Часть меня умоляла убежать или, по крайней мере, предпринять попытку спастись, но нет. Но никакая сила не удерживала меня на месте, только мой собственный разум, мои руки, которыми я себя обняла на уровне груди.

Он рывком открыл дверь и посмотрел на меня через плечо, ненависть в его взгляде смешалась с чем-то еще. Чем-то, что я почувствовала в своем самом потаенном месте.

— Иди и отдайся судьбе, малышка, — произнес он, и было просто безумием, насколько крошечной я ощущала себя под силой его взгляда.

Ни за что на свете нельзя было думать об этом, даже долю секунды, но он поманил меня пальцем, и я осознала, что двигаюсь. Мои ноги сами пошли вперед, когда я сделала шаг навстречу мужчине. Я дрожала от большого количества выпитого дерьмового пива, как и от всего остального, сильно дрожала.

Я видела, как он сглотнул, поняв, насколько сильно я дрожала.

Ему это понравилось.

Я прошла мимо него в захудалый коридор обшарпанного дома — мой никудышный побег из роскошной жизни. Джемма уехала на месяц для борьбы с экологическими проблемами на каком-то океанском лайнере, как и всегда с тех самых пор, как мы были подростками.

Я должна была быть с ней. И одно время верила в то, что так и будет. Мы планировали вместе оздоровить океаны, спасать китов и оказывать помощь всем, кто в ней нуждается, но я не смогла этого делать. Моя жизнь не позволила бы мне.

Моя семья не позволила бы.

Она была скорее близкой подругой Тристана, нежели моей, они оба гораздо сильнее привыкли к жизни в трейлере, нежели моей болтовне о жизни миллиардерши, но это было неважно. Джемма являлась моим спасением на протяжении более десяти лет и не приняла бы мои денежные подачки в качестве благодарности, несмотря на то что все это было от чистого сердца. И все же я почти не виделась с ней.

Я не стала утруждать Люциана поиском пути к квартире Джеммы: выхватила у него ключи и пошла вперед. Все остальные двери были плотно закрыты: обитатели других квартир мирно спали в своих постелях. Дверь квартиры номер семь располагалась прямо в конце коридора на верхнем этаже.

Вставив ключ в замок, я открыла дверь и зашла вперед Люциана. Не стала даже пытаться захлопнуть дверь перед его лицом, оставив ему путь для следования за мной.

Зайдя в квартиру, тот сразу нашел маленький выключатель, взглядом осматривал опрятный маленький коридор, в котором мы оказались. Джемма действительно была чудесным человеком. Над моей головой висел ковер ручной работы с изображением кита рядом с лодкой, около двери на кухню — фотография ее друзей-благотворителей. Не в такой обстановке я ожидала сделать свой последний вздох, но жизнь порой бывала крайне странной.

Я заметила вопросительный взгляд на лице Люциана, пока он осматривал обстановку. Я ответила ему прежде, чем он заговорил.

— Это квартира моей подруги Джеммы. Она сейчас где-то спасает мир. Пожалуйста, не оставляй слишком много крови на ковре к моменту, когда она вернется домой.

Он не ответил: лишь направился за мной, когда я пошла на кухню. На столе уже ждала кофемашина Джеммы, как и всегда, и я молча запустила ее.

Я кинула клатч в сторону и взяла кружку из шкафа, потом достала еще одну для монстра.

— Эй, ублюдок, как насчет кофе перед тем, как ты меня убьешь?

Видимо, своей дерзостью я зашла слишком далеко. Он набросился на меня через секунду, впечатывая в кухонный гарнитур, с громким стуком кружки упали на пол. Черт. Черт. Черт.

Но следом меня атаковали не руки Люциана Морелли… это оказался его рот. Его губы. Его дыхание.

С каким-то особым остервенением он сорвал пальто с моих плеч и откинул его в сторону. Его пальцы превратились в монстров, раздирающих мое платье, разрывающих его и добирающихся до моего кружевного бюстгальтера.

Поцелуи. Горячие поцелуи. Глубокие поцелуи.

Я желала их. О, блядь, как же я желала их.

— Никогда, твою мать, не смей разговаривать со мной подобным образом, — прорычал он, сжимая мое лицо одной большой рукой. — Заговори со мной так еще раз, и я отрежу твой гребаный грязный язык.

Я не знала, что нашло меня, когда обняла его за шею. Не знала, что такие глубины сумасшествия существуют, пока не стала задыхаться в новом раунде поцелуев и погружаться в бездну отчаяния.

Все было обречено. Запретно. Безумно.

— Сейчас ты точно меня не убиваешь, — удалось произнести мне, но в этот раз в голосе уже не было дерзости.

— Для этого еще будет время, — прошипел Люциан в ответ, его голос был полон ненависти, но чистого яда не чувствовалось. Возможно, лишь возможно, я останусь в живых после этой ночи.

Я должна была быть благодарна за шанс прожить еще один день. Должна была разыграть свои карты так, чтобы тот сохранил мне жизнь, но не стала этого делать. Часть меня всегда хотела умереть. Часть меня всегда хотела попрощаться с этим миром, навсегда.

После еще одного глубокого поцелуя прекрасный монстр отдернул меня от столешницы и потащил через темный коридор в гостиную. Он швырнул меня на пол так сильно, что я упала на колени и выругалась, но это было неважно. Включив свет, он в мгновение оказался около, срывая с меня платье.

Ткань с адским звуком разорвалась на части. Он был силен. Настолько силен, что в его руках я казалась тряпичной куклой. Я закрыла глаза и позволила ему меня раздеть, прекрасно осознавая, что последует дальше.

Желая того, что последует дальше.

Я услышала, как он с придыханием застонал, высвобождая мою грудь из бюстгальтера, и увидел, насколько напряглись мои соски от его прикосновений. Его пальцы казались монстрами, хватающими и сжимающими мою плоть, но не остановились на этом. Люциан повел пальцами вниз по ребрам и животу, цепляясь за колготки, чтобы стянуть их вниз.

Вот блядь. Мои бедра. Он увидит мои бедра. Он увидит шрамы.

Я прикусила губу перед тем, как он стянул колготки до колен, ощущая, как под ярким светом ламп во мне появляется чувство смущения, несмотря на дикий ужас, который должен был разрывать меня на части.

Конечно, он увидел их. При ярком свете он увидел их.

Свежие порезы — болезненные линии поверх шрамов. Так много шрамов, что от бедер не осталось живого места. Всегда высоко, вне зоны видимости. Всегда достаточно глубоко, чтобы приятно и сильно кровоточили.

Я причиняла себе боль с юных лет и нуждалась в этом. Нуждалась в боли в теле, чтобы освободить от боли голову.

— Что за на хрен… — начал Люциан, но понял, посмотрев мне в глаза. Он точно понял, какого хрена со мной творилось.

Я схватила пояс колготок и попыталась натянуть их обратно, но он мне не позволил.

— Какого хрена ты причиняешь себе боль? — спросил он, и мне следовало пожать плечами и хранить молчание, потому что это совсем не его дело, но видимо нужно было поблагодарить пиво и кокаин за мой развязанный язык. Слова слетали с моих уст так, как никогда в жизни, вырываясь на свободу без сопротивления до того, как я могла хотя бы предпринять попытку остановить их.

— Может, потому что я — наркоманка-неудачница, семья которой смотрит на нее ни с чем иным как с отвращением. Может, потому что ненавижу себя и все в себе и буду благодарна, если ты все-таки прикончишь меня сегодня, потому что с меня хватит. — Я сделала вдох. — Может, потому что никто никогда не полюбит меня. Никто никогда не прикоснется ко мне по-настоящему. Никто никогда не позволит мне узнать, каково это — иметь мужчину, который влюбится в меня на веки вечные. Потому что это невероятно, да? Ни один мужчина никогда не влюбится в такую психопатку как я, даже если моя семья разрешит.

Его глаза округлись, и я увидела в них больше, чем ненависть. Хуже, чем ненависть.

Жалость.

Я увидела дурацкую жалость.

— Тебе нужно обратиться к врачу, — произнес он, его руки по-прежнему крепко сжимали мои запястья.

— Да, так мне все говорят. Лечение, лечение, лечение. Будто оно принесет мне нечто хорошее.

Он смотрел на мои порезы, и я почувствовала за них стыд, такую боль. На мне были надеты развратные кружевные стринги, но он их едва ли заметил. Его внимание оказалось приковано к моим недостаткам, а не достоинствам, как и всегда у всего остального мира. Даже у людей, которым было не все равно.