Василий позабыл о барахлящем сердце. Надо уходить, покуда цел.

Поднялся с лавочки, отщёлкнул окурок в облезлый палисадник.

Он рассчитывал шмыгнуть в проулок, ведущий к хозяйственному магазину, – сделать небольшой крюк по дворам, чтоб выйти к мосту и попасть на родной Чермет.

Двигался осторожно – старался, чтоб даже веточка под подошвой не хрустнула.

Выглянул из-за угла.

И не узнал улицу. На её месте голая, растревоженная дождями земля – грязь да лужи. У грубо сколоченной дощатой конюшни под мутным керосиновым фонарём сгрудились мужчины в фуражках, высоких сапогах, поблёскивающих кожаных тренчкотах. Орали друг на друга, жестикулировали.

Оставаясь в тени, Василий чуть высунулся из-за угла барака в полной уверенности, что его не видят. Но они его словно… почуяли!

Замолкли как по команде. Застыли. Но лишь на миг.

Медленно, скрипя тренчкотами, развернулись лицом к невольному свидетелю.

Бледные, с синевой ли́ца. Коричневые круги под глазами. Застывшие, словно при параличе, бескровные губы.

Но страшнее всего – злоба в глазах. Первобытная, беспричинная. Звериная.

Василий хотел было ринуться в противоположную сторону – в проулок, куда собирался с самого начала. Но и там всё сделалось другим. Приземистые деревянные сараи, конюшни. И кругом грязь, грязь, грязь. Те пейзажи он смутно помнил из раннего детства – родился он в наших местах в сорок первом, как раз когда война началась. Что-то внутри предостерегало: мол, не ходи – можешь оказаться там, куда точно не хочешь возвращаться.

Он обернулся. В барачном дворе тоже грязь да разруха. Но всё своё, родное, современное. То, к чему привык. Вот туда, обратно, он и бросился. Не думал ни о чём – только голые инстинкты работали. А сзади приближалось чавканье сапог по жидкой грязи.

Василий нырнул в зазор меж двух почернелых сараек. Видать, думал спрятаться, затаиться.

Но за сарайками оказался лабиринт из множества таких же кое-как сколоченных, покосившихся, гнилых построек, что уходили дальше в темноту. Василий побежал, спотыкаясь о мусор и кочки на узкой тропинке. Бежал долго. Точно должен был пересечь всю территорию, обнесённую бетонным забором. Но всё никак.

Бежал-бежал, пока сердечко опять не прихватило. Никто за ним уже давно не гнался – лишь поначалу он слышал позади гавкающую немецкую речь, но она быстро стихла, как и чавканье сапог.

Василий перешёл на вялый шаг. Закурил. Глаза давно привыкли к темноте, так что он различал очертания предметов и даже кое-какие детали. Лабиринт дощатых лачуг и не думал заканчиваться.

Василий хотел было повернуть назад, но передумал: вдруг там немцы? Должна ведь тропинка куда-нибудь вывести. Наверное, это какие-то старые склады, думал он.

Долго ещё брёл Василий сквозь путаницу гнилых деревянных коробок. Почти всю пачку сигарет скурил – пара штук осталась. Ноги устали, натёрлись кровоточащие мозоли. Он уж отчаялся до утра выйти хоть куда-нибудь. Решил, что ходит по кругу, а где он в тот круг свернул – найти никак не мог. Хоть бы один зазор меж рядов построек…

Но Василий точно знал: наступит утро – всё само собой разрешится.

Но утро не наступало и не наступало. Зато впереди забрезжил тусклый, мелко дрожащий фиолетовый свет – будто бы неземной.

«Люди!» – пронеслось в голове. Василий ускорил шаг, морщась от боли в свежих мозолях.

Свет становился всё ярче.

В конце лабиринта и вправду были люди. Будто бы ждали Василия. Страшные. С суровыми, затверделыми лицами. Все как один в болотного цвета плащах. В шляпах. Мужчины среднего возраста. Глядели на непрошеного гостя. Глядели фиолетовыми глазами, которые и источали тот самый нездешний свет.

У Василия в глазах поплыло. Сердце опять просило передышки.

Он опустился на землю, прильнул спиной к сырой стенке сараюшки, прикрыл глаза.

Что было дальше – он не помнил.

Обнаружили его за надворной постройкой в том барачном дворе – бабка вышла с утречка пораньше стирку с верёвок снять. Василий наш ногой в щель меж двух досок угодил, упал чудно́ так – лодыжку на сто восемьдесят градусов вывернул. Адская боль все силы отняла, сердце опять подвело. Даже поссать не сумел – два раза за ночь под себя сходил.

Дядь Володя помолчал, преследуя взглядом бегущего по стене таракана. Казнил его горелкой. Ювелирно наплескал в рюмки. Рука тверда, как у пышущего здоровьем трезвенника.

– Давай-ка за Василия. Не чокаясь.

Выпили, закусили.

– Он умер? – спросил Илья.

– Агась. Что-то через год ласты склеил.

– Связано с тем случаем?

– Агась.

– Но ты ж умный человек! – вспылил Илья. – Ты ж понимаешь, что этот дубина просто нажрался и ему хуй знает чего привиделось! – Гость хотел было грохнуть кулаком по столу, но вовремя опомнился: не до́ма, чтоб такое себе позволять; хозяин хоть и враль, но – хозяин, его уважать до́лжно.

– Ты, братец мой, не горячись, – угрожающе понизил голос старый алкоголик.

Нужно было спасать положение.

– А ты его лично опрашивал? – спросил Илья дружелюбно-примирительно.

– А как же, – закурил дядь Володя, щурясь от дыма. – Самолично беседовал. Много говорили. Он мне как отцу родному всё и выложил.

– И ты поверил? – произнёс Илья без усмешки.

– А чего б не поверить? Он ведь мне описал тех людей с фиолетовыми глазами.

– И что?

– А то, золотой ты мой, что окрестные жители, в том числе барачники, описывали точно таких же людей, что будто бы работали на огороженной территории и ни с кем никогда не разговаривали. Ну, разве что глаза у них в советское время были не фиолетовые. Описания, ещё раз тебе повторяю, Фома ты мой неверующий, совпадают на сто процентов. Ноль различий. Ну, кроме цвета глаз. Так что рот свой закрой! – рявкнул дядь Володя. Наплескал водки только себе и выпил без тоста, не поморщившись.

Илья попытался замириться:

– Отец, ты сильно-то не серчай. Я ж не со зла. Просто всё это настолько… как это сказать…

– Странно? – заулыбался дядь Володя.

– Странно… необычно… не вписывается… как это сказать…

– В рамки диалектико-материалистского мировоззрения?

– Ага.

– На вот, выпей, – набулькал он Илье в рюмку. – Ты тож не обижайся, солдат. Погорячился я малость.

Илья выпил.

– С Василием я увиделся впоследствии пару раз, – продолжал дядь Володя. – Первый раз – после больницы. Его подлатали, загипсовали и через пару дней домой отпустили. Тогда он производил впечатление человека полностью вменяемого. Неадекватного я б сразу распознал – уж в том не сомневайся. Мент я был добросовестный, дотошный, въедливый… Так вот, сердчишко у Василия стало резко сдавать. Буквально у меня на глазах он превратился в старика. Три инфаркта подряд – и все на ровном месте. Последний, обширный, его добил.

– Думаешь, из-за того случая?

– Возможно. Знаешь, что с тобой будет, если дозу радиации схлопочешь? Или когда агрессивный рак день за днём тебя изнутри жрёт? Вот так и с Василием. Только рак да радиация ни при чём. Да и от сердечных болезней люди за год не стареют на тридцать лет, не превращаются в трясущихся стариков с выцветшими глазами.

– А в чём тогда загвоздка, по-твоему?

Дядь Володя развёл руками:

– Кто ж будет знать. Лично я думаю, дело в фиолетовом свете. Василий заглянул тем людям прямо в глаза и их светом напитался. Но что для одного пища, то для другого яд – сам понимаешь.

– Они что, инопланетяне какие-то, получается?

– Не дури, солдат! Нет никаких инопланетян. Ты хоть представляешь себе, что такое пролететь из одной солнечной системы в другую? Ни один инопланетянин живым до нас не добрался бы! А ты говоришь!

– Но… кротовые норы… квантовое вот это всё…

– Да-а-а-а, хуйня! – махнул рукой дядь Володя, закуривая. От него это прозвучало как веский аргумент, и Илья нехитрым объяснением удовлетворился.

– А кто они тогда?

– Солдат, ты знаешь, что такое КГБ?