После недавних вспышек насилия против немецкой армии в Париже и не только власти Виши и их немецкие хозяева начали жестоко подавлять протесты массовыми арестами и кровавыми репрессиями. Убийство одного немецкого полковника в городе Нант на реке Луаре, например, привело к ответному расстрелу сорока восьми горожан. Французская полиция так же, как и нацисты, стремилась пресечь дальнейшие беспорядки и «заставить диссидентов подчиниться»[64]. УСО могло не знать об «эффективности и безжалостности» Виши в отношении Сопротивления и поэтому не предупредило должным образом своих агентов[65]. Но вскоре они научились «бояться их больше, чем гестапо» из-за умения службы безопасности Виши расставлять ловушки и проникать в их ряды[66]. Французские власти очень качественно работали в интересах нацистов.

В некотором смысле стрельба в Нанте сыграла на руку Вирджинии, когда она начала обустраиваться в Лионе и строить планы на будущее. Она настроила общество против нацистов и их вишистских сторонников и помогла зажечь первые искры национального движения Сопротивления. В своем докладе в Лондон она сообщала, как трагедия в Нанте (хотя и не связанная с УСО) высветила необходимость надлежащей координации стратегии, обучения и снабжения по всей Франции. Также стало ясно, что Сопротивление не сможет представлять реальную угрозу для оккупантов, пока у него не будет многочисленных и надежных каналов радиосвязи с единственной свободной страной в Европе, продолжающей борьбу. Менее очевидным было то, каким образом Вирджиния должна была найти рабочие руки для будущей боевой ячейки. Ей было приказано создать собственную сеть под кодовым названием «Хеклер»: ей пришлось начинать практически с нуля, не говоря уже о том, чтобы получить какие-то инструкции о том, как вербовать сторонников на местах. В те первые дни в Лионе было очень тяжело. Даже те немногие обладающие волей к борьбе, которых она уже завербовала, должны были проявлять исключительное терпение. Их задачей на тот момент было просто выживание, формирование ядра тайной армии, которая однажды восстанет, чтобы атаковать немцев изнутри, когда наконец вернутся союзники. Однако в то же время, как бы заманчиво это ни звучало, убийства или эффектные акты саботажа, которые могли счесть «преднамеренным вмешательством», были строго запрещены Бейкер-стрит. До нужного момента Вирджиния должна была мешать «горячим головам» гнаться за славой; ее люди не могли оказаться замешаны в незапланированных и в конечном счете бессмысленных трагедиях, подобных той, что произошла в Нанте. «Пожары могут неожиданно возникать сами собой», подшипники двигателя могут «внезапно перегреться», а немецкая машина, например, может заглохнуть от сахара в баке. Но ничего не должно «ночью с грохотом разлетаться во все стороны»[67], – говорилось в одном отчете УСО. «Преждевременный всплеск французского сопротивления был для нас самой большой опасностью, – объяснял будущий начальник Секции F, – поскольку в то время не могло быть и речи о преждевременной высадке союзных войск для поддержки такого движения»[68]. Вирджиния знала, что жизненно важно все тщательно подготовить к тому моменту, когда придет время действовать, но пока ее миссии по вербовке приходилось идти по более деликатному пути и избегать ненужных жертв.

Список из девяти возможных имен, который предоставила ей Бейкер-стрит перед отъездом, в значительной степени основывался на информации, полученной до перемирия. Он не был ни безопасным (так как не было уверенности в том, кому эти люди симпатизировали в настоящий момент), ни достаточным. Но Вирджиния в любом случае предпочитала устанавливать собственные контакты, которым она с уверенностью могла доверять: после многих лет неучастливости и враждебной реакции на ее инвалидность она чувствовала, что волей-неволей стала хорошо разбираться в людях. Ей нужны были курьеры для доставки сообщений, денег и оружия; больше конспиративных квартир для укрытия прибывающих новобранцев и покидающих страну агентов; и «почтовые ящики» – люди, которые брались за передачу тайных посылок и сообщений, не задавая вопросов. Ей нужны были поддельные документы, удостоверяющие личность, водительские удостоверения и продуктовые карточки. И все это нужно было ей как можно скорее. Однако правда заключалась в том, что недавно прибывший агент-одиночка, такой как Вирджиния, «с большой долей вероятности будет разоблачен или предан». Ведь даже ее первые предварительные «осторожные расспросы могли попасть в гестапо»[69], которое арестовало бы любого по малейшему доносу от осведомителя. В той спешке, в какой приходилось работать Вирджинии, любое неосторожное слово или малейшая оплошность могли привести к катастрофическим последствиям. Чтобы продолжать работу, ей срочно нужны были безопасные знакомства.

То же чувство отчаянной спешки в стремлении запустить деятельность УСО во Франции заставляло держаться в тени и Беге. Он, хотя и был французом, учился на инженера в Университете Халла на севере Англии, и теперь лихорадочно передавал сообщения в Лондон из маленького гостиничного номера в Шатору. На него полагались пять молодых сетей УСО, но ни одна из них и не подумала предложить ему защиту, несмотря на то, что он, очевидно, находился в опасности. Вишисты начали развертывание автомобилей радиообнаружения, которые с помощью системы триангуляции могли со временем отследить источник тайных радиосигналов[70]. Беге, единственный действующий радист УСО на юге Франции, слишком долго оставался в эфире, и его дни до неизбежного раскрытия были сочтены.

«Почувствовав горячее дыхание полиции на своей шее»[71], Беге решил связаться с единственным оператором беспроводной связи в свободной зоне, о котором было известно, что тот не за решеткой. В ответ Кристоф пригласил всех агентов на юге Франции встретиться на вилле в Марселе, что являлось грубым нарушением основных правил безопасности. Причина, по которой он так поступил, вскоре стала предметом ожесточенных споров; трагедия заключалась в том, что к тому времени откликнулось уже много людей. Некоторые пришли за духом товарищества, обнаружив, что работа в поле была труднее, чем они ожидали. Другие, у которых было так мало денег, что они практически голодали, пришли за финансовой поддержкой, присланной вместе с последней парашютной выброской. У многих из них большую часть собственных денег отобрали недобросовестные оргкомитеты, состоящие из местных жителей, которые по какой-то причине считали это своим долгом[72]. Проблема в значительной степени заключалась в том, что агенты УСО и отдельные бойцы сопротивления по-прежнему действовали в одиночку, без четкого руководства или поддержки на местах или в Лондоне. Необходимость в человеке, который мог бы их всех объединить, ощущалась очень остро.

Вирджиния, ожидавшая в Лионе появления Ле Харивеля в качестве долгожданного радиста, чувствовала себя изолированной. После семи недель одиночества она тоже ощущала недостаток руководства или поддержки. И все же какое-то шестое чувство, по-видимому, остановило ее от того, чтобы присоединиться к массовому собранию членов УСО. Она уже давно была вынуждена открыть для себя преимущества самостоятельности и была не по годам мудра. Напротив, некоему лейтенанту Марку Жюмо, высокому взлохмаченному техническому советнику, десантировавшемуся 10 октября с парашютом недалеко от Бержерака, недоставало ее осторожности, и он искал дружескую компанию в этом пугающем мире. Он был первым, кто прибыл на виллу, проигнорировав тот факт, что никто не ответил, когда он несколько раз звонил туда по телефону ранее. Он отмахнулся от беспокойства соседки по поводу подозрительного поведения Кристофа. Он не заметил ничего необычного в густо засаженных палисадниках, беспечно прошагав двадцать ярдов[73] по дорожке к входной двери и миновав нескольких затаившихся полицейских. Но встретиться со своим коллегой – агентом УСО не вышло. Дверь открыли трое инспекторов Сюрте – внушающих страх французских контртеррористических сил. Они арестовали Жюмо.