту падлу, которая подмешала мне в морс какую-то отраву⁈ Тут мне невольно вспомнилось, что на латыни «mors» означает «смерть», хмыкнул… Вернулся к столу и забрал жбан с отравленным напитком с собой, вылив в него содержимое кружки. НЕ стоит его без присмотра бросать, по закону всемирно подлости, стоит мне выйти, как тут же примчится, к примеру, Ржевский, и разгоряченный, отхлебнет глоток-другой брусничной «смерти». А, хотя я и несколько подозреваю его в шпионаже на кого-то неизвестного, все же смерти этому бабнику не хочу. Даже несмотря на взгляды, которые он иногда бросает на тетю Анфию…

— Будь здоров, Викеша! — у самой двери я чуть не столкнулся с входящей ко мне Клавой.

— Будешь тут здоров…

— А что случилось? — тут же насторожилась она.

— Да вот, — показал я ей жбан, — отравить меня пытались.

Клава подняла крышку, заглянула внутрь, осторожно понюхала…

— Повариха? — спросила она.

Я тоже заглянул в жбан, но в нем плескался только морс и никаких улик, указывающих именно на Юлию, там не плавало. Как…?

— Потому что, — ответила Клава на невысказанный вопрос, — она единственная из наших слуг, братик Викешенька, кто находится под Повелением.

— Ты же мне сказал, проверить всех слуг, — поясняла она мне, пока мы поспешали в помещение, куда я приказал Ржевскому привести повариху, — просто так не спросишь, потому что им могли Повелеть отвечать на подобные вопросы ПРАВИЛЬНО, так, чтобы не вызывало подозрений…

Ну, по сути — да. Бояре живут в мире, где существуют Слова и Повеления, уже сотни лет и давно должны были отработать методики противодействия тем, кто под Повелением и методики противодействия тем, кто знает предыдущие методики.

— Так что я долго думала, вычисляла, прикидывала… И у меня получилось.

— Получилось — что?

— Получилось придумать набор из пяти вопросов. Хитрость в том, что простой человек на первые три ответит «нет», а тот, кто под Повелением на первые скажет «нет», а на третий — «да».

— А еще два вопроса зачем?

— Для верности.

— И что это за вопросы такие хитрые?

— А это, — Клава лукаво посмотрела на меня искоса и пунькнула меня в нос, — моя тайна. Не бойся, Викешенька, твоя сестричка всегда будет тебя охранять.

— Викентий Георгиевич! Да я же… Да у меня же… Никогда! Никаких непорядков! Всегда, всегда моя еда всем нравилась!

Ржевский, которому я про отраву не сказал, естественно, ничего не сказал и поварихе о причине, по которой ее притащили в мой кабинет. Кстати, этим он мне импонирует — во, какое слово я вспомнил! — раз приказали, значит, надо сделать, а почему да зачем — тому, кто приказал, виднее. Так вот, повариха определенно не знала, из-за чего ее привели, более тог — не понимала этого. А, значит, либо подливала яд, будучи под Повелением… либо и вовсе ни при чем.

— А если вы про тот мешок пшена сарацинского, так это мыши!

— Мыши? — я действительно вспомнил — когда она о нем упомянула — про мешок риска, который, точно, был закуплен, в ожидании когда я дозрею до каких-нибудь кулинарных экспериментов, — Целый мешок сожрали?

— Да нет! Внутрь залезли и прописали его прям насквозь!

Русские мыши не оценили рис и решили, что это такой наполнитель для туалета. Я хмыкнул, но непрекращающаяся словесная болтовня нервничающей поварихи начала раздражать. Боярин я или кто?

— Сядь. Помолчи. Не нервничай.

Повариху тут же плюхнулась на лавку, замолчала и как-то задергалась… Тьфу ты. Она же не понимает, что означает «нервничать». А получить под Повелением приказ, который не можешь выполнить — это очень плохо. Человек и свихнуться может.

— Не психуй.

Тьфу ты, и «психуй» она не поймет. И «нервы» и «психи» — слова из латыни, которые стали популярны в России веке в девятнадцатом, если не в двадцатом. Точно не помню, у меня по русскому языку четверка была.

— Успокойся.

Повариха Юлька наконец-то расслабилась. Что, учитывая ее габариты, успокоило уже меня. Дергающаяся рядом с тобой тетка величиной с некрупного медведя нифига не придает спокойствия.

— Так, — Клава почесала кончик носика, — дай-ка подумать, как из нее вытянуть нужное…

— Может, просто Повелеть ей рассказать правду?

— Не получится. Повеление на Повеление — не Повеление.