Когда в советском доме в те времена появлялась хорошая техника — магнитофон, потом компьютер, — ее от детей старались оградить, чтобы сразу не сломали. Но у Андрея Петровича порядок был другой: он первым делом собирал всех в кучу вместе с тетей Женей, если она еще не знала, и заставлял быстро выучить, как это работает. Поэтому я, например, научилась обращаться с видеомагнитофоном намного раньше, чем он появился в нашей семье. У Капиц разрешалось брать кассеты, потому что предварительно каждому, кто бывал у них дома, давали сломанную и велели карандашом вернуть пленку обратно. Поэтому, наверное, и сломанная кассета у них была только одна! То же было с радиотелефоном, и так же в определенный момент всех посадили за руль. Кроме меня, конечно, потому что у нас была своя „Волга“. При этом за руль посадили только на Николиной — никому машину без водительских прав вести не давали, никогда!
Машины у них были „Волги“ — сначала старая, за ней новая, потом „Жигули“. Я хорошо помню самую первую, белую „Волгу“ с большими диванами, на которой нас увозили с капустой. Такое ощущение, что у них тогда появилась подержанная машина. А вот всякие „блестящие штучки“ с персональным шофером — я вместе с Надей так куда-то ездила, может быть, два раза в жизни! Дочери Андрея Петровича не пользовались государственной машиной.
Прислуги дома не было. Это у Анны Алексеевны были две помощницы по хозяйству, две старушки, еще из Англии. Они с ними всю жизнь прожили. Одна уехала помирать на родину — у нее там были дети, внуки, — другая осталась здесь. Слово „бонны“ к этой семье не очень подходит. Вот как их назвать? Кого берут в английских романах с собой в путешествиие, когда едет дама? Наверное, сопровождающее лицо дамы! Они обе были возраста Анны Алексеевны. Обе любили готовить, и я не уверена, что за зарплату. А тетя Женя все делала по дому сама. Ходила в тот же гастроном, что и я — в университетскую „стекляшечку“ перед поликлиникой. „Наташа, иди скорей сюда! Нет, нет, подождите, я ей занимала!“ — говорила она очереди. Потому что буженину вдруг выкинули. Это ж надо меня в дверях заметить и на весь магазин кричать! И это Евгения Александровна Капица, на минуточку. Были бы миллионы — буженину домой бы носили. Но не носили. Какие-то банки откуда-то она таскала. И девочки ее всё умели: сковородки драить, капусту квасить, пуговицы пришивать…
На всякие выставки, в Третьяковку, на елки, на учебу внучек водила Анна Алексеевна. Правда, с Анной Алексеевной я попала только один раз, когда совсем мелкая была. Нельзя сказать, что Андрей Петрович девочками не занимался. Но от него этого и не ждали. То есть все удивились бы, если бы он кого-то повел за руку в музей. Но вот после музея надо было все ему рассказать, Андрею Петровичу это было интересно. Ну, и могло закончиться тем, что придется сходить еще в два музея. Просто он был такой, нестандартный…
Иногда Андрей Петрович работал в кабинете. Я помню это громкое: „Же-е-е-ня!“ на всю квартиру. Значит, что-то потерялось. Тетя Женя держала дом.
А дальше звонок — и он куда-то умчался. Иногда вместе с женой, иногда без жены. Перемещался он довольно быстро и много. Придя домой после работы, мог поесть и прилечь — ну, устал, а потом через два часа звонок, и они раз — в какой-нибудь театр. Очень легкие на подъем были, но заводилой, конечно, выступал Андрей Петрович. Евгения Александровна никогда не возражала. Для нее тоже перемещения в пространстве были какими-то очень легкими.
Редкое качество, особенно в девять вечера, когда все советские люди обычно усаживались у телевизора. А Андрей Петрович с тетей Женей — на второй акт какого-нибудь балета. Кстати, театралом он не был. Но новинки считал должным смотреть. При этом в обязанности Евгении Александровны входило следить за тем, что может быть интересного. Но в результате не только они, но и я посмотрела весь репертуар Театра на Таганке. Потому что если ему нравилось, то детей тоже обязательно надо отправить! И тогда вместе с Аней и Надей туда снаряжали и меня.
В театре я с ним бывала: заметила, что ему любопытно наблюдать за действом. Но это могла быть и художественная выставка, а в живописи он разбирался точно. Но на выставки мы как-то предпочитали ходить без него. Потому что он очень быстро все осматривал, за ним трудно было угнаться. Я не успевала сориентироваться — мне надо медленнее смотреть. Перед выставкой он обычно изучал каталог, что-то выбирая себе для просмотра, а остальное, как бы это сказать, „пролистывал“. Увлекающаяся натура! Хочу новое, следующее, еще! И так во всех сферах, и даже в еде.
Помню, пришли с тетей Женей из какого-то кино. Тете Жене понравилось, а мне — нет. Андрей Петрович бросает взгляд на дочерей: „Нет, надо, надо. Вам надо посмотреть!“ Он очень любил фильмы про Индиану Джонса. Это он привез их из-за границы сначала на кассетах, потом на дисках. У него было много кассет со всякими путешествиями. И еще был период, когда он не расставался с кинокамерой — снимал все места, где бывал. Тетя Женя тоже снимала на кинокамеру поездки в Англию, в Финляндию, в Париж. На уровне вполне себе документального кино. Мизансцена, приближение — удаление, какие-то архитектурные кусочки. Все это привозилось из поездок, чтобы показать, что видела. Впечатлениями от поездок они всегда делились.
После нашего дома, где всегда проходной двор, из моих знакомых домов самый открытый был у Андрея Петровича».
М. А. Масленников рассказывал: «Я как-то раз с маленьким сыном был у них в Москве, в университете в гостях. А у них игрушка: невероятной красоты птица сидит на жердочке, а в ней всего-то батарейка пальчиковая. Но мы-то не знали! Если включить, попугай на разные лады поет, трепещет крыльями и хвостом. Мальчишка мой в полном восторге! И вдруг слышу, Надя шепчет своему тоже маленькому сыну Ване: „Мальчику очень понравилась твоя птичка. Вань, подари ему ее, пожалуйста. Он у нас в гостях“».
Год 1991-й Капицы встречали, впрочем, как и все предыдущие, полными надежд. Вот только Евгения Александровна немного приболела…
«Плохо себя чувствовала, а потом выяснилось, что это запущенная желудочная онкология. И лечили, и все, что нужно, делали, а оказалось, что уже поздно что-либо делать, несмотря на все принятые меры и знакомства, — с горечью вспоминает Анна Андреевна. — Мама за полгода ушла в 60 лет в 1991 году».
«Она настолько женщиной была! — поражается Т. М. Красовская. — Внешне очень импозантная, я ее видела за неделю до смерти: подтянута, с укладкой волос, подкрашена, то есть она держалась до последнего. И Андрей Петрович, видимо, жил надеждой, что это продлится, а оно внезапно оборвалось. Он тогда мне позвонил, сказал: „Женя умерла“. Я к нему, конечно, сразу приехала. Было очень тяжело. На него было просто страшно смотреть. Евгения Александровна была его ангелом-хранителем».
И не его одного — после смерти в 1984 году Петра Леонидовича Капицы Анна Алексеевна особенно сблизилась с Евгенией Александровной.
«Когда Анна Алексеевна осталась одна, она обязательно раз в неделю приезжала к тете Жене. Обедала у них дома, или они вдвоем ехали в ресторан», — вспоминает Н. Ю. Симонова.
«Папа переживал ужасно. Сначала Надя пыталась с ним жить, но для нее это стало настоящим испытанием. Потому что папа — человек, который подчинял себе все окружающее. А мы уже были взрослыми. Но вот с Младой Алексеевной они потом прожили долго», — рассказывает Анна Андреевна.
Млада Алексеевна Калашникова, соседка по даче, тогда обратила внимание на Андрея Петровича. К тому времени она уже была вдовой Андрея Аракчеева, того самого мальчика, написавшего Анне Алексеевне письмо с фронта насчет того, что «ножик для Андрюши я уже достал». «Аракчеев много помогал папе на Дальнем Востоке, — говорит Анна Андреевна. — Потом на его кафедре работал. Лохматый такой, в очочках. С деревяшками вечно возился. Он был из добровольцев, что из Москвы уходили на фронт».
Т. Ю. Симонова помнила эти самые тяжелые времена Андрея Петровича: «Выглядел он тогда совсем плохо. Стал очень крупным, сильная гипертония у него была. Когда Млада вышла за него замуж, она первым делом перевела его на раздельное питание. Есть мисочка углеводной пищи, есть мисочка белковой. Ешь, сколько хочешь, только выбери: или оттуда, или отсюда. И он за полгода, может месяцев за семь или восемь, сбросил 40 килограммов. Он к нам домой в гости приходил, и мы с Натальей видели: ест шницель в сухарях, а сухари углеводные, ему нельзя, и ему даже не лень было их ножом счищать! После этого ему очевидно стало даже легче двигаться».
