Сначала благодаря своей харизме – и привычке раздавать на мессах фотографии лидера «Свободной Франции» генерала де Голля – Алеш завоевал доверие прихожан. Услышав его яростные антинацистские заявления в церкви, местная молодежь вскоре стала признаваться ему в своей деятельности на благо Сопротивления. Когда он через некоторое время произнес громкую речь с кафедры об их арестах – после того, как сам же и выдал их немцам, – то завоевал восхищение своей общины. Услышав о WOL, он обратился к ним с предложением участия, и те сочли его заслуживающим доверия. А когда Легран больше не мог ездить в Лион из соображений безопасности, имело смысл отправить вместо него Алеша. Он мог спрятать спичечный коробок с микрофильмом в рясе и использовать проездной, выданный на работе, чтобы без проблем пересечь демаркационную линию. В WOL ему сообщили адрес доктора Руссе, соответствующие кодовые имена и пароли, а также передали пакет для Мари Монен. С этого момента ее судьба была решена.

Абвер, разумеется, были в восторге, разыскав наконец женщину по имени Монен. Они были еще более взволнованы, когда Алеш открыл посылку и показал разведданные об «Атлантическом вале», предоставив нацистскому высшему командованию ценную информацию о намерениях союзников. После этого данные, предварительно искусно скорректированные немцами, были доставлены им в Лион.

12 августа WOL попросила Алеша снова поехать в Лион. На этот раз они дали ему письмо для Вирджинии от Леграна и убедили его в необходимости встретиться с женщиной, которую они назвали «главной персоной»[218], то есть с Мари. Они также договорились передать ему еще один пакет, по их словам, «чрезвычайно важный». Нацистское руководство Алеша снова просмотрели «взрывоопасное» содержимое, признали информацию исключительно точной и решили, что пора обратиться в гестапо, чтобы ликвидировать всю сеть WOL. Офицеры в штатском сопроводили Алеша до «Café des Voutes» на площади Бастилии, где он договорился встретиться с Жермен Тийон и еще одним ключевым членом WOL, якобы чтобы утвердить план действий. Затем всех троих преследовали до Лионского вокзала, и, когда он прошел через турникеты на платформу, гестаповцы беспрепятственно схватили Тийон и ее коллегу. В последний раз их видели, когда обоих заталкивали в черный «Ситроен», прежде чем увезти в комнату для допросов в штаб-квартире гестапо на улице Соссе.

Пакет содержал фотографии и планы береговой обороны Дьеппа на северо-востоке Франции необычайно точной детализации. Абвер, вероятно, понимал его важность и сообщил высшему нацистскому командованию, что им следует готовиться к атаке на порт Ла-Манш. Когда всего через неделю, 19 августа началась операция союзников, лишенная решающего элемента внезапности, она натолкнулась на неожиданно ожесточенный ответный огонь хорошо подготовленных немецких войск. К сожалению, диверсионная группа основывалась на старых снимках и не знала об артиллерийских позициях на окружающих скалах. Вскоре союзники попали под обстрел на пляже, и более половины – или почти четыре тысячи человек (в основном канадцы) – были убиты, взяты в плен или ранены. Без жизненно важной разведывательной информации WOL нападение обернулось чудовищным провалом.

Следуя указаниям Алеша, гестапо тем временем также арестовало Жака Леграна, забрало его документы (включая записку для Вирджинии) и безжалостно пытало, прежде чем депортировать в лагерь Маутхаузен в Австрии, где он впоследствии умер. Затем они задержали еще шестьдесят членов WOL. Многих больше никогда не видели. Один из лучших источников информации Лондона был уничтожен навсегда. На встречу 11 августа в Лионе Алеш не явился потому, что был слишком занят, помогая гестапо в Париже. И все же, когда он, наконец, встретился с Вирджинией 25 августа, он вел себя так, словно ничего не произошло.

Позже Алеш еще несколько раз ездил к Вирджинии и продолжал снабжать ее информацией, которая выглядела столь же ценной, но на самом деле была почти бесполезной. Вирджиния оказалась в центре жестокой нацистской игры; и она проигрывала. Триумф Алеша был настолько велик, что абвер с большой охотой платил ему до 25 000 франков в месяц и предлагал в качестве бонуса прекрасные произведения искусства, награбленные по музеям. Но ценнее всего были крупные суммы наличных денег, которые ему давали от чистого сердца люди, которых он предал (вероятно, общая сумма составила около миллиона франков). Теперь он был богатым и знаменитым человеком в парижской штаб-квартире абвера, располагавшейся в гостинице «Лютеция» в стиле ар-деко на левом берегу Сены, – там он регулярно появлялся в штатском. Его руководители из абвера, капитан Карл Шеффер и полковник Рейле, долго ждали случая, чтобы добраться до Мари Монен, и теперь они, наконец, держали ее на прицеле. Они также были рады возможности снова играть в funkspiel с Лондоном, отправляя ложные радиосообщения, якобы исходящие от одного из лучших контактов Вирджинии. Шеффер и Рейле были довольны аббатом, считая, что он «хорошо работает» над «делом мисс Мари»[219]. Теперь абвер проник в сеть Вирджинии так глубоко, что смог перехватить и взломать множество закодированных сообщений; к началу октября они знали даже о ее подозрениях в отношении Алеша. Поэтому отныне они будут использовать его очень осторожно[220]. И возьмутся за Вирджинию, когда придет время и она уже не будет им так полезна. Или когда им станет казаться, что гестапо может добраться до нее первым.

После прошедшей волны арестов, в особенности после задержания Рейка, Константена и Олива, в Вирджинии произошли резкие перемены. Хотя она и не знала о проникновении абвера в сеть, ей пришлось в конце концов признать, что у нее не осталось другого выхода, кроме как покинуть страну до того, как немцы захватят свободную зону. 21 сентября она попросила Лондон организовать для нее билет на рейс «Клипера» из Лиссабона, чтобы она могла подать заявление на получение необходимых виз и «при необходимости смотать удочки». «Думаю, мое время пришло, – с сожалением сообщила она. – Мой адрес есть у Виши. И хотя им неизвестно мое имя, догадаться будет нетрудно». Питер Черчилль также понимал, что теперь Вирджиния была на виду. «Город словно освещается яркими прожекторами, – предупреждал он Лондон, – и свет этих прожекторов ярко-красный. Вообще-то, определенно пошла „жара“». Вирджиния хотела открыто уволиться с должности корреспондента «Нью-Йорк пост», опасаясь, что беспричинный отъезд создаст проблемы для тех, кто оставался в городе. Также, чтобы помочь преемникам, она начала передавать свое оборудование, вроде официальных печатей для изготовления фальшивых документов, бывшему парикмахеру из Мэйфера под кодовым именем Николас. Она не считала его выдающимся агентом, но теперь ей ничего не оставалось, кроме как доверить ему эти драгоценные предметы.

Однако Вирджиния предупредила Лондон, что больше не может укрывать Селестена. «Мне с сожалением приходится констатировать, что теперь мне придется его отпустить, так как за мной или по меньшей мере за моим домом может вестись слежка, – сообщила она Лондону. – Но я надеюсь, что он быстро найдет жилье». И на этот раз она не собиралась предпринимать еще одну попытку спасения Олива. «Из-за вышеизложенного я боюсь, что я не смогу сделать многого», – писала она, а затем едко намекнула, что кто-то другой мог бы взять на себя хотя бы часть «дел по организации побегов». «Я действительно думаю, что там на побережье они могли бы сами заниматься своими делами». И все же Вирджиния, не изменив себе, недолго оставалась в стороне. Несмотря на очевидную опасность, Черчилль убедил ее, что она – последний шанс Олива. Неделю спустя он с ликованием сообщал в Лондон, что у него есть «новые надежды» в отношении многострадального коллеги теперь, когда Вирджиния «проходит через больничную рутину»[221]. На случай неудачи она также начала переговоры через посредника (дружественного полковника французской армии, которого она разрабатывала) с комендантом тюрьмы Монлюк о размере взятки, необходимой для освобождения Олива. Она никогда не могла устоять перед желанием помочь другим – несмотря на все угрожающие ей опасности, – поэтому передала в Лондон, чтобы они снова отложили ее отъезд. Не зная, разумеется, что абвер прислушивается практически к каждому ее слову.