Операция, которой руководил Джеймс Энглтон, заядлый курильщик из ЦРУ и собутыльник британского шпиона Кима Филби (теперь работавшего в МИ-6, но уже передававшего секреты Советам), была признана одной из первых успешных миссий агентства. Компанейский и амбициозный, Энглтон должен был достичь в агентстве высокого положения, но в конечном итоге его погубили неудачные связи. Роль Вирджинии, напротив, ограничивалась простым кабинетным анализом, который никогда не был ее сильной стороной, и она сообщила своему начальству, что считает работу «неудовлетворительной». Несколько месяцев спустя, в июле 1948 года, Вирджиния ушла в отставку. «Она не уточнила, что именно ей не нравится», – отмечалось в документах ЦРУ, но она вовремя дала понять, что «предпочитает военизированную работу сбору данных внешней разведки»[427]. Другая причина, скорее всего, заключалась в том, что Поль не хотел жить с ней на постоянной основе в Италии[428]. Но возможно, был и еще один фактор. По пограничным штампам в ее паспорте видно, что примерно в тот период она провела некоторое время во Франции, где расследование в отношении аббата Алеша, наконец, подходило к концу. К счастью, в распоряжении французской секретной службы был отчет Вирджинии о его манипуляциях, поэтому они отклонили его предложение предоставить разведданные об офицерах абвера в обмен на помилование. Бывшие члены абвера в Париже, в том числе сержант Хуго Бляйхер, который время от времени руководил работой Алеша, активно свидетельствовали против него, что было весьма необычно. Те немногие участники Сопротивления, которые пережили его предательство, тоже давали показания. В их числе были и друзья Вирджинии Жермен Герен и доктор Руссе. Самой ей запретили давать показания из-за ее статуса оперативника ЦРУ, но в этом и не было необходимости. Дело против Алеша было настолько убедительным, что его адвокат сделал попытку сослаться на невменяемость подзащитного, хотя свидетель-эксперт быстро возразил, сказав, что действия священника были вызваны не бредовыми идеями, а безнравственностью.
К тому моменту Алеш уже стал знаменитостью, олицетворением предательства и нацистского зла. Когда 25 мая 1948 года он предстал перед пражским судом по обвинению в «связях с врагом», к зданию суда стекались толпы людей, чтобы увидеть его на скамье подсудимых. Маловероятно, что в их числе была Вирджиния, – хотя не исключено, что она могла проскользнуть туда, использовав одну из своих маскировок, или, возможно, прошла в качестве репортера. Если это было так, то она увидела своего заклятого врага, которому теперь было сорок два года, все еще ведущего себя вызывающе, в окружении двух любовниц, Женевьевы Каэн и Рене Андри. Репортеры называли его «Распутиным абвера», а газета Le Monde точно описала его внешний вид на скамье подсудимых: «Робер Алеш, священник-предатель, в сером пиджаке, лицо чисто выбритое, пожелтевшее, блестящее, словно смазанное маслом, хитрое, жесткое и фальшивое, с узкими губами и настороженным взглядом немецких голубых глаз»[429].
Алеш до последнего продолжал заявлять о своей невиновности, но присяжные были не в настроении ему верить. После трех дней разбирательства они вынесли обвинительный вердикт и приговорили его к смертной казни. (К любовницам они были более снисходительны – Рене освободили, а Женевьеву приговорили к десяти месяцам тюрьмы.) Теперь Вирджиния могла быть уверена, что Алеш никогда не будет на свободе. Это дело она могла для себя закрыть. Через шесть месяцев после того, как она вернулась в США, чтобы быть с Полем, 25 февраля 1949 года Алеш в последний раз причастился у капеллана в тюрьме во Френе, куда он отправил так много своих жертв. На рассвете его вывели из камеры и отвезли в фургоне в близлежащий форт. Там ему приказали встать перед расстрельной командой, и без пяти минут девять он был расстрелян.
Перед отъездом из Европы Вирджиния ненадолго посетила некоторые из мест, ставших для нее родными. Считается, что она заглянула к Жулианам в Ле-Пюи и, возможно, к Жюттри в Шер, но она уезжала раньше, чем большинство знавших ее слышали о ее приезде. Вирджиния оставалась все такой же неуловимой, и когда она вернулась в Соединенные Штаты в июле 1948 года, рассчитывала снова устроиться на работу в ЦРУ. Однако Америка и ее разведка изменились за время отсутствия Вирджинии. Через три года после Дня Победы военные подвиги уже не воспринимали и не уважали так, как раньше. Теперь управление старыми зданиями УСС в центре Вашингтона взяли на себя блестящие мужские умы и выпускники университетов с хорошими связями. Даже среди тех, кто служил во время конфликта, очень немногие имели опыт боевых действий против коварного и непримиримого врага на оккупированной территории. Офисные сотрудники, выпустившиеся из Йельского и Принстонского университетов, болтали за коктейлями, и все они узколобо представляли агента разведки кем-то вроде себя. Вирджиния подала заявку на другую должность, и старший офицер оценил ее как «наиболее квалифицированного человека… с которым я когда-либо проводил собеседование»[430]. И все же, хотя Вирджинии дали несколько коротких командировок за границу, ей не могли предложить ничего существенного. В мирное время бюрократическая машина ЦРУ, по-видимому, считала, что может позволить себе растратить попусту такой неординарный талант. Вирджиния снова оказалась на обочине.
В начале 1950 года, незадолго до своего сорок четвертого дня рождения, она переехала в Нью-Йорк, чтобы жить с Полем в квартире на 54-й улице недалеко от Театрального квартала на Манхэттене. Это было их первое официальное совместное проживание, и в «Большом яблоке» им по крайней мере не приходилось терпеть неодобрительные взгляды Барбары. Брат Вирджинии Джон осуждал их отношения ничуть не меньше. «Когда моего отца спросили, женаты ли они, он ответил: „Следовало бы“», – вспоминала Лорна. «Папа был щепетилен в этом отношении, но Динди была очень эмансипированной и современной». У пары был большой круг друзей, включая пару послов и несколько шпионов, – которых не беспокоил нетрадиционный статус их отношений, – и все они любили повеселиться. Частью наследия УСС были его легендарные пьянки; как выразился один историк ЦРУ, «весь экипаж… выплыл из Второй мировой войны на волне алкоголя»[431]. Вирджиния и Поль не были исключением, и родители запрещали Лорне ехать к тете в Нью-Йорк, «потому что они беспокоились о том, что Динди будет водить машину в нетрезвом виде»[432]. Парочка покупала вино «галлонами», а получить приглашение на одну из их вечеринок считалось за честь. Здоровье Вирджинии улучшилось, и она приобрела себе новый гардероб в Peck & Peck на Пятой авеню. Товарищ Поля по УСС Рене Дефурно, который раньше видел Вирджинию только в образе пожилой аристократки в Лондоне, не мог поверить в ее трансформацию: «На ней было пестрое платье с цветочным принтом, ее лицо было ясным и жизнерадостным, волосы были нежно-каштановыми. Она казалась юной девушкой»[433]. Вирджиния была элегантной хозяйкой модного дома в европейском стиле с ее загадочным видом, а Поль разливал напитки и отпускал шутки.
В конце концов ЦРУ вернулось с предложением: скромная канцелярская работа, которой даже не было в штатном расписании. После восемнадцати месяцев ожидания в марте 1950 года Вирджиния устроилась на должность помощника по административным вопросам в Национальный комитет за свободную Европу, подставной организации ЦРУ. С третьего этажа Эмпайр-стейт-билдинг она помогала готовить передачи для «Радио Свободная Европа», пропагандистской станции, нацеленной на поддержку зарождающихся движений сопротивления в странах, контролируемых коммунистами (не ускользнувшая от внимания Вирджинии ирония заключалась в том, что во время войны, во Франции, она охотно работала с красными). Она также расспрашивала эмигрантов из Восточной Европы, прибывающих в Нью-Йорк, в поисках полезной разведывательной информации и консультировала группы беженцев по вопросу того, как «сохранить дух свободы и сопротивления» на их родине и добиться «освобождения всех стран за железным занавесом»[434], о чем писала в секретном отчете. На протяжении 1940-х годов одна страна за другой попадала под власть коммунистов, включая Чехословакию и Венгрию в 1948-м, а затем в следующем году – Китай. Несмотря на сложную ситуацию в мире, это была рутинная работа, без какого-либо военного уклона, о котором Вирджиния просила после Италии. Поэтому в 1951 году она подала еще одно заявление о приеме на работу в самое сердце ЦРУ, к которому она принадлежала по праву. Через шесть лет после войны Вирджинию преследовали те же профессиональные разочарования, что и в 1930-е годы. Словно не было лет, в течение которых она доказывала свою ценность в качестве полевого агента.
