Однако то, что раньше было сравнительно безопасным убежищем для «пианистов», теперь стало приоритетной целью. Летом 1942 года функабвер – немецкая контрразведывательная служба, занимающаяся отслеживанием радиосигналов, – провела крупную операцию в местечке, находившемся через реку от трабулей в форте Сент-Ирен на холме Фурвьер. Лион теперь был у них на особом контроле как центр радиопередачи стран антигитлеровской коалиции, а также как центр деятельности Сопротивления. Немцы установили в форте новое сложнейшее оборудование для слежения и парк из восьмидесяти серо-зеленых фургонов-детекторов. К счастью, Вирджинии удалось получить от своих французских друзей-полицейских список их номерных знаков и информацию о том, что фургоны можно было опознать по отсутствующей крыше, – она мешала передаче сигналов. Снаружи они выглядели как фургоны-автодома с необычно большими антеннами.

С момента, когда они начинали слышать, как подпольный радист настукивал на клавиатуре сообщения в Лондон, часто проходило менее получаса, прежде чем функабвер или гестапо с визгом мчались на своих переднеприводных черных «Ситроенах» и отправляли разбегающихся веером сотрудников по сети трабулей за своей добычей. Другой метод отлова заключался в том, чтобы район за районом отключать электричество, и когда сигналы прекращались, они знали, что нужно блокировать именно эту часть города. Неудивительно, что Сопротивлению постоянно не хватало радистов, а Зефф и другие, работающие в тот момент во Франции, едва справлялись. Хотя УСО посылало больше операторов, теперь уже по официальным оценкам не ожидалось, что кто-то из них продержится более трех месяцев.

Вечная нехватка конспиративных квартир привела к тому, что большинство, если не все операторы в свободной зоне оказывались у Вирджинии на Пляс-Олье, где она могла рассчитывать на защиту полиции. Действительно, из ее дома велось так много передач, что коридор в квартире стал напоминать птичье гнездо из различных антенн, длина некоторых из которых достигала семидесяти футов[158]. Кауберн считал такое положение дел крайне ненадежным даже для нее; Вирджиния же полагала, что тот, кто может предложить защиту «пианисту», также имеет власть и над связью с Лондоном. А если не она будет им помогать, то кто?

В июне Вирджиния по-настоящему встревожилась, но не из-за проблем Рейка, не из-за чинившего ей препятствия Алена и даже не из-за деятельности функабвера и гестапо. Бакмастер попросил ее вернуться в Лондон для «личного обсуждения» планов Секции F. Просьба вскоре превратилась в приказ, когда Лондон проинформировали о том, что американский консул Маршалл Вэнс был допрошен французским Сюрте на предмет того, знал ли он Вирджинию. Он категорически отрицал их знакомство, но во время визита в Берн вскоре после этого воспользовался возможностью, чтобы предупредить агента МИ-6: Вирджиния явно была мишенью Сюрте и «полностью скомпрометирована»[159]. В то время как ее собственные действия не вызывали вопросов, слишком многие вокруг нее были беспечны.

Теперь глубоко обеспокоенная, 28 июня Бейкер-стрит телеграфировала Бакеру в «Нью-Йорк пост» с просьбой вызвать Вирджинию обратно через Лиссабон для срочных консультаций в Соединенных Штатах (хотя ее реальным пунктом назначения был Лондон). Бакер подчинился и даже взял на себя обязательство убедить Государственный департамент «подогреть» Виши, чтобы ускорить выдачу виз. Вызов от имени газеты был правдоподобным объяснением внезапного отъезда, который в противном случае мог подвергнуть опасности ее контакты в Лионе. Бейкер-стрит сообщила Вирджинии, что ее работа была «оценена по достоинству», но теперь пришло время обсудить ее будущее. Резкая формулировка возмутила Вирджинию. Разве она не уберегала себя – и многих других – от неприятностей с первых дней без какой-либо практической помощи из Лондона? Что еще она могла сделать, чтобы показать, что может справиться со своим «будущим», кроме как выжить в поле в течение девяти долгих месяцев? И уж разве не ей решать, была ли нарушена ее безопасность? Разве она не наладила хорошие связи в полиции, которая теперь ее защищала? По ее мнению, она еще была всего лишь под подозрением, а не полностью скомпрометирована, и поэтому пока все было «в порядке». Хуже всего было то, что если она вдруг покинет поле, то никогда не сможет туда вернуться. Как уже было известно на Бейкер-стрит, Вирджиния таила в себе бунтарскую жилку и после испытания огнем и мечом твердо верила в свои способности. Она «не слишком легко подчинялась приказам», как однажды выразился Бакмастер, и имела «привычку принимать собственные решения, не обращая внимания на точку зрения других»[160]. Несмотря на преследовавший ее мучительный страх, она никогда не была так счастлива. Несмотря на все разочарования, она никогда не чувствовала такого глубокого удовлетворения. Несмотря на всех предателей и коллаборационистов, она больше всего на свете желала помочь народу Франции. Она бы не подчинилась покорно призыву вернуться в свою прежнюю жизнь. Уж точно не без сопротивления.

Вирджиния знала, что ей нужно действовать осторожно. Она винила плохие атмосферные условия в том, что они затрудняли передачу и тем самым задерживали ее реакцию на приказы. Затем она превратила своего коллегу в могущественного союзника и сторонника. Бен Кауберн, который раньше призывал ее уехать, теперь прислал отчет, в котором «подчеркивал важность» работы Вирджинии, отмечая «трудность передачи ее связей кому-то другому» и настаивая на том, что «никто… не способен заменить ее»[161]. Вирджиния пообещала сократить масштабы деятельности, снова переехать в другую квартиру и видеться лишь с горсткой своих самых осторожных контактов. Что касается других, таких как Готье, то для них она «перестанет существовать». Она так и не вернулась домой – и не собиралась этого делать. Через несколько дней стало ясно, над чем работала Вирджиния и почему без нее обойтись было никак нельзя.

Тюрьма в Перигё на юго-западе Франции представляла собой холодную и мрачную крепость с затхлыми подземельями и собирающейся на стенах сыростью. Двенадцать агентов УСО, попавшие в ловушку на Вилле де Буа, – половина британцы, половина французы, – уже шесть месяцев прозябали в Перигё в грязи, и среди них царил упадок духа. Один из заключенных, лейтенант Марк Жюмо, описывал этот опыт как «недостойный и до крайней степени унизительный». Двенадцать мужчин пережили долгую зиму без отопления, им разрешалось выходить на улицу только на десять минут в день; их единственный кран с водой замерз, так что они не могли мыться. Ни Питер Черчилль, ни Олив, ни его преемник Карт, похоже, не добились прогресса в их освобождении и не могли дать надежды на будущее. Эти люди, известные в УСО как Клан Камерон, все еще ожидали суда без установленной даты или какой-либо уверенности в том, что, будучи ценными пленниками, они не будут переданы нацистам и расстреляны. Бейкер-стрит все больше и больше не терпелось спасти своих звездных агентов – экспертов в области беспроводной передачи, оружия и саботажа, – которые были срочно нужны на поле боя. То, что они сидели за решеткой, очевидно не в силах помочь, было унизительным для УСО. Вирджиния никогда не забывала о них, и ее редкие посылки с едой, по крайней мере, давали им некоторое утешение. Однако, к ее крайнему разочарованию, ни на что другое у нее не было полномочий.

Тем временем двенадцати с Вилы де Буа повезло: жена бывшего французского депутата Жана Пьера-Блоха, арестованная вместе с ними в Марселе, была освобождена. Габи Блох, женщина примерно того же возраста, что и Вирджиния, с января проводила большую часть времени, навещая мужа в тюрьме и стараясь заручиться поддержкой для него на свободе. Габи уже потерпела неудачу, пытаясь пролоббировать министров в Виши, и ее возможности были на исходе. Они с Камеронами потеряли веру в бессистемные усилия УСО, но слышали, что Морелю, с которым они пересекались в Перигё, удалось бежать во многом благодаря Вирджинии. По просьбе Жана Габи отправилась в Лион в бар отеля «Гранд Нувель», чтобы попросить Мари о помощи. Встретившись с Габи, Вирджиния не могла не поразиться мужеством этой миниатюрной француженки, которая не говорила по-английски и действовала совершенно самостоятельно. Тем более учитывая невероятные опасности, с которыми ей приходилось сталкиваться как еврейке.