— Как я уже сказал, твоя мать хочет поговорить с тобой, — вновь повторил Лионель, и в его голосе послышалась лишь скука. — Если в тебе есть хоть немного чувства такта, ты поговоришь с ней перед уходом. Срок действия предложения ограничен.

Он отошел от меня, не оглянувшись, и я вновь возненавидела себя. Я ненавидела в себе абсолютно всё. Ненавидела всё, что касалось их. Ненавидела эту глупую вечеринку, в которой приходилось принимать участие, и ненавидела в своей жизни всё столь фальшивое и грязное.

Я не могла толком восстановить дыхание. Мне не хотелось ни есть, ни пить, не хотелось ни с кем разговаривать, тем более с матерью, поэтому просто решила сделать то, что делала всегда.

Я удалилась так незаметно, как только могла, прошла мимо дамских комнат по коридору и поднялась по лестнице в свою комнату на верхнем этаже особняка.

Спрятаться. Спрятаться. Спрятаться.

Спрятаться и выпустить боль.

В дальнем углу владений располагалась моя тайная комната, в которой я пряталась. Я открыла дверь как можно тише и вошла внутрь. Упала на пол и прижала колени к груди, сидя около старого шкафа. Раскачиваясь, я плакала и пыталась совладать с дыханием, пока не перестала утопать в своей боли.

Мне было нужно это.

Нужно лекарство, к которому я привыкла с ранних лет.

Поэтому подняла край ковра в углу и вытащила отошедшую доску пола. Я пользовалась этим тайником с самого первого раза, как только нашла его. Конечно, моя цель ждала меня: стопка салфеток, платочков, пластырь, бинт и упаковка скальпелей. Я развернула сверток, уже чувствуя первые волны спокойствия при виде лезвия.

Я подняла подол платья к бедрам и стеклянным взглядом смотрела на свою изрезанную кожу, ахнув при первом касании кожи.

О да.

О, как это было мне нужно.

Как мне нужны были уколы боли и покалывающее ощущение выпущенной крови.

Я думала о Стефане из Лондона, задыхающемся на полу, думала о языке Люциана Морелли, в одном танце двигающемся с моим, и вновь сделала это — прикоснулась лезвием к коже.

Господи, да.

Я думала о том, как хочу, чтобы монстр оказался во мне, и как мне нравилось, когда он причинял мне боль, и я вновь сделала это. Еще одно касание кожи лезвием.

Я думала о том, какой влажной и разгоряченной становлюсь при мысли о том, как Люциан доставляет мне боль и заставляет хотеть его, и вновь. Еще одно касание лезвия, от которого с моих губ сорвалось шипение.

По бедрам потекла кровь. Горячая и жидкая. Но мне хотелось больше.

Еще от одного прикосновения лезвия меня накрыло волной — это круче, чем любой кокаин.

Я подумала о бароне Роулингсе и его опухших красных щеках в тот момент, как, называя меня шаловливой девочкой, он грубо лапал меня. Думала о том, как он заставлял меня платить, положив к себе на колени и причиняя столько боли, что я всхлипывала и уверяла его, что буду вести себя лучше. Обещала, что стану лучше.

Еще одно прикосновение лезвия.

Потом подумала о полковнике Хардвике и том, как его обнаженное тело казалось таким каменным рядом с моим. Таким большим по сравнению с моим крошечным.

Еще одно прикосновение лезвия.

Думала обо всем, что говорила мне мама, какое множество раз она называла меня маленькой лгуньей, когда я пыталась рассказать ей правду. Все ее нелестные слова, которыми она стыдила меня и, в конце концов, вынудила закрыться в себе. Своими словами она заставила меня причинять себе боль, наказывать себя.

Еще одно прикосновение лезвия.

Думала о Люциане. Да, вновь я думала о Люциане. Думала о заботе в его взгляде и ненависти, гневе, когда ради меня он убил другого человека.

И тогда я представила, как тот убьет полковника Хардвика и барона Роулингса. Представила, как он убьет всех тех людей, которые причиняли мне боль, когда я была еще слишком мала, чтобы хоть что-то понимать.

Представила, как он убьет Преподобного Линча.

Представила, как он убьет дядю Лионеля за то, что тот отдал меня на растерзание грешникам.

Я осознала, что хотела бы рассказать ему правду. Хотела бы рассказать правду Люциану Морелли перед собственной смертью.

Еще одно прикосновение лезвия.

Мной овладело спокойствие, глубокое и темное. Я наслаждалась болевыми ощущениям от порезов на бедрах. Наслаждалась тем, как кровь струилась и капала с бедер на пол.

Но Люциан Морелли не станет спасать меня. Он не станет мстить людям, которые причинили мне боль, потому что не рассказала бы ему обо всем, даже если бы могла. Я никогда и никому на протяжении всей своей жизни не расскажу об этом.

Я улыбнулась сама себе.

На протяжении всей своей жизни.

Она не продлится долго.

Теперь точно нет.

Я видела Братьев Власти этим утром. Узнала лицо Эллиота Ри около своего дома в центре, когда мой шофер сворачивал на дорогу. Они придут за мной.

Я вытерла кровь с бедер, прижала бумажные платочки к ранам и расслабилась, прислонившись к стене и погружаясь в уютное спокойствие, пока мое тело пыталось прийти к согласию с разумом, и в конце концов рыдания и дрожь сошли на нет. Я совладала с дыханием, обработала раны и спрятала свой набор, затем заставила себя встать, даже не думая о дозе кокаина.

Мама хотела поговорить со мной. Вот дерьмо. Я понимала, что она многое хотела мне сказать. Одному богу известно, что она предложит мне, но я была абсолютно уверена, что ничего хорошего ждать не стоило.

Удостоверившись, что следов от моих слез не осталось, я направилась обратно вниз.

Мое сердце гулко забилось, когда я увидела, что мама уже стояла на лестнице этажом ниже. Ждала меня.

Как обычно, на ее лице появилось выражение полного отвращения, когда она увидела меня, губы сложились в презрительный оскал.

Я попыталась придумать слова для будничного разговора, как всегда, но мне не пришлось об этом волноваться.

Ее приветствием стала звонкая пощечина по моему лицу — достаточно сильная, чтобы я вскрикнула от неожиданности.

— Если ты еще хоть раз окажешься в этом убогом Даунтауне, Илэйн Беатрис, клянусь Богом, это будет твой последний выход. В этот раз я говорю серьезно. Для меня ты умрешь.

Мое сердце дико билось, но дальше ничего не последовало — она только ткнула пальцем мне в лицо, вновь повторяя свою позицию.

— Ты не принадлежишь этому убогому месту. Никогда ему не принадлежала. Ты должна быть здесь, с нами, поддерживая семейную репутацию, а не выставляя нас всех на посмешище.

Я не принадлежала этому кругу людей. Никогда не принадлежала. Ни разу. С тех самых пор, как познакомилась с Преподобным Линчем, будучи маленькой девочкой.

Обычно я бы опустила голову в ответ на слова мамы и ушла подальше, как всегда испуганная ее неодобрением, но сейчас не сделала этого. Не сегодня.

— Я не выставляю нашу семью на посмешище, — возразила я. — Тебе самой это неплохо удается. По крайней мере, люди в Даунтауне знают, что они неудачники. По крайней мере, они наслаждаются этим.

— Следи за своим языком, — прошипела моя мать, но я не слушала ее. Лишь следила за ее хмурым выражением.

— Однажды ты примешь тот факт, что наша семья вызывает только отвращение, — произнесла я. — А пока перестань осуждать меня за желание оставаться подальше от этого.

— Может, ты не принадлежишь нашей семье, — ответила она. — Возможно, никогда и не принадлежала. Ты всегда была дикой, лживой маленькой девочкой. Но у меня есть для тебя решение, помнишь?

Ее голос был таким холодным.

— Дядя Лионель сказал мне. Предложение.

— Да, — резко ответила она. — Предложение.

— Тогда скажи мне, — ответила я, изо всех сил стараясь говорить твердо. — В чем заключается это предложение?

Я знала, что предложение будет из серии плохих, еще до того, как та начала говорить. Видела это в ее взгляде.

— Кристофер Роулингс, — объявила она. — Он хочет тебя в качестве своей невесты. Барон Роулингс сказал, что ты станешь отличным дополнением семьи Роулингс и британской аристократии.