— Кто посмел? — прохрипел.

— Кричали здесь, ваше величество, все и сбежались…

Он, тот, который герцог, ещё что-то говорил, но я не слышала. Смотрела в ястребиные глаза, что выхватили меня из всей толпы. Гнев его направлен почему-то только на меня.

Не виновата я. Ты, сокол мой, сам меня вынудил. Ты силой мне грозишь, я тебя хитростью одолею.

— Хммм… — прочистил горло родственник принцессы. — Думаю, нам стоит удалиться… Дело молодое. То всем ясно. Раньше, конечно, чем следовало, да тут все свои… а ты не стой столбом! Прибери здесь поскорей!

Горничная бросилась собрать кувшин с вином да кубки…

— Оставь на месте. И пошла вон.

Я не могу этого не слышать. Всё, что меня сейчас интересует — каково ему? Поверил ли? В если да — сожалеет ли обо мне.

Толпа сановников на удивление слаженно прошествовала в покои вотердца.

— Сговаривайте поскорее помолвку. Так, чтобы молодые править отправились. Тогда и о шахтах наших поговорим, — пока молвила, приблизилась ближе, чем следовало. Дабы за отворот платья удобней было принцу заглянуть. Дабы главное он услышал, а думы думать не стал бы.

Дальше ход Вереха. А уж за плату, что уменьшается с каждым днём нахождения здесь ондолийцев, он из кожи вон вылезет.

Сколько б люди не гадали — бережливость и накопление — страсть, что объединяет нас с престарелым советником.

А Файлирс, тем временем, не подвёл. Он оценил всё верно: одеяния принцессы, что раскиданы, вино…

— Я… принудил вас?

Магия не искажает, голос его звучит, хоть и сквозь стену, а будто нет преграды.

— Что вы, ваше величество! Я… просто не посмела отказать вам. Вы были очень… настойчивы.

Файлирс устало провёл по лицу, спустил ноги на пол, всё так же прикрывая наготу простынёй.

— Сделал Вам больно?

— Ваше величество… — трепетная лань, в которой разума оказалось больше, чем в лесном сородиче, затрепыхала ресницами, стыдливо опустив глаза. Уже в следующий миг фарфоровые щёчки засияли розовым. Всякий мужчина, что глянул бы на неё сейчас, лишился б головы. Король Ондолии, на мою беду, головой дорожит, потому продолжил взглядом жечь пол. — Мне, как и любой девице, неловко о том говорить, но вы мой почти супруг… мне не было больно…

Она не успела договорить, как Файлирс оказался подле неё. Сжал девушку за горло, приподнял над кроватью. Та повисла в воздухе, пальцами вцепилась в его руки.

— О чём ты врёшь, дрянь?

Та что-то прохрипела, не разобрать. Девушка уже вся красная. Он так сдавил ей горло, что отсюда видать — не дышит. Слабыми руками пытается разжать огромный кулачище. Король, словно озверел.

Я невольно потёрла шею, глаза поневоле скользнули к полу, где принцессина босая нога повисла безжизненной плетью.

— Пожалуйста! Остановитесь!

Я шагнула с тайной тропы.

— Ты долго, Полёвка, — Файлирс разжал руку. Несчастная принцесса поползла на другой край кровати, съехала на пол. Держится руками за собственную шею. — Я уж подумал, дашь ей сдохнуть. Ты заварила эту кашу? — отпираться некуда. Кивнула. — Выйди прочь, — велел принцессе.

Та, нагая, несколько первых шагов сделала на коленках, как была. Опомнилась, вскочила, унеслась.

— Я не поеду с вами. Я пыталась отговорить вас, попросить. Вы не внемли. С угрозами пошли к княгине. Мне ничего не осталось, как пойти на хитрость.

— То не хитрость, Полёвка. То подлость, — проговорил устало.

— Я испугалась, что вы меня силой увезёте, что войско приведёте…

— Из-за бабы? Войско? — усмехнулся, — ты в своём уме, дура? Мне солдат на войну отправлять, чтобы бабу себе забрать?

— Но княгиня…

— Врёт твоя княгиня. Не ты, так другая будет, — он поднялся, как был. Простынь слетела и Файлирс остался гол, чем никак не смутился. — Она женой будет, королевой. Раз тебе это не по сердцу. А ты будешь… просто.

Он медленно двинулся на меня. Шаг, другой… нет уже во взгляде никакой угрозы, но есть тут другое, что мне хорошо знакомо. С каждым шагом член его приподнимается, становится всё выше.

— Я не хочу… — пропищала.

— Не ври. Ни себе, ни мне, — хищно улыбнулся, будто знает — не устою.

Поцеловал. Ярко, жадно, горячо.

Сразу войдя в меня языком, проталкиваясь глубже. Задыхаясь, сходя с ума, я никак не могла ничего с собой поделать, лишь принимала. Его руки на моих ягодицах, чуть погладили и подхватили, подсаживая в воздухе.

И поцелуй… что длится, не насыщает, но распаляет так, что я уже готова сама поднять подол и опуститься на него.

Нечем дышать, невозможно думать, нельзя остановиться.

Умру, если не получу его… не смогу ощутить в последний раз. Обхватила руками могучую шею, пустила пальцы в волосы, направляя его в себя больше. Больше поцелуя. Жадные мужские руки проникли под платье, принялись мять и ласкать ягодицы. Уверился, что я здесь, что не против, поставил меня на ноги, тут же прижал собой к стене.

Ноги-предатели подкосились…

Подхватил меня, зажал обе руки над головой одной своей рукой и впился в шею. Целует, проводит языком, прикусывает, а я не могу не стонать.

Обездвиженная, без возможности коснуться, начала тихо похныкивать.

— Эй, ты что… — оторвался от шеи, боднул носом мой нос.

Я воспользовалась случаем и высвободила руки. Провела обеими по плечам, рукам, ниже. Прощупала крепкую спину, сжала ягодицы, пошла вперед.

Не разрывая поцелуя, застонала ему в рот, сжимая пульсирующий член. Ответом стал мужской стон, и рывок, которым он стянул платье, выпуская на свободу ноющую грудь.

Сжал в ладонях, я прижалась к нему, рукой, за шею, потянула монаршью голову вниз, подсказывая, чего хочу. Сама, другой рукой приподняла, подавая сосок к влажным от поцелуя губам.

Мать-Земля! Почему мне всё с ним так хорошо! Почему, когда разум отвергает, тело само плавится…

Кончики пальцев немеют и я стараюсь посильнее ухватиться за него. Чтобы не упасть… впиваюсь в плечи, деру ногтями спину, Файлирс рычит, что довольный зверь.

Сжимаю его голову, оттягиваю волосы…

Отрывается от груди, ловит взгляд. Сколько он так на меня смотрел, пока я не распахнула век…

Он подтолкнул, а я подалась, поворачиваясь спиной, сама подобрала юбку, чтобы побыстрее он вошёл… Только Файлирс не торопится…

Смотрит на меня… растрёпанную, с грудью, что из платья вывалилась, жаждущую…

Потому что, клянусь! Убью его, если не получу сейчас!

— Ну что? Скажешь, что не люб я тебе? — горячая грудь прижала меня к стене, одной рукой приподнял мне ногу, а другой, лишь вошёл в меня, схватился за грудь…

Я застонала со всей горячностью наслаждения.

С облегчением, от того, что снова с ним, что снова живу. Что он живой.

Лоб бился о стену, рыжие лохмы мешали, лезли повсюду… А мы никак не могли насытиться. Разум отключался, улетал куда-то, силы иссякли уже давно, но мы не могли остановиться. Ловя моё удовольствие, он словно зверя выпускал — продолжал сильнее, злее. Никогда он не брал меня так долго. Потому как я становилась на колени, поворачивалась лицом, ложилась на грязный ковёр. Ондолиец поднимал меня на руки и брал на столе. Одно место, о коем мы и не подумали — кровать. Большая кровать под балдахином, расшитым серебром, на которой он сегодня спал с другой.

И была какая-то горечь во всём этом удовольствии. В том, что оба мы хотим обладать друг другом. Что никогда я не приму того, другого Файлирса, что король, не потому что боюсь — противен мне тот спесивец. Что сама же я другую ему и притащила и под него уложила.

В том, что никогда не соберём мы всё это во единое.

Но, что ещё я поняла сейчас, отчётливо и ярче солнца — что не боюсь его. Не сможет он мне ничего сделать, пока мой. Пусть какой хочет войной грозится — не будет ничего, если я найду слова нужные, заветные.

— Как же ты, дура моя, на такое решилась, не убоялась… Неужто вовсе не боишься меня? — спросил, перебирая мои волосы, что разметались по ковру, по его груди.

— Боюсь. Но столицы твоей больше боюсь… — задумалась, говорить ли, но решилась, — тебя-короля больше всего боюсь.