У одной из ее сокамерниц – проститутки из Барселоны – подходил к концу срок. Вирджиния подружилась с ней и попросила переправить зашифрованное письмо в американское консульство, что та послушно и сделала сразу после выхода на свободу. В письме, адресованном «дорогому Нику», за внешне невинной болтовней о здоровье и друзьях Вирджинии скрывались секретные данные о ее местонахождении и требования принять срочные меры для ее освобождения. Она подписала письмо: «Всего вам доброго. Я скрестила пальцы и, как обычно, задираю подбородок и хвост над приборной панелью. В. Х.»[260]. После расшифровки американские дипломаты отреагировали быстро. Благодаря их согласованному взаимодействию с испанскими властями (вероятно, включавшему денежный выкуп) через неделю Вирджиния была освобождена условно-досрочно, так как ее собирались перевести в другую тюрьму (или maison de retraite (фр.: «дом престарелых»), как она шутливо ее называла)[261].
Наконец, укрывшись в консульстве Барселоны, Вирджиния приняла горячую ванну, выспалась в приятной чистой постели и убедилась, что ее мать, которая месяцами не слышала от нее новостей, знает о том, что она в безопасности. Позволив себе два дня на восстановление, вскоре она вновь вернулась к работе. Вирджиния телеграфировала в «Нью-Йорк пост», чтобы ей отправили 500 долларов (которые вскоре им возместит Бейкер-стрит), а также сделали визу и срочный паспорт для поездки в Англию. Дипломатической почтой она направила в УСО длинный отчет, в котором подробно рассказала об оставленных в Лионе людях и припасах, не зная, конечно, обо всех произошедших арестах. Она настаивала, чтобы Бейкер-стрит «сделала все возможное» для освобождения ее товарищей по пиренейским горам Гуттмана и Алиберта из лагеря в Миранда-дель-Эбро, заявив, что хочет работать с ними в будущем. Ее главная цель, твердо заявила она, состоит в том, чтобы вернуться в поле «как можно скорее», – если только Лондон поможет ей «немного изменить свою внешность»[262]. Она не была бы Вирджинией, если бы у нее уже не было плана.
На Бейкер-стрит были очень рады получить сообщение от Вирджинии. Они поздравили ее с освобождением, но, к ее ужасу, из-за административных заминок прошло больше месяца, прежде чем она добралась до Лиссабона, и только почти через два месяца она могла бы присоединиться к ним в Лондоне. Пока же она должна была залечь на дно. Однако в городе, который называли «змеиным гнездом шпионов», она никак не могла помешать начальникам службы безопасности Лиссабона сообщить абверу, что 19 января 1943 года она вылетела на британском «Клиппере» в Лондон. По прибытии на аэродром в Англии ее подобрали на блестящем лимузине «Хамбер», отвезли в Лондон и провели через арку ко входу в Орчард-Корт. Она поднялась на два лестничных пролета к квартире № 6, где дверь ей открыл Парк, восклицая: «О, какая радость!», – а затем в поле зрения появилась неуклюжая фигура Бакмастера, окутанная облаком дыма из его курительной трубки[263].
Он, Бодингтон и новый ключевой игрок Секции F, офицер разведки Вера Аткинс (которая по удивительному совпадению знала Вирджинию через их общего друга из Госдепартамента Элдриджа Дарброу), устроили ей восторженный прием. Выдающийся агент, она продержалась в полевых условиях дольше, чем кто-либо другой. Она избежала захвата немцами и безупречно поддерживала свое журналистское прикрытие. Она создала обширную сеть, спасла множество офицеров, предоставила первоклассные разведданные и гордо несла знамя УСО во всем этом хаосе. Почти в одиночку она заложила основы дисциплины и надежды на грядущие великолепные победы Сопротивления. Она даже пересекла Пиренеи по зимнему снегу на деревянной ноге. Несмотря ни на что, рискованная игра Секции F окупилась, и так родилась легенда (по крайней мере, в узких кругах УСО).
Однако Вирджиния чувствовала себя не слишком комфортно. Многие агенты, возвращаясь из страны, захваченной нацистами, находили атмосферу Англии странным образом расслабленной, даже несмотря на то, что всего за два дня до прибытия Вирджинии в результате очередного мощного воздушного налета на Лондон целые улицы оказались в руинах. Черчилль и Рузвельт незадолго до этого встретились в Касабланке, чтобы обсудить военные планы, и выступили с заявлением, что не примут от немцев ничего, кроме безоговорочной капитуляции. Тем не менее, после лихорадочной ежедневной борьбы за выживание во Франции возвращение Вирджинии на базу было почти неизбежно разочаровывающим. Конечно, у нее, наконец, появилось время, чтобы как следует физически восстановиться и отвезти Катберта в специализированное протезное отделение Госпиталя Королевы Марии в Рохэмптоне для починки и переустановки заклепок. Ее друг, обожженный пилот Уильям Симпсон, сопровождал ее в этой поездке: ему устанавливали искусственную руку, и, пока они разговаривали, он восхищался успехами Вирджинии. «Хоть убей, я не могу понять, как это ей это удалось», – восклицал он о ее побеге через Пиренеи. Тем не менее, она была «образцом здоровья и излучала хорошее настроение»[264].
Вирджинию тщательно допросили, и она смогла высказать свои мысли о хороших агентах (Руссе) и плохих (Ален и Карт), а также о постоянной и опасной нехватке радистов и радиопередатчиков. Ее также не раз допрашивали об Алеше, поскольку Лондон (с опозданием) собирал доказательства того, что он мог быть одним из самых опасных двойных агентов войны. Однако ее мысли на свободе занимали не собственные успехи, а судьба друзей. По мере того, как в течение нескольких следующих недель на Бейкер-стрит приходили новости об одном аресте за другим, Вирджинию начинали одолевать мучительные сомнения. Была ли она виновата в поимке товарищей, сначала завербовав их, а затем предоставив аббату доступ к ее сети? Должна ли она была оставить их на произвол судьбы, когда воспользовалась шансом сбежать? Даже в самые мрачные моменты жизни Вирджиния не могла представить, что многие из тех, кто помог ей выжить, сами будут преданы. Как бы опасно это ни было, теперь она знала, что должна вернуться. Она была обязана продолжать борьбу ради них.
Несмотря на жестокость немецкой оккупации французского юга, многие лондонцы приветствовали такое развитие ситуации. Оно истощало ресурсы нацистов и определенным образом способствовало вербовке новых сил в движение Сопротивления. Вражеские танки, грузовики и солдаты на улицах по всей Франции больше не давали жителям обманывать себя, как это было раньше в прежней свободной зоне, будто война не касалась их непосредственно. Теперь затронуты были все сферы жизни. Если кого-то ловили укрывающим агентов союзников, вся семья могла быть без промедления расстреляна, независимо от того, были ли они пособниками. Иногда агент, прячущийся в многоквартирном доме, навлекал страшную беду на всех ни о чем не подозревающих жителей. Уинстон Черчилль видел в подобных зверствах нацистов непосредственную помощь военным действиям союзников: «Кровь мучеников, – говорил он на заседании комитета по вопросам обороны кабинета министров, – была семенем церкви»[265][266].
Истинное лицо режима Виши теперь открылось даже тем, кто раньше поддерживал Петэна. Он больше не считался спасителем нации. Отношение к нему еще больше охладело, когда французская полиция стала потворствовать слишком явной «общественной чистке», депортируя до 10 000 евреев в неделю, включая детей, женщин и стариков. Хищная Французская милиция – вишистская версия гестапо, созданная в январе 1943 года, – еще больше способствовала росту инакомыслия. У этой организации было достаточно понимания ситуации для проникновения в тыл противника, репрессий и пыток соотечественников. Ее начальником был французский член войск СС, и сотрудники (в основном гангстеры местного розлива или богатые молодые бескомпромиссные роялисты) важно разгуливали в черных рубашках, размахивая своим недавно приобретенным оружием; их преступное варварство вызывало отвращение даже у некоторых немцев. Что удивительно – каждым шестым членом милиции была женщина[267].
