А через какое-то время я узнаю, что на той самой конференции, куда меня не пустили, была создана новая кафедра гидродинамики имени Джеффри Тейлора и что именно на нее меня избрали профессором Кембриджского университета! А это дело серьезное. Правда, пока длились бюрократические процедуры, мне уже исполнилось 65 лет. Достаточно большой конкурс на эту кафедру был объявлен только в начале 1992 года.
А там есть правило: 67 лет, и всё. Они даже меня сначала спросили: „Соглашусь ли я на такой короткий срок?“ И я им ответил: „На пять минут соглашусь“. Потому что Кембридж есть Кембридж.
В Институте океанологии мне дали отпуск, и я поехал. И вот, представьте себе: я приехал один — огромная роскошная квартира, мои друзья и коллеги уже откланялись, и я сижу и думаю: надо, что ли, поесть куда-нибудь сходить, но я ведь ничего здесь не знаю! И вдруг телефонный звонок: „Григорий Исаакович? С вами говорит Андрей Петрович Капица! Мы с Младой Алексеевной приглашаем вас к нам поужинать“. И я подумал тогда: „Господи, неужели?! Как хорошо! Как это по-русски!“ Потому что слово „поужинать“ — это совсем не по-английски: они там не ужинают, а обедают. Андрей Петрович с Младой Алексеевной быстро приехали за мной, отвезли в „Капица-хаус“, и мы настолько замечательно провели с ними время, что я сразу тогда позвонил жене и сказал: „Ир, ну, какое счастье!“ И вот с этого момента я стал чувствовать себя в Кембридже планетой на орбите Андрея Петровича.
С тех пор наше знакомство перешло в совершеннейшую дружбу. У меня более близких друзей не было вообще! Они каждый день стали приглашать меня ужинать — у меня ведь до приезда Ираиды Николаевны там не было никакого хозяйства! Так что к себе я Капиц пригласить не мог, поэтому я приезжал к ним или мы вместе ходили куда-нибудь поесть. И это был такой фантастический поток великолепной русской речи, что я буквально наслаждался каждым словом. Андрей Петрович Капица был настоящим бриллиантом русской интеллигенции!»
Ираида Николаевна Кочина, супруга Г. И. Баренблатта, рассказывает о жизни в Кембридже со своей точки зрения: «Андрей Петрович то наезжал в Кембридж, то уезжал по делам в Москву. А Григорий Исаакович тоже, бывало, из Кембриджа уезжал — даже один раз на несколько дней в Австралию и еще куда-то. А я там много болела, потому что климат не такой, как у нас, — я все же была уже немолода. И мы там жили в таком холодном университетском доме, в котором внизу, говорили, когда-то стояли кареты.
Есть в Кембридже такой уголок, в котором стоят три гостевых дома. В нашем доме внизу никто не жил, а наверху были две квартиры. Одна была предоставлена нам, а вторая пустовала, или мы просто не видели ее постояльцев. Так что я оставалась в доме совершенно одна да еще с плохим знанием языка. И тогда я звонила Андрею Петровичу — он тут же откликался. Привозил мне еду. Возил меня вместе с Младой Алексеевной к врачу. И хотя они куда-то торопились, все равно ждали, пока врач меня примет. Привезли меня обратно и только потом поехали по своим делам. А однажды меня зашла навестить жена Зотикова. В это время Андрей Петрович позвонил мне — никто не берет трубку. Потому что я пошла ее провожать, совсем недалеко. Так они с Младой Алексеевной тут же примчались! И отругали бедную Валю. Так что я ему очень благодарна, и у меня о нем самые лучшие воспоминания. Такие вот личные, не связанные с наукой. Ну, и он эрудит, конечно, мог поддержать любую беседу, этому уж никакого не может быть сомнения».
«Всякий раз, начиная с ним разговор, я не представлял себе, какая глубина в его мозгу. Это вот при его обычной сдержанности, — рассказывал И. Г. Баренблатт. — И это касалось чего угодно. Например, я мог начать с ним разговор о Киплинге. Это мой любимый поэт. Просто замечательный английский поэт! И он тут же поддерживал этот разговор. Например, на меня очень сильное впечатление производит его стихотворение „Дворец“. И Андрей Петрович тут же начинал мне читать его строфы наизусть! Тут тонкий момент: английский для Андрея Петровича был вторым родным языком…
Мы могли начать с Андреем Петровичем с чего угодно, и всегда выходило что-то интересное. Независимо от начала, наш разговор всегда поворачивал на какую-то тему, неожиданную для нас обоих. По крайней мере для меня. Но прежде всего он был настоящим географом. И мы с ним обсуждали: что такое география? И пришли к выводу, что география — это наука о структуре приповерхностного слоя Земли. А геология — это вглубь. И это не пустое дело! Потому что, когда человек идет в молодости на какую-то специальность, ему надо очень точно определиться! А преподаватели не все готовы отвечать студентам на такие вопросы. Вот это тоже одна из тем наших разговоров».
«А еще Андрей Петрович был очень рукастый, — вспоминает Ираида Николаевна. — Однажды, по-моему, тоже Гриша отсутствовал, он вдруг приезжает и говорит: „Слесарь пришел!“ — две полки для нас на рынке купил. Книжные полки, хорошенькие! Одна из них сейчас у нашей дочки. Это когда мы купили себе безобразную полку, он ее раскритиковал и сказал: „Я куплю вам другую“. Так купил две, сам собрал и повесил».
«Да он все что угодно мог! — удивлялся Г. И. Баренблатт. — Нам с Иронькой понадобился радиоприемник, который одновременно был бы проигрывателем для пластинок. Так он поехал с нами его выбирать, и он же установил его в нашем кембриджском доме. Но один раз мы с Касимовым решили проявить самостоятельность. Купили себе по пылесосу. Что нам понравилось? Во-первых, наши пылесосы были маленькие. Во-вторых, недорогие. Мы очень гордились своей удачей! И вот, появился Андрей Петрович: „Я так понимаю, вы собрались пылесосить свои автомобили. Но где же они, джентльмены?“ Пришлось снова поехать в магазин и сдать пылесосы обратно. Вот вы понимаете, это типичный он!»
Своим путем
«Андрей Петрович был страшным любителем всяких, как бы их сейчас назвали, гаджетов. Когда появились лэптопы, у кого появился самый первый? У Андрея Петровича! А карманный переводчик? У Андрея Петровича! По сути он, конечно, был мальчишкой. Вот за что я его больше всего любил — мальчишеское в нем сидело», — восхищался Д. Д. Бадюков. — У него машина «вольво» была, причем старая, которой он очень гордился: «Данила, а вы знаете, у кого я ее купил?» Я говорю: «Ну откуда же мне знать, Андрей Петрович!» — «Я купил ее у главного прокурора Москвы!»
С 2002 по 2006 год я вел Крымскую практику. В Байдарской долине — место потрясающее! Андрею Петровичу тоже очень нравилось, он привозил туда руководство факультета, и они уже договаривались о его покупке под студенческие практики. Но в 2003 году, как мне там сказали, «возникли нюансы». Я спрашиваю: «А в чем нюансы?» — «Да вот, понимаешь, хозяин Байдарской долины — у долины, оказалось, был хозяин! — у него там охотхозяйство». И я рассказал об этом Андрею Петровичу, а он: «Данила, узнайте, у него какие-нибудь слабые места есть?» Я говорю: «Ну, что значит слабые места! Я знаю, что он там охотничьими хозяйствами владеет, он охотник». — «Вы знаете, а у меня ведь есть очень хорошие ружья. Что, если я подарю ему ружье ‘Зауэр три кольца’, может быть, это как-то смягчит ситуацию?» А я: «Не знаю, Андрей Петрович, я не вхож туда, но если надумаете продавать двустволочку, то я здесь!» — «Нет-нет! Я пока ничего не продаю!».
«У него были пистолет и ружье, — вспоминает Анна Андреевна. — Но мама не допускала никаких стрельб. И Анна Алексеевна тоже. У нас одно время на участке расплодились грачи. Орали, как резаные, с пяти утра — все от них уже осатанели. Однажды отец с мужем по участку идут, обсуждают: „Ну что? Завтра берем ружье и начинаем палить!“ А Анна Алексеевна подходит к ним и говорит: „Вот только попробуйте! Будете иметь дело со мной!“ На этом у них все и закончилось. Потом в какой-то год один мужик из Заречья заплатил пожарным, и они весной смыли все гнезда. Больше грачей у нас не было. Есть же бескровные варианты! Сначала они улетели в лес, а потом вообще. Потому что им нужна пахота. Раньше наше поле пахали, а потом перестали».
