И вдруг, звонит нам в прошлую субботу. В воскресенье приходит, я его не узнала: вырос, загорел, зубы блестят, плечи широкие. Спросили: „Виктор, откуда Вы?“ — „Я год проплавал матросом на рыболовных сейнерах, писал роман, теперь на 2-х месячных курсах помощников капитана во Владивостоке. Должен проплавать еще 2 года, написать то и это. В 33 года (ему сейчас 30) поеду в Москву“.
Много пишет, печатается, читал нам свои короткие рассказы, очень нам понравились. Но что самое удивительное, этот человек настолько уверен в своих силах, что всё, что написал, ему нравится. Но это не самовлюбленность, а просто удовлетворение. Оказывается, еще в Барнауле Андрей сказал ему: „Человек делает свою судьбу сам“. И вот он ее делает немножко по Джеку Лондону.
Я не знаю, сумела ли передать Вам свои впечатления от этого молодого, здорового, уверенного в своих силах человека, безусловно, талантливого. Конечно, он мало читал, но много видел, увлечение поэзией сделало его прозу краткой и выразительной, а стиль романтичным. Договорились, что будет ходить к нам читать, пока учится…»
Первое впечатление от той барнаульской встречи с Андреем Петровичем Виктор Слипенчук — поэт, прозаик, публицист, член Союза писателей России, член-корреспондент Академии российской словесности, академик Международного университета имени Чингисхана, лауреат Золотой Есенинской медали «За верность традициям русской культуры и литературы», — описал в своем очерке:
«Рослый (под метр девяносто), крепкий, плотно сбитый. Лицо слегка удлиненное, лоб высокий, волосы черные, глаза карие, все черты лица крупные и соразмерные, таящие суровость и благородство. Воистину природа не поскупилась и, как гениальный мастер, вылепила яркий запоминающийся образ путешественника, который своим присутствием сразу наполняет пространство целесообразностью и могуществом. Отчетливо помню мысль, появившуюся при первой встрече, — у этого человека богатырского телосложения и поклоняющегося науке должно быть много тайных завистников и даже недоброжелателей»[249].
«Где бы он ни появлялся, он всегда заполнял собой все пространство, — вспоминает Виктор Трифонович. — Не все люди могли найти свое место в его присутствии».
В Барнауле мой отец смело пригласил Андрея Петровича к себе посидеть, поговорить, и тот у него дома начал чистить картошку: «Сам чистил, сам надел фартук, нашел там без меня две банки тушенки, нашел самую большую сковородку, а потом такой ароматный запах пошел!»
Помнит Виктор Трифонович и свой тогдашний визит во владивостокский дом Андрея Петровича на Колхозную улицу, 34, ныне Семеновскую, в квартиру № 51: «Я, когда пришел к ним, у них было веселье. А до этого я матросом ходил в два рейса на траулерах. Первый длился восемь месяцев — обычному человеку это выдержать нельзя. И уже четыре месяца как я учился на первого помощника капитана. Поэтому пришел в морском мундире, только что пошил. Андрей Петрович меня представил своим гостям: „Мой друг Виктор Слипенчук — состоявшийся поэт. Мы с ним познакомились в Барнауле, сошлись в оценке гениальной повести Солженицына ‘Один день Ивана Денисовича’. А в позапрошлом году мы с Женей представили его моему отцу. Он читал нам свои прекрасные стихи!“
И хорошо помню, как я хожу, а Аня и Надя бегают за мной — им нравится, что я весь такой! А у Андрея Петровича было редкое качество — он умел читать мысли. Так он и говорит: „Он больше радуется не тому, что книжка у него вышла, а какой у него красивый морской костюм!“ Ну, посмеялись мы вместе. Я к ним тогда пришел со своей первой книгой прозы „Освещенный минутой“. В ней было напечатано посвящение „Моим друзьям Е. А. и А. П.“, и я ее тогда как раз подарил Евгении Александровне и Андрею Петровичу.
В обычной-то жизни я ходил, знаете, как в те времена — свитер, брюки, и все. И помню, как-то раз иду с чемоданом, и встретился с Евгенией Александровной недалеко от Колхозной, а это ведь самый центр! И крайком партии, при котором были курсы первых помощников, тоже недалеко. А она и говорит: „Виктор, там, наверное, у тебя одежда — ты надень что-нибудь!“ Намек такой, надень что-нибудь поприличней! Я думаю, елки… и говорю: „Да нет здесь“. Открываю чемодан, а у меня там книги! Полный чемодан книг! И я почувствовал, как это ее перевернуло просто! Отношение ко мне после этого стало исключительным! Я же тогда как жил? Ел от случая к случаю. А они меня приглашали к себе и подкармливали. Евгения Александровна меня обо всем расспрашивала… А я, значит, уплетаю „блдм-блдм“ — вот в таком духе. Мне тогда было 30.
Андрей Петрович тогда мне про Антарктиду, про Африку рассказывал. Что есть карта древняя, если мне память не изменяет: во время Второй мировой войны американские или английские офицеры пришли в какую-то из библиотек в Египте, а там — карта Антарктиды без ледника! Пожалуйста — вот она! А это была карта какого-то древнего капитана. Он ее рисовал от места, где находился. А в этой точке отсчета как раз теперь в Антарктиде американская база. И большое озеро указано, где сейчас станция Восток.
Он не особо настойчиво об этом говорил — может быть, не хотел, чтобы подумали, что он пользуется какими-то не очень научными сведениями. Андрей Петрович и вся его семья мыслили в отличие от нас по-научному. Я еще этого не написал, но где-то должен вставить обязательно. Он мне показался весьма смелым и противоречивым. Например, с одной стороны, говорит о лесе, как надо к нему подходить, как надо его понимать, беречь и восполнять. А с другой стороны, когда я ему сказал: „Земля-то живая!“ Ну, я-то имею другое понятие. А он мне: „Если она живая, то пусть сама себя и воспроизводит!“ Представляете? Все-таки он предпочитал язык физиков, а не лириков. И вот он говорил, что на каких-то древних картах это озеро под антарктической станцией Восток есть!
А как быстро он читал! Я удивлялся. Просто проглядывал страницы одну за другой — фьюить, фьюить! И все помнил! Я однажды о чем-то спросил — он все знал!
А еще Андрей Петрович и вся его семья очень любили Высоцкого. Помню, дети его часто напевали: „Раз-два, три-четыре“, вот эту песенку „Бег на месте общеукрепляющий!“ Потом им нравилось „Переживают, что съели Кука!“, особенно: „Ошибка вышла — вот о чем молчит наука: хотели кока, а съели Кука!“ И еще Капицам нравилась песня Высоцкого, где он играет в шахматы с Фишером — „c Шифером“, особенно Ане и Наде. И я понимаю почему. Потому что изменение слов — они это очень понимают, дети, и им смешно.
А их владивостокская квартира показалась мне похожей на московскую и количеством комнат, и их расположением, в которой я побывал еще в 1970 году».
В своем очерке Виктор Трифонович описал весь быт Андрея Петровича: «Квартира Андрея Петровича Капицы находится в левой профессорской башне МГУ (если смотреть на главное здание с восточной стороны. — Прим. авт.). Мы вошли в нее вдвоем. Андрей Петрович сразу же взялся за чтение газет. Их было много — несколько больших кип, занимавших весь журнальный столик. Со стороны казалось, что он их просматривает. Нет — он владел беглым чтением. Откладывая очередную газету в сторону и разворачивая другую, сказал, чтобы я прогулялся по квартире — осмотрелся. Я насчитал не менее семи комнат. По моим сегодняшним понятиям, это была квартира олигарха науки.
В просторной прихожей и кабинете — стеллажи книг в основном по географии. Труды английских и американских авторов на языке оригинала… В переводе на русский — монографии французских, польских, чешских ученых. На стеллажах открытых, как бы парящих вдоль стен, стояли статуэтки всевозможных божков из Африки. Очевидно, из мест, где побывал Андрей Петрович. В других комнатах непосредственно на стенах висели: лук и колчан, наполненный стрелами; острые сверкающие наконечники для копий; шкура зебры и неведомые мне музыкальные инструменты.
Изобилием и яркостью красок привлекали маски и картины африканских художников. Особенно картины, в которых нарушение перспективы казалось просто ужасным. Волны вблизи маленькие, а вдали, у берега, огромные — больше хаотично разбросанных хижин.
