Хотя, честно скажу, я не собирался на всю жизнь оставаться на Дальнем Востоке, потому что я москвич в пятом поколении, и мне мой Барановский переулок дороже всего. И Якиманка, где я родился и вырос. Я, может быть, мечтал о новых местах, об океане, о Дальнем Востоке, я о нем думал, временно допускал, но если бы квартиру не бронировали, не поехал. Двинулся бы куда-нибудь дальше. Ну, а так вроде ничего не теряешь — всегда можно, как говорится, „скинуться“. Туда я полетел со своей собакой, лайка у меня была. Ну, я ж не могу без собаки! Тогда было просто: летишь, а она под сиденьем спит. Билет на нее, как за багаж по ее весу, и справка, что она привита, — всё.
Так или иначе, я летел через Иркутск и заехал к ребятам, встретил меня Виктор Борисович Сочава, спросил: „А почему не к нам?“ — „Да, — говорю, — я уж подрядился, Виктор Борисыч, никак не получится“. — „А может, передумаете?“ И вот, прилетаю. В закрытом городе Владивостоке тогда ничего не было! Колбасы вообще в жизни никто не видел!!! Продавали только цыплят, которые сами подохли. И даже на рудниках — я знаю, я там работал: ни в Кавалерово, ни в Дальнегорске! Где-то год, лаборатории у меня еще не было, я жил в институте и спал на столе с собакой.
Президиум ДВНЦ находился в самом центре Владивостока, на Ленинской улице (ныне Светланская. — Прим. авт.), рядом с Гидрографической службой. И там же у ТИГа было помещение на первом этаже. Вот первое время я жил там. А как-то раз, по какой-то причине, деталей не помню, — ночевал у Капицы дома. Правда, без собаки — по-моему, откуда-то приехал. Я же там все время туда-сюда ездил! И познакомился с его семьей и женой — Евгенией Александровной. И сразу обратил внимание на то, что она его держала в ежовых рукавицах — накладывала ему на тарелку ма-а-аленькую порцию, чтоб он не толстел. А поесть Андрей Петрович очень любил!
Тогда еще к нему пришел тоже какой-то ученый, кто — не знаю, и Андрей Петрович ему с такой гордостью говорит: „Вот, молодой доктор приехал к нам работать!“ А тот: „Ох, и откуда только берете? Это ж надо уметь!“
А когда дочки улеглись спать, Андрей Петрович нам тихонечко завел Высоцкого — только шепотом, чтобы девочки не слышали, — „Баньку“. Эта песня была у него любимой и словно предсказывала ситуацию, в какую он и мы вместе с ним скоро попадем на Дальнем Востоке: „Протопи ты мне баньку по-белому, я от белого света отвык!“
Хотя Андрей Петрович тогда взял очень правильную политику — старался всеми способами привлечь во Владивосток сильных ученых. Пригласил Павла Григорьевича Бунича, известного экономиста, специалиста по мотивации экономической деятельности, что было актуально для социалистического хозяйства — в 1970 году тот получил член-кора АН СССР для Хабаровского комплексного НИИ, и, конечно, нашего Константина Константиновича Маркова, который стал академиком. Теоретически оба должны были долго работать в ДВНЦ. Потом Андрею Петровичу ставили в вину, что Бунич проработал на своем посту всего пять лет, а Марков вообще на Дальнем Востоке не появился.
Марков-то потом приезжал, но лишь на короткое время. Помню, как мы с ним дней пять ездили на машине, и я был у него экскурсоводом. Какой год, точно не скажу, но это какой-нибудь 1975-й. Ну, может, 1974-й. Потому что я уже знал всю территорию, все места, чтобы ему показать. Потому что в 1971 году меня еще во Владивостоке не было. В 1972-м все только начиналось, и я приехал в Кавалерово. Ну, а дальше во Владивосток приехал грек Старос — иммигрант, крупный специалист по вычислительным машинам.
Андрей Петрович это очень хорошо сделал, чтобы поддержать дальневосточную науку, чтобы она не была изолирована».
«То, что делал на Дальнем Востоке Андрей Петрович, — продолжает Ю. П. Баденков, — я называю классической академической российской школой. У него было академическое видение науки, которое, безусловно, шло от отца, если почитать философские, не специальные вещи Петра Леонидовича Капицы. А тот считал, что многое в Российскую Академию наук при ее становлении заложили немцы. Все наши корифеи от Ломоносова до кого бы то ни было — все прошли западную школу, получали образование в европейских университетах. И Андрей Петрович принес на Дальний Восток широкое понимание науки — то, чего в нынешней Академии уже нет…
Андрей Петрович, конечно, уже тогда понимал все значение для Советского Союза Тихоокеанского пространства. К чему мы сейчас только приходим. Ну, скорее не мы, а наши вожди. Но, к сожалению, мало что в этом отношении делается, хотя много говорится. То есть уже тогда Андрей Петрович имел представление о необходимости открытости нашей страны в Тихоокеанское пространство, в ту сторону. Об этом я могу судить даже по его поездкам: он летал и на остров Врангеля, и по Приморью ездил, и на Курильские острова, и на Сахалин. Хорошо знал территорию Дальнего Востока и ее проблемы».
«Андрей Петрович сделал своим замом по ДВНЦ Вячеслава Георгиевича Коноваленко, который до этого руководил комплексной Целинной экспедицией географического факультета МГУ и был административным руководителем Кустанайского атласа», — рассказывает Ю. Г. Пузаченко.
Ю. П. Баденков тоже хорошо помнит его: «При нем был Коноваленко — очень интересный человек. Полная противоположность Андрея Петровича — сухарь и еще очень дотошный. Вот его очень ругали. Потому что по существу он был — ну, нельзя назвать его „серым кардиналом“, но он реализовывал все практические вещи: строительство, финансирование, вот это все курировал. Своеобразный человек, тоже выходец с Географического факультета МГУ, а потом еще прошел „школу“ где-то в верхах, может, в Госкомитете по науке и технике при Совете министров, а может, в Верховном Совете СССР, в каких-то этих самых аппаратах, он такой „аппаратчик“ был».
Хотя впечатления от В. Г. Коноваленко могли быть и другими — например, у В. Е. Васьковского: «Важным делом было создание научно-исследовательского флота, организация его работы. В связи с этим, а также многими другими делами, нельзя не вспомнить Вячеслава Георгиевича Коноваленко, который работал с А. П. Капицей еще на Географическом факультете МГУ, а у нас стал одним из заместителей председателя Президиума. Этот интеллигентный обаятельный человек не чурался самых сложных дел, умел входить сам и втягивать других в рабочую и удивительно доброжелательную обстановку»[246].
«А еще у него Оборонко была, — вспомнил Ю. Г. Пузаченко. — Великолепная женщина! Ксения Степановна. Финансы ДВНЦ вела, и благодаря ей они у него всегда были чистыми». В ДВНЦ Ксению Степановну переманили из «Главвладивостокстроя» в Лесозаводске — она работала там бухгалтером и экономистом. А у Андрея Петровича Капицы возглавила планово-финансовое управление. Прекрасно работала сама и заставляла так же работать других. Например, меня. Приходила и говорила, что «деньги государство дает на науку», она не может распределять деньги сама, ей нужна помощь ученого секретариата на стадии подготовки документов, окончательное решение по которым принимал Президиум или А. П. Капица. Однако лучше может охарактеризовать ее отношение к ней Льва Яковлевича Гервица, командовавшего финансами Академии наук СССР, который пользовался полным доверием М. В. Келдыша, уважением Министерства финансов. Мне довелось наблюдать, когда отношения К. С. Оборонко с Л. Я. Гервицем только складывались[247].
«При Андрее Петровиче в ДВНЦ была создана мощная медицинская служба, — продолжает тему Ю. П. Баденков. — Вот как у нас в Академии наук в Москве: свой санаторий, как в Узком, академическая поликлиника, академическая больница. Он все это делал, все это понимал».
«Предметом особой заботы Андрея Петровича была научная библиотека ДВНЦ, — вспоминал Б. В. Поярков. — В этом направлении ему удалось сделать многое: наладить бесперебойное поступление иностранной и отечественной литературы. Он завел порядок, при котором научному сотруднику бесплатно делались ксерокопии нужных ему для работы статей из научных журналов. А. П. Капица заложил и основы хорошей работы редакционно-издательского отдела ДВНЦ, что очень облегчало научную работу, ускоряя публикацию полученных результатов. Знаю, что очень многие сборники, издаваемые РИО, пользовались большим спросом не только в стране, но и за рубежом».
