Вскоре после этого, вполне возможно, что в качестве наказания за дерзость, Вирджинии было приказано покинуть Венецию вопреки ее желанию и явиться на службу в американскую миссию в Таллинне, далекой столице все более авторитарного прибалтийского государства Эстония. Когда Вирджиния попросила проехать через Париж, что было лишь небольшим отклонением от маршрута, чтобы срочно починить протез ноги, ей сообщили, что эти расходы не будут возмещены. Не менее оскорбительным было и то, что ее прямому преемнику в Венеции – мужчине – был предоставлен статус вице-консула и более высокая зарплата. Все больше оправдывая свою мятежную репутацию, Вирджиния решила отправиться в столицу Франции своим ходом на несколько недель и встретиться там со старыми друзьями.
Немногие в Париже знали о произошедшем с ней несчастном случае, даже если они, возможно, и недоумевали, почему она всегда носит толстые чулки в солнечные весенние дни. Они, конечно, понятия не имели, что этот специальный трикотаж помогает замаскировать протез и смягчить культю, чтобы минимизировать боль и кровотечения. Хотя Вирджиния называла себя приверженкой епископальной (или англиканской) церкви, со стороны матери ее семья происходила из пенсильванских голландцев стоических взглядов, потомков первых немецких поселенцев, связанных с амишами. Она была воспитана так, чтобы никогда не обсуждать деньги, чувства или здоровье и держаться особняком от толпы. Так что хранить свои проблемы и тайны в секрете было для нее естественно. Может, она и избежала несчастливого брака, но теперь частью ее жизни стала другая форма молчаливого страдания.
Она приехала в Таллинн в конце июня и начала работать с той же зарплатой в 2000 долларов, ни разу за семь лет службы не получив повышения. Единственным утешением была охота в бескрайних девственных лесах Эстонии, и Вирджиния не теряя времени получала лицензии на отстрел глухарей, тетеревов и фазанов. Она решила, что не позволит тому несчастному случаю лишить ее удовольствия стрелять из ружья, даже в такой сложной болотистой местности. Однако на низкоквалифицированной работе ей было скучно. Она отвечала на телефонные звонки и заполняла документы, в то время как Европа стремительно неслась к войне. Вирджиния с ужасом наблюдала, как британский премьер-министр Невилл Чемберлен встречался с Гитлером в Мюнхене в сентябре 1938 года и говорил о «мире для нашего времени». В Эстонии Вирджиния столкнулась с тем же, что охватывало и остальную часть Европы: здесь тоже царила националистическая лихорадка. Политические партии запрещались, пресса подвергалась цензуре, а все похожие на иностранные имена изменялись на эстонский лад. Со страхом глядя в будущее и потеряв все надежды на продвижение по службе, заклейменная как бесполезная женщина-инвалид, Вирджиния ушла из Государственного департамента в марте 1939 года. Несмотря на надежды, которые она лелеяла в начале, ее карьера оказалась немногим лучше старомодного брака, который она когда-то отвергла.
После семи лет жизни в тени фашизма Вирджиния решила, что может помочь, открыв глаза общественности родной страны на то, что она называла «ложным мышлением», «коррупцией» и «ужасным заблуждением», продавая статьи в американские газеты. Конечно, она изучала журналистику в Венской академии, но писательство никогда не было ее сильной стороной. Неизвестно, была ли Вирджиния успешной журналисткой и был ли ее голос услышан. Опубликованных статей того времени обнаружить не удалось, хотя ее паспорт свидетельствует о том, что она оставалась в Таллинне еще несколько месяцев. Как бы то ни было, журналистика не стала для нее делом жизни. Вирджиния хотела действовать, а не просто писать о том, как действуют другие. Как она могла преодолеть все ограничения и сделать что-то действительно стоящее? Как она могла победить депрессию, которая все еще преследовала ее, и доказать, что не просто так выжила вопреки всем прогнозам?
1 сентября 1939 года Германия внезапно напала на Польшу, а два дня спустя Великобритания и Франция ответили объявлением войны. Было хорошо известно, что сосед Эстонии, СССР, вынашивал подобные экспансионистские планы, и в конце октября Вирджиния решила уйти, пока не стало слишком поздно, в последнюю минуту сев на корабль в Лондон. Так или иначе, у нее уже родилась новая идея. Она бросит свою пишущую машинку и пойдет добровольцем в Женский вспомогательный территориальный корпус, или женское отделение британской армии. Однако, когда она появилась в военкомате, сержанты, взглянув на ее паспорт, заявили, что иностранцам здесь не рады. Это был очередной отказ.
Большинство в ее положении вполне могли бы решить в этот момент сдаться и вернуться в безопасные Соединенные Штаты, но для Вирджинии такой шаг был бы равносилен признанию неудачи – и потому немыслимым. Она отплыла обратно в Париж и с упрямой настойчивостью наконец отыскала единственную роль, которую она могла бы взять на себя, чтобы помочь в борьбе с фашизмом. Боясь ссоры, она намеренно скрывала это от своей матери, и в феврале 1940 года записалась во французский 9-й артиллерийский полк водителем машины скорой помощи Медицинской службы Вооруженных сил Франции. Вирджиния не имела никакой медицинской подготовки, но у нее были действующие водительские права, а Медицинская служба была одним из немногих военных корпусов, открытых для женщин-добровольцев и иностранцев. К радости Вирджинии, ее приняли (возможно, не подозревая о ее инвалидности) и обеспечили возможность пройти интенсивный курс по оказанию первой помощи. Наконец-то у нее появился шанс внести свою лепту в общую борьбу.
6 мая, после прохождения вводного курса, Вирджинию отправили в город Мец на северо-восточной границе Франции, недалеко от линии Мажино – «неприступных» бетонных укреплений, по задумке призванных сдержать возможное наступление немцев. В последние дни так называемой «Странной войны»[18] делать было особенно нечего. Солдаты бездельничали, и их орудия простаивали. Вирджиния воспользовалась случаем, чтобы как можно мягче рассказать Барбаре о своей новой роли, делая упор на то, что, хотя она и выглядит «усталой и неряшливой», о ней «хорошо позаботились» и она живет в коттедже «с большим количеством хорошей еды»[19]. Ее мать едва ли на это купилась. Она рассказала репортеру из Baltimore Sun, написавшему статью под заголовком «ЖЕНЩИНА ИЗ МЭРИЛЕНДА ВОДИТ МАШИНЫ СКОРОЙ ПОМОЩИ ДЛЯ ФРАНЦУЗСКОЙ АРМИИ»[20], что слова Вирджинии были «вызваны благими намерениями, но они мало утешают меня, поскольку в характерной для нее манере она пытается сделать так, чтобы я меньше волновалась». Почему ее дочь, спрашивала себя Барбара, бежала от комфортной домашней жизни ради лишений, оружия и ужасов?
Какое-то время от Вирджинии больше не было вестей. 10 мая немцы начали смертоносное наступление, просто обойдя всю линию Мажино и ворвавшись во Францию через незащищенные лесистые высокогорья бельгийских Арденн. Танковые дивизии перебрались через границу, застав врасплох самодовольных пожилых французских генералов и разбив их плохо подготовленные войска – некоторые эпизоды этого разгрома Вирджиния наблюдала из машины скорой помощи. Французы закоснели в своем оборонительном менталитете, сидя за стенами и обмениваясь сообщениями с помощью голубиной почты. У них было мало шансов против разрушительного великолепия нацистских войск с их пугающей скоростью, огнеметами и стремительными волнами воздушных бомбардировок. Халатное бездействие – а в некоторых случаях и продажность – старой французской элиты привело к тому, что мировая держава была вынуждена подчиниться всего через шесть недель. Политики и военные, как выразился один французский патриот того времени, одурачили свой народ «галлюцинацией силы и неуязвимости», которая, испытанная немцами, быстро обернулась «преступным заблуждением»[21]. Официальные плакаты неоднократно хвастались: «Мы выиграем войну, потому что мы сильнейшие!». Никто во французском правительстве или высшем руководстве не допускал возможности краха, пока он не наступил.
